Окончание. Начало см. здесь
Семья Тургеневых и княжна Екатерина Шаховская. Попытка реконструкции
Теперь попробуем произвести небольшую реконструкцию реальных отношений между Варварой Петровной и Сергеем Николаевичем в период его романа с Екатериной Шаховской, художественно воспроизведенного Иваном Сергеевичем Тургеневым в повести «Первая любовь».
Знакомство самого Ивана Сергеевича с княжной Шаховской приходится на дачный период 1833 года. Еще раз напомним запись в Мемориале: «(Первая любовь.) Княжна Шаховская... Житье на даче против Нескучного».[1] Дача Энгель находилась по соседству с домом княгини Шаховской.
Когда с барышней Шаховской познакомился отец Ивана, Сергей Николаевич, мы не знаем. Предполагаю, что раньше, на рубеже осени- зимы 1832-1833 гг., когда – как следствие увлечения мужа - между супругами начались раздоры и они разъехались. Сергей Николаевич в сентябре снял в Москве «особняк статского советника Муханова в Пречистенской части, в ноябре второй дом в Малом Успенском переулке. Его жена, Варвара Петровна, жила на Кисловке, а сам старший Тургенев поселился отдельно, еще в одном доме - за Никитскими воротами[2]. Если наша гипотеза верна и между Сергеем Николаевичем и княжной уже была связь, то дома в Пречистенской части, а затем в Малом Успенском переулке последовательно нанимались для нее. Дома снимались, чтобы «пассия» проживала не в родительском доме, принимая у всех на виду женатого ухажера, а подале от людских приметливых глаз. Примерно такой домик изображен в конце повести, он расположен в районе Замоскворечья, там происходит встреча Зинаиды с Петром Васильевичем. Почему мы думаем, что домик находился в Замоскворечье? Отец Владимира «повернул в сторону Крымского броду (ныне район Крымского моста, - ИЧ) и поскакал вдоль берега». От реки, возле которой с лошадьми стоял Владимир в ожидании отца «несло неприятной сыростью». Замечу, что и Пречистенка, и Малый Успенский (ныне Сверчков) переулок, где Тургенев-старший нанял дома, находятся вблизи Замоскворечья. Не исключено, что Иван однажды, возможно, осенью 1832 года, сопровождал отца в его «тайной» поездке и видел сцену, в чем-то схожую со сценой с хлыстом, потом так впечатляюще воспроизведенную в повести.
Этот эпизод – из основообразующих. Известно, что часто толчком к написанию служит какое-то яркое воспоминание, яркая картина. Часто это картина не начала, а именно конца произведения. Решусь предположить, что именно эта картина-воспоминание, пронесенная через годы, – отец, ударяющий хлыстом по руке возлюбленной и ее ответная реакция, когда она целует образовавшийся рубец, - подвигла писателя на работу над повестью.
Чего, как кажется, не было, так это пяти ухажеров. Они совсем не прописаны. Это не характеры, а функции, мы знаем, что отставной капитан Нирмацкий внешне безобразен, Беловзоров гусар, что Майданов – поэт, Малевский – граф, а Лушин – врач. Появляются они только в двух сценах и ведут себя совершенно в духе своих функций: гусар гусарит, поэт сочиняет... несколько больше места уделяется доктору Лушину, который выполняет роль некоего резонера: он «вразумляет» влюбленного юношу, пытаясь отвадить его от предмета влюбленности.
Реконструируя отношения между членами семьи Тургенева, нужно иметь в виду следующее.
Даже в 1860 году, когда не было в живых никого из основных прототипов героев «Первой любви» (кроме самого автора), Тургенев должен был заботиться о добром имени отца и матери и стараться избегать порочащих их моментов. Еще: за дымкой лет многое ушло из памяти, к тому же, в год описываемых событий писатель был 15-летним юношей, он был занят собой и своим (что прекрасно показано в повести), многого не понимал и не видел. Я думаю, что весь ход развития отношений отца и княжны, показанный со всеми его стадиями - временнЫми и психологическими, скорей всего, - плод писательского домысливания, так сказать вживания в ситуацию. Но какие-то отправные точки для этого вживания, все же были.
Так, возможно, летом 1833 года супруги Тургеневы объединились для совместного отдыха на даче. При этом Варвара Петровна не знала, что муж объединился с ней неспроста: его возлюбленная жила под боком, и у них происходили тайные свидания.
В повести Тургенева практически все события происходят за несколько дачных месяцев. Через месяц после переезда в город юноша встречает Зинаиду в домике на реке, через два месяца юный герой поступает в университет. Реальный Тургенев поступает в Московский университет в сентябре. Можно предположить, что реальные события на даче Энгель завершились к августу 1833 года.
Разъезд семьи, вызванный появлением в жизни Сергея Николаевича княжны Шаховской, происходил в сентября 1832 года, тогда Сергей Николаевич нанял предположительно для нее дом в Москве. Гипотетически можно сказать, что в мае – июне могли наступить последствия тайной любовной связи Сергея Тургенева и его пассии.
Обратим внимание на то, что Биби появилась на свет 1 июня 1833 года. Варвара Петровна именно эту дату указала своей питомице как день ее рожденья, и всегда ее отмечала.
После рождения ребенок мог находиться у кормилицы. Княжна, разумеется, не имела денег - ни на свое собственное содержание, ни на содержание дитяти. Сергей Николаевич должен был договариваться с Варварой Петровной об «условиях перемирия». Договорились предположительно так: Тургенев-старший не уйдет из семьи, но за это Варвара Петровна не будет препятствовать денежной помощи княжне и ее ребенку. Здесь мы вспомним мотив «денежного векселя», данного старухе Засекиной отцом Владимира. Возможно, мотив этот был отражением каких-то реальных денежных отчислений в пользу княжны и ее ребенка, о которых Иван мог слышать.
Конец реальной истории напоминает концовку повести, но лишь в основных чертах. Жизнь дает нам более прихотливый сюжет.
В мае 1834 года Варвара Петровна одна, без мужа, отбывает на лечение за границу. Почему Сергей Николаевич не сопровождает больную жену и ей приходится ехать в сопровождении соседа, барона П.И. Черкасова? Вероятно, все по тем же причинам. Связь с княжной Шаховской держит его в России. Сыновья в это время устроены и не требуют специального внимания: Иван учится в московском пансионе Краузе, Николай поступает в Артиллерийское училище в Петербурге.*
Позднее в бумагах Сергея Николаевича его вдова найдет строчки, воспроизведенные сыном с некоторыми изменениями в повести «Первая любовь». Мать пишет, что отец «в тот день, как сделался с ним удар» (?!) написал по-французски несколько строк для сыновей: «Мой сын, - пишет он, не называя которого, бойся заразить кровь свою, бойся почерпнуть le venin (яд, заразу, фр.) в презрительных твар.»[3] У Тургенева в «Первой любви» отец героя умирает от удара, а перед тем он пишет сыну по-французски: «Сын мой, - писал он ко мне, - бойся женской любви, бойся этого счастья, этой отравы». Как видим, писатель переосмыслил отцовское напутствие: в повести речь идет не о продажной любви «презрительных тварей», которые могут заразить дурной болезнью, а о женской любви. По сути это единственное в повести прямое высказывание отца, выстраданное его судьбой, его ранней смертью, о том, что его волновало больше всего в жизни, – о «женской любви», оно становится камертоном всего произведения...
После отъезда Варвары Петровны на фоне относительно устроенной жизни происходит страшное и непредвиденное. 30 октября 1834 года в возрасте 40 лет в Петербурге уходит из жизни Сергей Николаевич Тургенев. За три дня до этого врач–шарлатан варварским способом начал лечить его от мочекаменной болезни. В результате пациент умер. Сергея Тургенева, в остутствии путешествующей по Европе жены, хоронит на Смоленском кладбище брат Николай Николаевич с сыновьями покойного.
Естественно, Варвара Петровна была оповещена о внезапной смерти мужа. Письма за границу шли в то время не более двух недель. Однако вернулась она из своего путешествия только в июне 1835-го года, то есть спустя восемь месяцев.
Ничего похожего на такой поворот сюжета в «Первой любви» нет. Но то, что происходит в дальнейшем с «княжной», отчасти совпадает с реальностью. Правда, княжна из повести находит себе мужа с состоянием, «прекрасного малого». В жизни же, как я уже говорила, замужество Екатерины Шаховской было катастрофическим. Не через четыре года, а через год она выходит замуж за чиновника Льва Владимирова. Так же, как Зинаида Дольская в повести, реальная Екатерина Владимирова умирает от родов.
Ее похоронили тоже в Петербурге – на Волковом кладбище. Возможно, еще и потому Тургенев –сын представлял могилы отца и его возлюбленной рядом.
Мы не знаем, что сталось с мужем и ребенком бывшей княжны Шаховской, ставшей Екатериной Владимировой[4]. Но почему не задаться вопросом, что сталось с ребенком, родившимся раньше, от романа княжны с отцом писателя (если принять на веру сюжет повести Тургенева)?
По нашему предположению, у княжны Екатерины Шаховской и Сергея Тургенева был ребенок, девочка, родившаяся 1 июня 1833 года и после смерти обоих взятая Варварой Петровной на воспитание. Пишу «после смерти обоих», хотя есть и другой вариант, предлагаемый Еленой Михайловной Грибковой.[5] Она считает, что девочка, нескольких дней от роду, появилась в семье Тургеневых в 1833 году. Мне кажется это невозможным по нескольким причинам. Появление в доме ребенка не укрылось бы от Ивана, лето 1833 года проводившего на даче с родителями. В 1834 году больная Варвара Петровна отправляется за границу на лечение. Где в это время мог быть годовалый ребенок? Остался в доме? Под чьим присмотром? Был взят с собой? Но тогда его нужно было тайно перевозить через границу, ибо в списке отъезжающих ребенок не числится, да и мудрено было брать грудного младенца с собой...Сомневаюсь также, что Варвара Петровна согласилась бы взять в дом ребенка своей живой и здоровой соперницы, к тому же, еще не вышедшей замуж и претендовавшей на ее мужа. Нет, не похоже это на Тургеневу. Она привыкла быть победительницей, а в этом случае ей была бы уготована довольно унизительная роль. Другое дело, взять девочку в дом после смерти ее родителей, один из которых был, если верить признаниям, «любимым» мужем Варвары Тургеневой.
Доказать эту последнюю гипотезу с фактами в руках невозможно – из-за отсутствия документов. Их уничтожили целенаправленно, чтобы Варенька и ее окружение не могли догадаться о «тайне ее рождения». В нашем распоряжении остался корпус не так давно изданных (2012 год), благодаря стараниям мемориального музея Тургенева в Спасском, писем Варвары Петровны к сыну Ивану. Не будет ли там каких-нибудь намеков, психологических и иных черточек, которые бы помогли подтвердить или опровергнуть нашу гипотезу?! Итак, рассмотрим эти письма.
Письма Варвары Петровны Тургеневой к сыну. Главные персонажи
Мать и сын переписывались шесть лет с 1838 по 1844 год. Составители сборника считают, что переписка Ивана Сергеевича с матерью «оборвалась... отнюдь не по вине Варвары Петровны»[6].
Сохранились только письма матери, письма же Тургенева, по-видимому, были уничтожены Варварой Петровной. В период получения этих писем Ивану Тургеневу было от 20 до 26 лет.
В письмах Варвары Тургеневой я обращала внимание на упоминание следующих лиц: Сергея Николаевича Тургенева, княжны Екатерины Шаховской, Биби и доктора Андрея Берса.
Сергей Николаевич Тургенев в письмах вдовы
Отец Ивана Тургенева Сергей Николаевич Тургенев (1793-1834) был человеком военным, с 16 лет служил в кавалергардах, участвовал в Отечественной войне 1812 года, был ранен, но по службе продвигался медленно. На Варваре Лутовиновой, засидевшейся в девицах 29-летней богатой наследнице, двадцатидвухлетний красавец-поручик женился по расчету: у него не было денег на «ремонт» лошадей, что грозило бесчестьем. В биографии Сергея Николаевича много темных пятен[7], мы не знаем точно, был ли он масоном, где находился во время восстания на Сенатской площади в 1825 году, по какой причине с 1833 года состоял под тайным надзором полиции. Однако для нашей темы важно другое. Нам нужно понять, каким Сергей Николаевич предстает в письмах своей жены, Варвары Петровны Тургеневой. И при этом мы должны учитывать адресат этих писем, Ивана Тургенева, любившего отца и не скоро оправившегося после его внезапной смерти.
Указатель имен в конце сборника содержит 130 упоминаний Сергея Николаевича в письмах его жены. Это очень много. Особенно если учесть, что Сергея Тургенева в начале переписки (1838) матери с сыном четыре года как нет в живых. Однако он не сходит с языка Варвары Петровны. Уже в первом письме от 30 июля/11 августа 1838 она пишет сыну о «пометах», оставленных мужем, которые находит в книге: «То карандашом черточка, то ногтем, то уголок загнут, - все это как стрелы в сердце»[8]. Портрет мужа, его комната – все для нее «священно».
«А отцов кабинет тих, уединен. Никто в него не войдет без ведома – это моя могила, тут я молюсь за отца и с ним беседую мысленно, тут занимаюсь делами... Тут живу прошедшим... воспоминаниями. Только на Смоленском кладбище бываю я счастливее»[9]. Про Смоленское кладбище - там в отсутствии Варвары Петровны – был похоронен ее муж - чуть ниже. А пока еще один плохо сохранившийся отрывок - о портрете Сергея Николаевича. По воспоминаниям В. Н. Колонтаевой, один из портретов Сергея Тургенева «всегда был завешен черной тафтой». О нем Варвара Петровна пишет сыну: «Потому что я, отдернув занавес портрета твоего отца, радуюсь глядя на ( утрач.). Слава богу , что он ничего не чувствует (утрач.)[10]
В письме 1842 года, через 8 лет после смерти Сергея Николаевича, его вдова пишет о любви к ушедшему. «Он (Николай Никлолаевич Тургенев, - ИЧ) мне напоминает единственную и страстную любовь мою - к отцу. Иногда, Ваня... Нет, ты не поверишь, иногда я бы хотела, чтобы разверзлась земля и выдала мне отца, или к нему взяла. Бывало, всякий раз как входит отец в комнату, всякий раз я рада. Уходит, всякий раз мне жаль расстаться[11].
В письме 1843 года: «И что вся жизнь моя давно...давно особенно после смерти отца вашего, не что иное, как летаргия или сон»[12].
Здесь, как кажется, имеет место некоторое лицемерие. «Отец» нужен Варваре Петровне в переписке с сыном как некий «нравственный козырь», его именем она прикрывается всякий раз, как отчитывает Ивана за денежные траты или неправильное, по ее мнению, поведение. При этом нужно учесть, что Варвара Петровна не может не сознавать, что сыновья были уже взрослыми, когда отец умер, и прекрасно знают, что ее в этот момент рядом не было. Они не могут не помнить, как вместе с дядей хоронили Сергея Николаевича, а потом еще восемь месяцев ждали возвращения матушки из заграничного вояжа. Однако Варваре Петровне задним числом конструирует свои отношения с Сергеем Николаевичем как трогательно любовные, ей хочется убедить сына в том, что у нее с его отцом был чуть ли не идеальный брак. Мы имеем дело с некой «творимой легендой». Но вот что пишет Варенька Богданович, живущая в доме воспитанница: «При своем уме она (Варвара Петровна, - И.Ч.) хорошо понимала, что ее красавец-муж любил не ее, а ее состояние, что она была для него хорошая, выгодная партия. Жене своей Сергей Николаевич изменял весьма часто – и она это знала»[13]. Варенька не могла наблюдать сама жизнь супругов Тургеневых, о ней она могла знать от слуг, с которыми тесно общалась, в особенности от Агашеньки - так в своих воспоминаниях называет она камер-фрейлину барыни Авдотью Кирилловну Лобанову ...
«Папаша бы не послал тебе денег, не получив в преждних отчету».[14]
«Отец не едал сладко, чтобы лишнюю ленточку или чепчик прислать или привезти».[15]
И тут же неожиданно вылезает другое, прямо противоположное и, видно, когда-то сильно беспокоившее:
«...ты мне напомнил об отце, очень кстати. Потому что при его необыкновенных достоинствах- денег не любил считать». Правда, тут же вдова возвращается в привычное русло: «Но! На тебя бы взыскал и так же, как и я! А, может быть, и более меня счету бы потребовал... Он не любил баловать – да и мне заказывал»[16].
Варваре Петровне важно «закрепить» в сознании сына представление об отношении к ней мужа: «Ежели не из лучших, не из худших, как говоривал покойный твой отец обо мне: «Мою бабу из десятку не выкинут».[17] В письмах к Ивану она – образец супруги, которой муж поверял свои страдания: «... он был уверен, что он в моих глазах найдет соучастие, кто любит, тот всего боится и все понимает, не то что не принимающие участия»[18]. И наконец такое: «Прежде меня не терпели, завидовали... – оттого, что я имела прекрасного мужа, который меня любил»[19]. И еще один отрывок из письма не к Ивану, а к близкой подруге М. М. Карповой, очень для нас важный. В нем Варвара Петровна, говорит о сыне Николае, сравнивая его с покойным мужем, то есть с его отцом, на которого старший сын Тургеневых был очень похож внешне. По мысли Варвары Петровны, был он похож не только внешне: «Николаю надобна жена, он точный отец. Любит одну и любит, забывая все и всех – т.е. жену, прочие все – мимо проходящие – и как говаривал его покойный отец: «Для них я минутный, а твой навсегда».[20] Вдова Сергея Николаевича через десять лет после его смерти (1834-1844) надеется убедить даже близких ей людей, что муж ее любил и был ей предан, несмотря на все измены, о которых они хорошо знали...
Сыновья знают об имевшей место связи отца с княжной Шаховской, поэтому Варваре Петровне так важно показать, что именно его «страсть», душевное волненье, граничащее с помутнением рассудка, и стали причиной ранней смерти Сергея Николаевича : «Отец ваш умер от душевного волненья. И потому я, может быть, крепче, что я покойна духом, совестью, что страсти не волнуют чувств моих»[21]. Это из письма 1843 года. А вот из более раннего письма 1840 года, где прямо намекается на сумасшествие отца: «Я не сошла еще с ума, я не дерусь, не кусаюсь, - но! Я подозреваю, мне кажется, я видела это из обращения других со мною, я... я, кажется, потерялась.Я видела это не над собою, - но! над бедным отцом твоим, который слава богу, умер, не дожив до того, до чего дожил Волков, всеми уважаемый Волков (Александр Александрович Волков, начальник Корпуса жандармов, дальний родственник Тургеневых, - И.Ч.), сошел с ума»[22].
Тургеневед Николай Чернов воспринимает эти слова вдовы впрямую, считая, что они могут говорить о повреждении рассудка у Сергея Николаевича. Мне же кажется, что Варвара Тургенева ведет здесь свою линию , намекая сыну на то, что отец оставил семью под влиянием безумных страстей, будучи не в своем уме...
Еще один постоянный мотив, связанный с темой Сергея Николаевича:
Варвара Петровна многажды пишет сыну, что после смерти мужа, ее единственное желание -скорее переселиться к нему на Смоленское кладбище, эта мысль переходит из письма в письмо:
«Разройте могилу отца, вытащите его оттуда – ежели меня туда зарыть нет способу».[23]
«А отец твой еще долее молчит, вот 10 лет пишу я на Смоленское кладбище свои думы, мысли, поверяю свое горе, молчит и все молчит. И так мне стало в привычку только дожидаться будущих благ, будущего свиданья – будущей жизни. Я не говорю: я жду тебя, а собираюсь к отсутствующим»[24].
Мотив «вечной квартеры» у отца на Смоленском повторяется вплоть до последнего года переписки, 1844-го.
В связи с этим хочу прояснить одно не до конца проясненное исследователями обстоятельство . Варваре Петровне вполне резонно ставят в вину, что она так и не поставила памятника на могиле мужа на Смоленском кладбище[25], в результате чего могила затерялась. Вот что пишет по этому поводу прекрасный тургеневед и москвовед Николай Чернов: «Надгробие на Смоленском кладбище так и не успели поставить. «Отцу в могиле ничего не надо, - уверяла Варвара Петровна сыновей. – Даже памятник не делаю для того, чтобы заодно хлопоты и убытки» (из декабрьского письма 1842 года). Могила потом затерялась[26].
Как кажется, мысль Тургеневой не прояснена исследователем, поэтому читатели могут не понять, почему, по какой причине мужу и отцу не ставится памятник его вдовой.
Варвара Петровна пишет: « ... здоровье мое час от часу слабеет. Отцу в могиле ничего не надо. Даже и памятника не делаю для того, чтобы заодно хлопоты и убытки. Моя жизнь уже совершенно уничтожена. Я в том положеньи, как покойный отец был перед смертью...»[27]
Из текста письма видно, что вдова предпочитает, чтобы сыновья, похоронив ее вместе с мужем на Смоленском кладбище в Санкт-Петербурге, заодно взяли на себя «хлопоты и убытки» по установке памятника на могиле. Но Варвара Петровна умрет только через восемь лет, произойдет сие в Москве, на Остоженке, хоронить ее будет все тот же брат мужа, Николай Николаевич Тургенев, и старший сын Николай Сергеевич (Иван на похороны опоздает), никому из родственников и в голову не придет везти ее тело в Санкт-Петербург и хоронить вместе с Сергеем Николаевичем (чья могила к тому времени действительно затерялась), последнее успокоение она найдет в некрополе Донского монастыря.
Замечу еще, что Варвара Петровна говорит в письме о положении, «в котором покойный отец был перед смертью», говорит так, словно она видела его в этом положении, между тем, Сергей Николаевич умер через полгода после ее отъезда, причем его смерть ничто не предвещало. Это еще один пример создания вдовой некой «легенды» об отце и муже.
«Поетка». Екатерина Шаховская
Итак, если суммировать, то из писем Варвары Петровны выходит, что Сергей Николаевич в последние годы своей жизни вовсе не был с нею накануне разрыва, что единственная, кого он любил и для кого экономил деньги, чтобы купить лишнюю ленточку или чепец, была она , его законная супруга. Но адресат этих писем, сын Иван, не мог не знать о связи отца с княжной Шаховской. Этой женщине, запретной последней любови отца и первой автора, посвящена повесть «Первая любовь», об автобиографичности которой Иван Сергеевич во всеуслышанье заявлял. О ней, судя по воспоминаниям Житовой, Варвара Петровна говорила сыну в сердцах в 1846-м году: «Один бросил меня из-за женщины, ему ни в чем ни равной, другой, ты,... в писатели пустился...».[28] Стало быть, Варвара Петровна прекрасно осознавала, что муж ее бросил – и просто разыгрывала в письмах принятую на себя роль.
Гневное упоминание о Екатерине Шаховской мы встречаем в письме матери к сыну от 26 марта/7 апреля 1839 года из Спасского. Прошло пять лет со смерти мужа и три года со смерти «разлучницы», Екатерины Шаховской-Владимировой. Варвара Петровна выговаривает сыну: «Что ты мне это напеваешь старую песню княжня Ш. – да будет проклята память о ней!.. Да разве ты не знаешь, что она бедного честного человека, мужа больной жены – Еlla a (нрзб.)- Она (нрзб.) Злодейка писала к нему стихами... Когда он уехал от ее раскрытых прелестей, как прекрасный...
О! Зачем ты противился
На... преступленье...На земле
Проклятия на небеса... и прч. (нрзб.),
которые ты меня вынуждал дать тебе прочесть?
Несчастный человек. Замучила совесть. Кончил жизнь насильственною смертию... В тот день, когда ей объявили нечаянно у Бак(униных), где она готовилась идти на сцену, играли какой-то Proverbe ( драматическая пословица) ее дяди Шах(овского). Чтобы скрыть, как она думала... Она захохотала истерически. - Не буду я матерью сына...Несчастного умершего (нрзб) она сказала присутствующим...
На все, что я говорю или пишу, имею доказательства, письменные. И потому, - Я прежде тебя просила, теперь приказываю: de ne jamais prononcer devant moi cе nom maudit (никогда не произносить в моем присутствии это проклятое имя, с фр.)[29]
Здесь нужно анализировать каждое слово. Мать пишет, что сын «напевает ей старую песню» - и дальше: «княжна Ш.». Значит, двадцатилетний Иван спрашивает Варвару Петровну о княжне Шаховской, и не впервые. Он интересуется и ее стихами, которые, видимо, были найдены вдовой после смерти Сергея Николаевича в его переписке («Злодейка писала к нему стихами»). Варвара Петровна, не хочет вспоминать о княжне, накладывает на эту тему запрет («да будет проклята память о ней» и в конце письма: «Я прежде тебя просила, теперь приказываю: никогда не произносить в моем присутствии это проклятое имя»). Почему сын не должен это имя произносить в присутствии матери? Вот объяснение: «Да разве ты не знаешь, что она бедного честного человека, мужа больной жены...» Фраза обрывается, но можно попытаться ее продолжить: «пыталась соблазнить и увести из семьи». В созданной Варварой Петровной «легенде» ее муж был не соблазнителем, а соблазненным, несчастным честным человеком, да еще и мужем «больной жены», которого в результате «замучила совесть» и который «кончил жизнь насильственной смертию». Трудно понять, что имеет в виду Варвара Тургенева под выражением «насильственная смерть», выделенное в письме курсивом. Самоубийство? Варвара Петровна, создавая свою легенду, видимо, совсем забыла, что при кончине Сергея Николаевича не присутствовала, а сын Иван, бывший в то время возле отца, называет причиной его смерти изуверское лечение мочекаменной болезни лекарем-шарлатаном, который три дня поджаривал Тургенева-старшего на огне. Насильственной смертью это не было, ибо врач уморил больного не умышленно, а в процессе лечения.
Посмотрим, что говорит Варвара Тургенева о княжне Шаховской. Княжня обвиняется в том, что она соблазнила, увела «бедного честного человека». Шаховская называется «злодейкой». Говорится, что Сергей Тургенев «уехал от ее раскрытых прелестей, как прекрасный...» Текст испорчен, но мы можем его дописать по смыслу – «Иосиф». Сергей Николаевич сравнивается с библейским «прекрасным Иосифом», который убежал от сладострастной жены Потифара. Отрывочно цитируются стихи Шаховской к Сергею Николаевичу, где выделяются слова «противился», «преступленье...На земле», «Проклятия на небеса». Вывод здесь можно сделать тот же: Варвара Петровна стремится возложить всю вину за уход мужа из семьи на Екатерину Шаховскую. Сергей Тургенев, в ее интерпретации, «противился» связи, убегал от Шаховской, а, преступив, испытывал муки совести и едва ли не сам наложил на себя руки.
Следующий кусочек письма тоже следует читать внимательно. Варвара Петровна сообщает сыну, как восприняла Шаховская известие о смерти Сергея Николаевича. Еще раз напомню, что все сведения собраны вдовой больше чем через полгода после случившегося. По ее сведениям, княжна услышала о смерти Сергея Тургенева у Бакуниных, когда готовилась к выходу на сцену в каком-то драматическом сочинении ее дяди Александра Александровича Шаховского[30]. Семья Бакуниных, как и семья Шаховских, была разветвленной. В данном случае, речь идет о Михаиле Михайловиче Бакунине (1764 – 1837) и его супруге Варваре Ивановне (кстати, троюродной тетке Варвары Тургеневой), чья дочь Прасковья Бакунина[31], поэтесса и писательница, была дружна с Екатериной Шаховской[32]. Варвара Петровна приводит в письме реакцию Екатерины Шаховской и интерпретирует ее. По ее мнению, княжна, «истерически захохотала», чтобы скрыть свои чувства при сообщении о смерти ее возлюбленного. На мой взгляд, такая реакция вполне органична для экзальтированной нервной княжны. Следующие две фразы Шаховской даны у Варвары Петровны в разбивку. Для понимания их нужно соединить: «Не буду я матерью сына несчастного умершего». Фраза ясна. Княжна уже имела от Сергея Тургенева дочь, а вот сын, о котором они, возможно, оба мечтали, после смерти Сергея Николаевича так и останется в мечтах.
Если читать письмо дальше, то мы обнаружим, что в его второй части речь идет о Биби. И как кажется, неспроста. Сразу за приказанием сыну «никогда не произносить имени княжны Шаховской» Тургенева пишет: «Но! Оставим ее, поговорим о Биби[33]... Elle est charmante (она очаровательна , с фр.) И мила, и умна, и хороша. И замысловата. Беспрестанные ответы чудные.
Например, Лизета (Е. А. Сорокина, гувернантка) говорит: «Не понимаю, за что дядя вас любит».
Que voulez vous, - jndtxftn jyf? - l’amour est aveugle (Что вы хотите... любовь слепа, с фр.)
А дядя без ума, без памяти. Танцует gracieuse (грациозно)...Прелесть, прелесть. Кто тебе сказал, что мы на науку – «нет», она читает. Словом, бесподобная девочка, и я согласна хоть сейчас ее тебе отдать в жены. Она не хочет, говорит: C’est mon bre’re (это мой брат, с фр.)[34]
В предыдущих письмах за 1838 год Варенька уже появлялась, Варварой Петровной беспрестанно подчеркивается ее милота и всеобщая к ней любовь[35]. В этом письме говорится об особой любви к девочке дяди, Николая Николаевича Тургенева. Можно споткнуться здесь о слово «дядя». Почему «дядя»? Николай Николаевич был родным дядей сыновей Варвары Петровны. Но в воспоминаниях Варвары Житолвой мы найдем объяснение: «Мы все звали его (Николая Николаевича Тургенева) дядей, и был он дядя-баловник для нас всех».[36] Если продолжить о дяде, то не потому ли он так сильно любит эту девочку, что она «дочь брата» (вопрос: кто из окружения Варвары Петровны был в тайну посвящен)? Важный момент возникает в конце письма. Варвара Петровна шутливо говорит, что готова отдать Биби, при ее бесспорных достоинствах, в жены сыну Ивану. И приводит ответ ребенка (видимо, очень хочется Тургеневой этот ответ донести до сына), отводящий такую возможность: «Это мой брат». Не своими устами, а устами девочки Варвара Петровна «проговаривается» о тайне ее рождения. Но может быть, она говорит, что Биби – ее дочь? Так, во всяком случае, считала сама Биби. К этой возможности мы еще вернемся.
А пока продолжим наш разговор о княжне Шаховской.
Несмотря на свой запрет упоминать имя Шаховской, Варвара Тургенева сама же его нарушает. В письме из Москвы от 1840 года она пишет сначала о том, какова должна быть жена (имея в виду себя): «Жена должна быть хороший вахмистр у своего мужа – приказы исполнила в точности и скоро и, и верно». А абзацем выше Варвара Петровна делает очень важное для нашей темы признание: «Принес нам муж деньги, заперла, прибрала и ключ повесила на крест. Сказал муж на ухо слово – замкнула эту тайну еще глубже в сердце – и ни гу-гу» (выделано мною, - ИЧ).[37] Почему бы не предположить, что речь здесь идет о «тайне рождения Биби»? Не сказал ли однажды Сергей Николаевич жене, что поручает ей воспитать ребенка – его и Екатерины Шаховской, - если тот останется сиротой?
Предположение становится еще более реальным, если обратить внимание на то, что буквально следом в письме идет пассаж о «злодейке» Шаховской: «А эти поетки...Ох! Они мне... Выйдет Шиховская. Уморят и умрут – и детей оставят, и своих, и чужих, сирых»[38]. Екатерина Шаховская – Варвара Тургенева презрительно изменяет ее фамилию на «Шиховская» - по мысли Варвары Петровны, повинна в сиротстве как детей Сергея Тургенева, так и своих собственных. Но к смерти Сергея Николаевича она причастна была лишь фигурально - в воображении его вдовы, а вот ее собственные дети без нее безусловно осиротели. Ребенок , рожденный в браке с Владимировым, чья судьба нам не известна, хотя бы имел отца. А дитя от связи с Сергеем Тургеневым в 1836 году, со смертью матери, полностью осиротело.
Повторим, что наша догадка состоит в том, что Варвара Петровна Тургенева взяла ребенка к себе после смерти обоих его родителей – о чем, мы полагаем, втайне просил ее муж. Было это в 1836 или в 1838 году. Воспоминания Варвары Житовой о жизни в семье Тургеневых хронологически начинаются с 1838 года. Переписка Варвары Тургеневой с сыном также начинаются в 1838-м. В пять лет ребенок начинает уже что-то осознавать, в три года он, как правило, не помнит ни себя, ни окружающих. Сама Варвара Житова пишет в своих воспоминаниях так: «В 1833, нескольких дней от рождения, я была с согласия моих родителей и по желанию Варвары Петровны Тургеневой, матери Ивана Сергеевича Тургенева, принесена в дом ее и принята ею в качестве воспитанницы, или, вернее, приемной дочери, как то и будет видно из моих воспоминаний о семье Тургеневых».[39] Понятно, что Житова пишет о «принесении в дом» с чужих слов, скорее всего, со слов самой Варвары Тургеневой, желавшей сохранить тайну рождения девочки. Оборот «с согласия моих родителей» смысла не имеет, так как в воспоминаниях с самого начала приводятся слова Варвары Тургеневой, что девочка «сирота», не имеет ни отца, ни матери.
Но тут стоит еще раз вернуться к предположению, что матерью Биби была сама Варвара Петровна Тургенева.
Могла ли Варвара Тургенева быть матерью Биби?
Выше уже назывались причины, по которым Варвара Тургенева не могла быть матерью Биби. К 1833-му году (год рождения Вареньки) была Тургенева в солидном возрасте (46 лет*), болела по женской части, чуть позже, в конце 1837 года, перенесла гинекологическую операцию[40]; сама ВП постоянно удивлялась, почему так сильно любит «чужого ребенка» («Не понимаю, не постигаю, как могу я любить так много чужого ребенка. Видно, так Богу угодно. Без тебя бы, ежели бы ее не было, я подлинно впала бы в апатию» - из летнего письма сыну Ивану из Спасского 1842 года[41]). В комментариях к письмам Варвары Петровны о Вареньке Богданович сказано: «Предположительно – внебрачная дочь А. Е. Берса... Версия о том, что В. Н.Богданович была внебрачной дочерью В. П. Тургеневой, не находит достаточно убедительных подтверждений»[42].
Между тем, в книге О. Ю. Сафоновой «Род Берсов в России» утверждается следующее: « У А. Е. Берса была побочная дочь Варвара Николаевна Богданович-Лутовинова (в замужестве Житова; 1833-1900) от матери И. С. Тургенева Варвары Петровны Тургеневой, рожденная в ту пору, когда Берс служил у нее домашним врачом, и воспитанная матерью»[43]. Эта же версия воспроизведена в Википедии. Чтобы приблизиться к истине, обратимся к свидетельствам самой Варвары Петровны Тургеневой.
Приведем несколько отрывков из ее письма 1838 года из Спасского. В нем Варвара Петровна пишет Ивану о «поношениях» соседей, клевещущих на нее Николаю Сергеевичу (старшему брату Ивана): «Я отдаю себя на суд охотно. Уверена, что много скрыто то, что со временем откроется не к бесславию вашему. Все мои поступки чисты... святы. И сын может на них смотреть – не увидит пятна»[44].
Варвара Петровна полагает, что то, что скрыто, со временем откроется, причем она при этом останется чиста; о своих поступках она говорит «святы». Речь идет как раз о тайне рождения Биби, тайне, которая со временем так и не открылась – по причинам, нам неизвестным. Но если наша гипотеза верна и Биби была дочерью Сергея Николаевича Тургенева, то Варвара Петровна, практически удочерившая Биби и любившая ее как родную (о чем ниже), действительно могла собой гордиться и называть свои поступки «святыми».
Вот продолжение того же письма: «Родные ваши со стороны отца грызут и хотят, как волки, вырывать клочками мою честь, доброе мое имя. – Но! Им не удастся (добродетель всегда победит, с фр.) С женщиною, не достойною такого уваженья, не обходились бы уважительно. Как хочешь, а все бы видна была улыбка ( двусмысленная, фр.) – а иной и прямо бы бухнул, как про Катерину Ивановну Новосильцеву». Тургенева отрицает свою запятнанность, она чиста перед мужем и его родственниками. Правда, логика у нее странная: она достойна уваженья, ибо, в противном случае, с ней не обходились бы уважительно (видимо, соседи). Продолжим цитирование:
«Они также сказали брату, кто отец Биби. Не знаю, что они хотели из этого, какое заключенье вывесть. Матери-то невозможно знать никому... Мать известна была отцу и мне, а третье лицо слишком рассеянно, беспечно, чтобы думать об этом. Итак, Биби – моя собственность, несмотря ни на чьи толки. Charmante… tre’s charmante petite (Прелестная, очень прелестная малышка, фр.) Враги ее не могут не сознаться, а она мое сre’ation (создание, фр.). Я торжествую, оставим эту глупую исторью».[45] Текст этот с трудом поддается расшифровке. Предложу свое толкование.
Варвара Петровна настаивает на том, что не она мать Биби. Мать девочки известна была отцу, то есть Сергею Николаевичу Тургеневу, и ей, Варваре Тургеневой. Кто же тогда «третье лицо»? Кто, в представлении Варвары Тургеневой слишком рассеян и беспечен, чтобы думать «об этом», иначе о ребенке? Полагаю, что Варвара Петровна имеет здесь в виду Екатерину Шаховскую. Имя «злодейки» называть она не хочет, только дает ей характеристику как женщины совершенно безответственной, которой нет дела до собственного дитяти. Малышка, «завещанная» Варваре Тургеневой мужем, не имея ни отца, ни матери, целиком зависит от воли своей «воспитательницы». Биби – ее создание, и это сознание дает Варваре Петровне чувство победы над соперницей. Она торжествует над Екатериной Шаховской. При жизни та ее победила, забрав у нее мужа, теперь же, после смерти Шаховской, «присвоив» себе ее дочь, Тургенева ощущает себя победительницей.
Выше я предположила, что Биби попала в дом Варвары Тургеневой или сразу после смерти ее родной матери, в 1836 году, или пяти лет отроду, в 1838-м. Уж больно свежи нападки родных на доброе имя Варвары Петровны, уж больно остер вопрос о происхождении Биби. Но точной и доказательной даты появления девочки в доме Тургеневых мы, скорей всего, не узнаем.
Теперь зададимся вопросом, на который уже пытались ответить, но без использования переписки: мог ли Андрей Берс быть отцом Биби?
* Т. Н. Волкова называет дату рождения Варвары Петровны (Лутовиновой) Тургеневой - на основании ее метрики - 1780 год, что прибавляет к ее возрасту еще 7 лет. Тогда в год рождения Вареньки Богданович ей было 53 года. ( Т. Волкова. В. Н. Житова и ее мемуары(http://i-s-turgenev.ru/books/item/f00/s00/z0000018/st001.shtml).
Андрей Берс – отец Биби?
Скажу несколько слов о семье Берсов, благо в ответ на мой запрос об этой семье директор Музея-усадьбы Ясная Поляна Екатерина Александровна Толстая любезно прислала мне книгу О. Ю. Сафоновой «Род Берсов в России» (М., Энциклопедия сел и деревень, 1999).
Братья Берсы, Андрей (1808 –1868) и Александр (1807- 1871), были сыновьями Евстафия (Густава) Ивановича Берса, державшего в Москве аптеку. О том, были Берсы родом из Германии или из Австрии, сведения расходятся[46] . Считается, что документы о дворянском происхождении рода сгорели в московском пожаре 1812 года, тогда же было потеряно нажитое имущество плюс два дома. В царствование Николая Первого братья Берсы усиленно хлопотали о восстановлении дворянства, чего и добились, Андрей - через год после женитьбы на Любови Иславиной, в 1843,– Александр в - 1844. Матерью братьев была Елизавета Ивановна Вульферт, присходившая, по словам внучки, Татьяны Кузминской, «из старинных вестфальских дворян». Как бы то ни было, в России Елизавета Ивановна занималась повивальным делом[47]. Не совсем понятно, почему это занятие Елизаветы Ивановны не отражено в книге Ольги Сафоновой, там сказано о матери братьев Берс другое: «Елизавета Ивановна открыла швейную мастерскую и работала сама вместе с наемными швеями – шила ридикюли»[48]. Евстафий Иванович и Елизавета Ивановна отдали сыновей, как сказано у биографа, «в лучший в то время пансион Шлецера»[49]. Но нужно понимать, что учились мальчики в пансионе на «безвозмездной основе», благодаря хорошему отношению к их семье его хозяина Шлоцера[50]. Предполагаю, что и на медицинский факультет Московского университета оба сына разорившегося провизора были приняты за государственный счет, то есть находились в положении «казеннокоштных» студентов, в отличие от «своекоштных»[51].
Работать оба начали рано. Старший, Александр Евстафьевич, по окончании университета (1827) работал домашним врачом у князей Шаховских[52]. В родоводе, а также в других источниках не уточняется, у каких именно Шаховскогих был домашним врачом Александр Берс. Но поскольку жил Александр Евстафьевич в Петербурге[53], то скорей всего, был он устроен у Александра Александровича Шаховского, успешного драматурга и родного брата «московского» Льва Александровича Шаховского (отца возлюбленной Сергея Тургенева). Существует семейный рассказ Берсов о том, как в войну 1812 года сначала Елизавета Ивановна с детьми, а затем и сам Евстафий Иванович нашли приют у кого-то из представителей князей Шаховских - в их имении под Ковровом во Владимирской губернии. Они знали друг друга по Москве: Берс снабжал Шаховских, Михаила Александровича и его супругу, лекарствами[54]. Логично сделать вывод, что связи с семьей князей Шаховских, идущие еще от родителей, помогли устройству Александра Берса на должность семейного врача драматурга Александра Шаховского. Впоследствии Александр Берс поступил на госслужбу, стал врачом в дирекции петербургских театров, и легко предположить, что в этом молодому человеку помогла протекция его бывшего работодателя, влиятельного в театральных кругах князя Шаховского, который до 1826 года возглавлял эту самую дирекцию.
Вообще прибывшим из чужих краев в Россию Берсам, конечно же, приходилось прибегать к знакомствам и протекции, чтобы заработать себе положение, а молодым - сделать карьеру. Кстати сказать, именно таков путь Берга, героя «Войны и мира». Не хочу сближать реальных лиц и персонажа романа Толстого. Но путь иностранца наверх, как правило, был сопряжен с налаживанием связей. Полагаю, что и младший брат Андрей Берс, главный герой этой главки, стал домашним врачом у Тургеневых - причем сразу по окончании университета, - благодаря своим родителям. Варвара Петровна, родившая троих сыновей, нуждалась в услугах опытной акушерки, да и связь со знающим аптекарем, поставщиком лекарств, была необходима для всякой состоятельной московской семьи. Без такого объяснения трудно понять, как совсем еще молодой двадцатилетний доктор, только что закончивший курс, мог в роли домашнего врача сопровождать Тургенева-старшего в заграничный вояж, целью которого было проконсультироваться с парижскими светилами по поводу камня в почке, а потом , по возможности, избавиться от него.[55]
Около двух лет в 1829 – 1831 гг. провел Андрей Берс вместе со своим подопечным в Париже.
Дочь Татьяна Кузминская пишет о поездке отца так: «Отец мой всегда вспоминал об этом путешествии, как о самом приятном, поэтическом времени. Два года прожил отец в Париже. Он с особенным интересом рассказывал про это время. Он посещал лекции и совершенствовался в своей специальности. По вечерам он слушал итальянскую оперу, в которой участвовала известная певица того времени Малибран . Отец был очень музыкален; больше всего он любил итальянскую музыку и нередко сам принимал участие в известных любительских итальянских операх, устраиваемых в те времена в Москве княгиней Волконской. Вернувшись из-за границы летом 1831 года, Андрей Евстафьевич перевез родителей к себе»[56]. Даты совпадают с указанными у Николая Чернова и в «Летописи жизни и творчества И. С.Тургенева(1818-1858)». А вот содержание рассказа дочери, как кажется, не полностью соответствует реальному положению молодого Андрея Берса. Трудно поверить, что врач, сын аптекаря, мог на равных принимать участие в затеях княгини Волконской, собиравшей избранное дворянское общество. Что до посещения Парижской оперы, скорей всего, он ее действительно посещал - вместе с патроном или без (тогда нужно было самому тратиться на билет); любопытно, что слушал он великую, рано умершую Малибран, старшую сестру Полины Виардо, знакомство с которой Тургеневу-младшему еще предстоит. На таможне при въезде в Россию Сергей Тургенев дал письменное объяснение: «...я из-за границы возвращаюсь, и при мне люди, Андрей Остафьев сын Берс и два человека, Михаил Лобанов и Илья, в столичный город Москву»[57]. Здесь врач Берс , хотя и отделен от крепостных, но назван в числе «людей», иначе – челяди, или как сейчас говорят «обслуживающего персонала».
Последующие несколько лет семья Тургеневых проводит в Москве. По приезде из Парижа Андрей Евстафьевич поступает на государственную службу и перевозит родителей к себе. В мае 1834-го Варвара Петровна в сопровождении троих служителей и Елизаветы Ивановновны Берс, матери Андрея Берса, отбывает за границу – на долгое леченье[58]. Получается, что сын, Андрей Берс, был в заграничной поездке компаньоном Сергея Николаевича Тургенева, а мать, Елизавета Ивановна Берс, - была взята в качестве компаньонки его женой, Варварой Петровной Тургеневой. Такой, выражаясь по-современному, «семейный подряд» на оказание услуг и составление компании. Впоследствии, как мы увидим, это продолжится, и Андрей Берс будет рассаматриваться в семье Тургеневых не столько и не только как врач, но и как компаньон в часы досуга и как поверенный в делах.
Во второй половине июня рокового для него 1834 года Сергей Николаевич с сыном Иваном переезжает в Санкт-Петербург[59], где в Артиллерийскрм училище учится старший сын Тургеневых – Николай. 30 октября (11 ноября) в Петербурге на 41 году жизни, после трех дней ужасных мучений, Сергей Тургенев умирает. Лечил его какой-то французский врач-шарлатан.
Согласно сведениям, приводимым О. Ю. Сафоновой, в ноябре 1831 года Андрей Берс «был определен в ведомство Московской дворцовой конторы», а весной 1832-го «помещен на вакансию штаб-лекаря Московской дворцовой конторы».[60] Но как врач и компаньон он оставался в поле зрения Варвары Тургеневой, о чем свидетельствуют упоминания о нем в письмах к сыну. Упоминается в этих письмах и Елизавета Ивановна Берс. В письме из Москвы 1841 года мать сообщает Ивану, что ее домашние – компаньонка Анна Шварц, воспитанница Мавра Сливицкая со своим братом - пошли к Елизавете Ивановне на день рожденья (Биби была в это время нездорова и спала)[61]. Значимая деталь, говорящая о непрекращающемся общении двух домов.
В той же книге Сафоновой «Род Берсов в России» можно найти рассказ о том, как Андрей Евстафьевич зимой 1841 года познакомился со своей будущей женой Любовью Иславиной. Находясь в Туле, она серьезно заболела. Местные врачи помочь ей не могли. В это время в Туле, проездом в Орловскую губернию находился врач из Москвы. Дальше процитирую пересказ воспоминаний Т. А. Кузминской:
«Это был Андрей Ефстафьевич Берс, который ехал к И. С. Тургеневу в его орловское имение. Он был приглашен к больной и вылечил ее, оставаясь в Туле до полного ее выздоровления»[62]. Скоро после этого 34 –летний Андрей Берс женится на 16-летней Любови Иславиной: брак считался неравным – как по положению (семейство Любови Александровны было древних дворянских корней), так и по возрасту.[63] Не совсем согласуется с рассказом сообщение о том, что зимой 1841 года доктор Берс ехал к Ивану Сергеевичу Тургеневу. Судя по источникам, в это время Ивана Тургенева в Спасском не было, как и его матери, проводившей зиму в Москве.[64] А вот осень 1841 года Варвара Петровна жила в Спасском. В письме к Ивану от 13/25 октября 1841 года из Спасского она пишет: «Я не могу писать всего письма своею рукою, не очень здорова, о чем писала к Берсу». И дальше: «Это письмо получишь ты от Берса»[65]. Андрей Берс приезжал к ней из Москвы - для оказания врачебной помощи (возможно, совмещая свои приезды с охотой, которая была его страстью)[66]. И, как видим, передавал в Москве письма от матери к сыну.
О женитьбе Андрея Берса мать сообщила Ивану в лаконичной форме, в одном предложении: «Берс женится на побочной дочери Исленьевой[67], дает ей в приданое 76 тысяч». Комментаторы не остановились на этой фразе, а она непонятна. По смыслу получается, что за Любочкой приданое дает сам Берс. Но, скорее всего, это «плохая грамматика» - Варвара Петровна написала «дает» вместо «дают». Андрей Берс в это время, да и позже не был богат. Жизнь в кремлевской квартире, по воспоминаниям дочерей, была весьма скромной. Известно, что выдавая свою дочь Соню за графа Льва Толстого, Берс приданого за ней не дал[68]. Обратим внимание: письмо Варвары Петровны писано 6 мая 1842 года, а свадьба Берса состоялась 23 августа того же года. Стало быть, Варвара Тургенева была уведомлена Андреем Евстафьевичем о его предстоящей женитьбе заранее - за четыре месяца. После женитьбы Андрей Берс почти не встречается в письмах Варвары Петровны, он как бы перестает для нее существовать. Варенька Житова писала о похожем случае с Николаем Николаевичем Тургеневым, деверем Варвары Петровны, с которым из-за его женитьбы она «почти окончательно разошлась». «Она держала около себя людей, считавших ее одну средоточием всех своих помыслов».[69]
Берс считался ловеласом. Родные Андрея Берса не сомневались в том, что в молодости у него был роман с Варварой Тургеневой, которая имела от него дочь[70]. Без комментариев приводит эту версию и Павел Басинский в своем романе-исследовании о Льве Толстом «Бегство из рая». Еще раз напомним, что существует и «усеченная версия»: Берс отец, а кто мать – неизвестно: «(Варвара Житова) - Предположительно - внебрачная дочь А. Е. Берса... Версия о том, что В. Н. Богданович была внебрачной дочерью В. П. Тургеневой, не находит достаточно убедительных подтверждений»[71].
Чтобы прояснить для себя эту версию, внимательно рассмотрим корпус писем Варвары Петровны Тургеневой к сыну. Найдем там все упоминания о Берсе, восстановим контекст этих упоминаний. Это даст хоть какую-то путеводную нить в нашем поиске.
Андрей Берс в письмах Варвары Тургеневой к сыну
Андрей Берс, если смотреть по указателю имен, упоминается в письмах Варвары Петровны 36 раз (вместе со всеми сносками). Это немало, но и не достигает числа упоминаний о самых близких людях: умершем муже Сергее Николаевиче Тургеневе (130), жившем рядом «дяде» Николае Николаевиче Тургеневе (247), наезжающем в гости старшем сыне Николае Сергеевиче Тургеневе (315), домашней любимице Вареньке Богданович (118). Число упоминаний Андрея Берса сопоставимо с количеством упоминаний людей из обслуги: конторщика Лобанова (45), компаньонки, живущей в доме, а затем убежавшей к старшему сыну и ставшей ему женой Анны Шварц (67).
Уже говорилось, что Андрей Берс был большой любитель охоты и охотничьих собак. В письме из Спасского в марте 1839 года мать приглашает Ивана: «... приезжай как только начнутся ваканции к Петрову дню (29 июня/ 12 июля) стрелять в Спасское. При этом она обещает: «А собаки, охотники, товарищи, т. е. Берс, Купершмидт (учитель музыки и страстный охотник, - И. Ч), Ларион (лицо не установленное) и все , сколько могу собрать, будут готовы[72]. В летне-осеннем письме Варвары Тургеневой за 1840 год из Москвы читаем: «Берс тебе кланяется, велел сказать, что охота нынче плоха и неудачна»[73].
Барыня - в Москве и характеризует сначала свое ближайшее окружение, а потом друзей и знакомых, в число коих попадает Берс. Знакомых перечисляет. Это сосед по Самотеченскому дому отставной поручик Татаринов, о котором Варвара Петровна пишет, что он стал попивать и потому она велела ему ходить к ней реже. Еще – некая Елеонора, жена учителя музыки (его мы знаем, это Купфершмидт), Вивьен - учитель рисования в семье Тургеневых, Погорельский, бывший у Тургеневых учителем математики[74]. Можно сказать, что в Москве Варвару Петровну окружают люди, работавшие у нее в доме в те времена, когда дети еще не выросли. Андрей Берс входит в их число. Тургенева называет его и в постскриптуме письма из Москвы от 14/26 января 1841 года, перечисляя всех, кто ждет вместе с ней приезда Ивана Тургенева из-за границы. Это она сама, Биби и вторая воспитанница Мавра, компаньонка Аннета Шварц, а также бывшие учителя детей[75].
Приехав в начале июня 1841 г. в Россию, Иван сразу отправился на охоту в Спасское и в имение дяди Николая Николаевича - Юшково. В октябре он уже в Москве, и мать не упускает случая дать ему «ценные указания» по поводу московских посещений в послании от 26 сент./ 8 окт. из Спасского: «О Берсах нечего тебе говорить, ты пошлешь к нему (Андрею Евстафьевичу Берсу, - ИЧ.) первому и он будет рад тебе, а ты в нем найдешь собеседника». Берсу в это время 32 года, на десять лет больше, чем Ивану, он уже десять лет служит штабс-лекарем Московской дворцовой конторы и у него много «хороших знакомств». Варвара Петровна продолжает в этом же письме: «Берс обещал повести тебя к Марье Аполовне Волковой. Старая умная придворная фрелина – врет с царем всячину. К ней все ездют на поклон. Это в твоей воле – быть не быть».[76] Марья Аполовна Волкова, судя даже по этой краткой, но выразительной характеристике, - типичная барыня еще из «грибоедовской Москвы», - та же явленная зрителю Хлестова или упоминаемые в комедии «Татьяна Юрьевна» и «княгиня Марья Алексеевна», от мнения которых зависят карьеры и судьбы...
Денежные поручения – это тоже сфера Берса. Варвара Петровна обещала сыну Ивану заплатить его долг Кривцову. Андрей Евстафьевич знал об этом, и, когда Кривцов приехал в Москву, «Берс его видел у кого-то, тоже сказывал (что Тургенева в Москве, - ИЧ)[77]. Не понятно, кто от кого бегал, но долг этот за Иваном Тургеневым оставался несколько лет. Вот еще одно поручение, связанное с деньгами: Иван Сергеевич не получил денег, посланных ему братом Николаем. Когда все средства узнать, что с ними случилось, были исчерпаны, Варвара Петровна призывает на подмогу Андрея Евстафьевича: «Я посылала не раз к банкиру, через которого послали. Он уверяет, что деньги ты давно должен получить, завтра Берс едет сам к нему аккуратно выправиться»[78].
Кстати, именно деньги стали причиной ссоры Варвары Тургеневой со старшим братом Андрея Берса – Александром, жившим в Петербурге. Осенью 1841 , прибывший из- за границы Иван, находясь в деревне, прибег к услугам врача – Александрв Евстафьевича Берса. Можно предположить, что тот, будучи таким же страстным охотником, как и брат, приехал в эти места на охоту. Иван за леченье не заплатил – оставил свой долг матушке. Ей, судя по письмам, расставаться с деньгами было чрезвычайно тяжело. Но сыну в письме она пишет дипломатично: «В декабре – Кривцову - 1575 заплачено за тебя (на самом деле, не заплачено, - И. Ч), да доктору Берсу за лечение 200 – он требовал»[79] (тоже не заплачено, - И.Ч.) Действительно, Александр Евстафьевич написал письмо Варваре Петровне с требованием денег, но из этого ничего не вышло, кроме ссоры. Ссора была затяжная: в 1843 году в письме из Спасского мать строго предупреждает сына, что запрещает «перехватывать (деньги, - И. Ч.) у тех людей, кого бы я и знать не хотела - Берса и проч.»[80]
Младший Берс, наоборот, был у Варвары Петровны в доверии и исполнял обязанность поверенного в делах, в частности в денежных. Не потому ли именно Андрею Евстафьевичу она оставила вексель для вручения Биби при наступлении ее совершеннолетия?
На правах старого друга дома, Берс составляет «барыне» компанию в карточной игре. Варвара Петровна на осень-зиму переселяется в Москву. Она могла бы поехать к старшему сыну Николаю в Петербург, где он тянет служебную лямку, но ей веселее в Москве: « ... мне с братом жить в Петербурге скучней, чем одной в Москве. Брат не любит карт, а я без преферансу жить не могу».
И продолжает: «... могу ежедневно часа два просидеть за зеленым сукном, это рассеивает мысли, особенно вечерами, где ни писать, ни читать не могу. Теперь эту должность правит Берс»[81]. Варвара Петровна прибегает к его услугам, когда не хочет выезжать из дому[82].
В качестве врача Андрей Берс также пользует Варвару Петровну, хотя лекарей у нее много. В Спасском всегда под рукой Порфирий, вышедший из крепостных, с Иваном Тургеневым в качестве дядьки-камердинера живший в Берлине, овладевший немецким и вольнослушателем прошедший в тамошнем университете курс медицинских наук. Именно о нем, Порфирии Кудряшове, с нежностью вспоминает Варенька Богданович: в детстве он вылечил ее от тяжелой горячки, взяв леченье на себя и не убоявшись барыниных угроз сослать его в Сибирь, если девочка не выздоровеет. В Спасском Варвара Петровна, в придачу к Порфирию, зовет докторов из ближайшего Мценска[83] и Орла (доктор Гутсейт).
В Москве, кроме Берса, в случае надобности Тургеневу и членов семьи лечат неизвестные Пеликан и Эпихин, а также известный в древней столице доктор Иноземцев - он находился бессменно при постели уже умирающей Тургеневой[84]... В письме к своей подруге Н. М. Карповой из Москвы от 3 /15 февраля 1844 года Тургенева описывает болезнь Ивана: «...записал его Берс в Английский клуб и поехал с ним обедать. Вернулся оттуда, и почувствовал себя дурно...сделалась инфлуэнция в горле, потом перешла инфлуэнция в легкое. Кровопускание, пьявки – ничего не помогало. Пеликан, Эпихин, Берс – лечут; слава богу, ему стало лучше, вне опасности».[85]
В том же 1844 году, месяцем раньше, она сама занемогла: « ...что я очень больна – свидетель мне и дядя, и брат, и сейчас приехавший ко мне мой друг и доктор». Далее следует приписка на немецком языке рукой Андрея Берса: «Я чувствую себя обязанным, мой дражайший друг Иван Сергеевич, написать Вам, что Ваша госпожа матушка находится в очень возбужденном состоянии и выражает большое желание видеть Вас. - Состояние ее здоровья в общем не самое лучшее, и беспокойства, которые она испытывает ежедневно, могут ей еще более повредить. Примите мой дружеский поклон. Ваш преданный друг Берс. 3 февраля (пер. с немецкого)[86]
И по характеристике Берса, данной «мамашей» Тургеневой («мой друг и доктор»), и по его конфиденциальному письму Ивану Сергеевичу, можно понять, что человек этот - один из «друзей дома», врач, ставший другом. Однако можно заметить, что отношения с ним бывшей «хозяйки» – чисто деловые, далекие от лирических.
Ни разу Берс не назван Варварой Тургеневой в контексте, связанном с Варенькой Богданович. Не он лечит девочку в случае болезни, даже весьма серьезной, угрожающей смертельным исходом[87]. Неужели, если бы был Андрей Евстафьевич ее отцом, его бы не позвали к ее постели, когда она тяжело болела сначала оспой, а потом горячкой? Оба раза ее выхаживали другие люди, лечили другие лекари.
В свою очередь, в «Вопоминаниях» Варвары Николаевны Житовой Андрей Берс почти начисто отсутствует. Мы встретим его там всего два раза, причем один раз он не назван. На странице 64 «Воспоминаний» мы читаем,что в Москве друг и домашний врач Варвары Петровны никогда не прописывал ни одного лекарства не поговорив с Порфирием (Порфирий Кудряшов, креспостной врач помещицы, которого при жизни она так и не освободила...) «Друг и и домашний доктор» Варвары Тургеневой, живущий в Москве, - это, конечно же, Андрей Берс. А назван Андрей Евстафьевич Берс в воспоминаниях Житовой-Богданович как тот, кому «барыней» был дан вексель для Вареньки: «На векселе, данном до моего совершеннолетия на имя Андрея Евстафьевича Берса, по требованию Варвары Петровны сделана была передаточная надпись на мое имя, по которой я должна была получить от ее наследников 15 000 серебром».[88]
Именно это обстоятельство – выданный на его имя вексель для Вареньки - было определяющим, когда Берса называли ее отцом. Все прочее: и полное невнимание - его к ней, а ее - к нему, и отсутствие каких-то моментов общения и интереса друг к другу, - могло свидетельствовать только против этого предположения. Да и трудно поверить, что Варвара Петровна взяла на себя тяжесть воспитания незаконного дитяти Берса, к тому же снабдив этого ребенка деньгами в случае своей смерти. Важно отметить, что не Берса, а сына Ивана Варвара Тургенева определяла на роль «покровителя» девочки после своего ухода. Но об этом – в следующей главе.
Варенька Богданович и Варвара Тургенева
Начну эту главу с самого первого предложения в «Воспоминаниях о семье И. С. Тургенева», написанных Варварой Николавной Житовой-Богданович через год после смерти Ивана Тургенева, в 1884 году: «В 1833 году, нескольких дней от рождения, я была с согласия моих родителей* и по желанию Варвары Петровны Тургеневой, матери Ивана Сергеевича Тургенева, принесена в дом ее и принята ею в качестве воспитанницы, или, вернее, приемной дочери...» Приведем и два последующих предложения: «У Варвары Петровны я оставалась до дня ее кончины, последовавшей 16 ноября 1850 года, в Москве, на Остоженке, в доме Лошаковского... При постели умирающей было нас двое: Николай Сергеевич, старший ее сын, и я»[89]
Мемуаристка эта особая, она не все «проговаривает», надеясь на понимание читателей. В этом смысле важны ее указания на то, что она провела с Варварой Петровной 17 лет, была ей «приемной дочерью», вдвоем с сыном Николаем присутствовала при ее кончине (Иван был вызван из С-Петербурга и добирался оттуда пять (!) дней, так что к похоронам не успел, чего, видимо, и желал. Уже по этим фактам можно видеть степень близости Вареньки и ее «приемной матери». Близость – дочерняя. А вот факты, названные вначале, вызывают сомнение: мы уже много раз говорили, что невозможно было при той ситуации, какая существовала в семье Тургеневых в 1833 году, взять в дом маленького ребенка. Время с 1833 по 1836 турбулентно для Тургеневых, это время отчуждения между мужем и женой, отъезда Варвары Петровны за границу для лечения, переезда Сергея Николаевича с Иваном в Петербург для перевода сына из Московского в С-Петербургский университет. Это время неожиданной смерти Сергея Тургенева, которого похоронят на петербургском Смоленском кладбище, так что он и Варвара Петровна после смерти окажутся не только на разных кладбищах, но и в разных городах. Не до маленького ребенка в таких обстоятельствах! По нашему предположению, Тургенева взяла девочку к себе в 1836-1838 гг. , когда у той не было уже в живых ни отца, ни матери. Напомню, что предполагаемая мать Вареньки, Екатерина Шаховская, умерла родами, не дожив до 22 лет, в 1836 году. Фраза, что взята она была «с согласия родителей», тоже сомнительна. Тем более, что об этих «родителях» Варенька так никогда ничего и не услышала от Тургеневой. Та говорила ей только, что она «сирота». По воспоминаниям некоторых мемуаристов, да и судя по собственным воспоминаниям Варвары Николаевны Житовой, сама она считала матерью свою приемную мать[90].
Удивительная синхронность – и записки Варвары Житовой, в прошлом Вареньки Богданович, и переписка Варвары Тургеневой с сыном начинаются в 1838 году. В тот год 20-летний Иван, закончив курс обучения в С-Петербургском университете, уехал учиться в Берлин. И в тот год вплоть до середины мая (отплытия Ивана на пароходе Николай 1 в Германию) «семья» живет в С-Петербурге, а затем поселяется в Спасском.
Житова пишет: «Весь 1838 год по болезненному состоянию Варвары Петровны мы жили совсем уединенно».[91] Только ли «по болезненному состоянию» Тургеневой? Не было ли еще какой-то причины, например, той, что у Варвары Петровны появилась воспитанница, маленькая белокурая девочка, тоже Варвара, которую «хозяйка» стала звать «Биби»...
Прежде чем говорить о Биби, скажем несколько слов о самой Варваре Петровне Тургеневой. В своих «Воспоминаниях...» Варвара Житова объясняет неприятные черты своей приемной матери («эгоизм, властолюбие, а подчас и злоба») условиями, в которых та провела свое детство. Варвара Лутовинова (1787- 1850) не была любима своею матерью. После смерти мужа Катерина Ивановна, вторично вышла замуж за некого Сомова, в результате она возненавидела свою дочь и стала «мачехой для Варвары Петровны и матерью для девиц Сомовых, ее падчериц».[92]
Ситуация эта, на мой взгляд, позднее отчасти повторится в поведении самой Варвары Петровны: лишая своих сыновей денежной помощи, не оформляя на них имения, она в то же время всячески баловала свою воспитанницу, по нашей версии, - дочь своего мужа, Вареньку Богданович.
В 16 лет Варвара Лутовинова бежит из дома – от посягательств отчима. Пристанище она находит в Спасском у своего дяди Ивана Ивановича Лутовинова, после смерти которого становится наследницей огромного состояния: имение в пять тысяч душ только в Орловской губернии, а также много деревень в губерниях центральной России. На тот момент ей было 26 лет. Еще через три года, в 1816 -м, некрасивая и засидевшаяся в девках, но богатая помещица выходит замуж за 22-летнего красавца-поручика Сергея Тургенева. Для Сергея брак был спасением – назначенный ремонтером, он был послан на закупку лошадей для полка, денег у обеденевшего семейства не было, единственным выходом был брак на богатой, так что Сергей Николаевич женился по расчету. Сергей Николаевич Тургенев жил в свое удовольствие, верности супруге не хранил и очень рано умер. Внешне супруга мало горевала по умершему супругу. Правда, в письмах к сыну, она то и дело его поминает. Судя по письмам, была Варвара Петровна человеком сильным и весьма своеобразным, имела на все свое мнение, была начитанна, ценила образование, сама оного не получив, прекрасно знала французский язык и увлекалась сентиментальной французской литературой. В ее доме был крепостной театр, ставились русские пьесы, существовал крепостной оркестр и жили музыканты. Для детей нанимались учителя музыки, танцев, языков... При этом повадки Тургеневой обличали в ней жестокую и властную барыню -самодуршу, не терпящую возражений и привыкшую к беспрекословному подчинению. Даже любя своего сына Ивана – а в любви к нему она признается во многих письмах, - она его бесконечно мучила, назойливо требовала педантичных отчетов о тратах, лишала денежной поддержки. Сыну Николаю она исковеркала жизнь, не признав его жену и лишив его семью всякой финансовой помощи. Обоих сыновей держала на коротком поводке, до зрелых лет не вводя их во владение имениями и не оформляя на них наследства. Что уж говорить о дворовых людях, чья жизнь, особенно у тех, кто был приближен к барыне, была чередой унижений и издевательств... Истеричная, необузданная, жестокая, не имеющая привычки себя сдерживать, но умеющая, когда нужно, играть в кротость и смирение, ханжа, не верующая в бога, мало кого, кроме себя, любящая (разве что сына Ивана, и то - садистки, да еще Вареньку Богданович, которой тоже изрядно доставалось), временами сентиментальная, ценящяя «прекрасное», но не признающая крепостных людьми и для своих нужд отрывающая свою крепостную служанку от грудного ребенка, такая натура могла существовать только в неестественных условиях тогдашней России.
Имя Вареньки возникает уже в первом письме из Спасского от 30 июля/11 августа 1838 года. Иван уехал на учебу в Германию совсем недавно, весной и в одном из писем обещал прислать Вареньке крестик. И вот подряд в нескольких письмах Варвара Тургенева замечает, что крестик этот еще не получен, хотя девочка «нетерпеливо ожидает его». Удивительное дело! Варвару Петровну не узнать там, где она говорит о Вареньке. Как оберегает она юное существо от «неправильного» влияния: «Елизавету Андреевну (гувернантку, - И. Ч.) надо непременно от нее прочь, она так груба, и Варенька перенимает ее манеры».[93]И дальше: «Варенька подвержена золотухе, и это приводит меня в отчаяние. То бросится на ухо, то в нос, то в глаза. И теперь ресницы красны, весь нос заляжет. Я ее очень люблю»[94]. Здесь для нас важны две вещи. Употреблено сильное - лексически и эмоционально - слово: «отчаяние», причем, в «отчаяние» приводит обычная в общем для детей болезнь. И второе. Прямо говорится о любви к девочке. Два сильнейших чувства по отношению к неродному пятилетнему ребенку - как непохоже это на Варвару Петровну! И еще одно важное обстоятельство. Кому соообщается об этом? Сыну. Мы увидим, что из письма в письмо, Варвара Петровна будет писать о Вареньке и о своих к ней чувствах. С какой целью? Зачем? Об этом поговорим потом. А пока выпишем отрывки о Вареньке из некоторых писем разных лет.
* Т. Н. Волкова считает, что оборот "с согласия моих родителей", отсутствующий в черновике воспоминаний, был вписан туда позже, возможноЮ М. М. Стасюлевичем, редактором "Вестника Европы". См. Т. Волкова. В. Н. Житова и ее мемуары.http://i-s-turgenev.ru/books/item/f00/s00/z0000018/st001.shtml
Варенька Богданович в письмах Варвары Тургеневой
1838
«А Биби все мила, все весела – все без цепочки» (стр. 44, август-сентябрь, Спасское)
«А Биби мила, как живая куколка (ее учат танцам за 100 рублей)... (стр. 59)
Биби начинает понимать па. Она все так же мила и умна, даже и холодный брат твой ее любит. Нам очень жаль, что твой франкфуртский гостинец все еще не прислан...» (сентябрь-октябрь, Спасское, стр. 61)
«Что за Биби славная девочка, как у ней ножки выворочены, какие грассы... как стройна, мила. Все бы глядел на нее, почти всю французскую кадриль выучила. Charmante… charmante (прелестна, прелестна, фр. ) (стр. 80)
Например, нет возможности не любить Биби... Враг этой девочки, наконец, ей отдаст справедливость... Говорит она (бабушка, мать Сергея Николаевича) дяде: «Девочкой этой занимаются как царицей»... Помилуй, какая зависть»[95]. (октябрь, Спасское, стр. 81)
«У Биби коклюш, всю ночь прокашляла с визгом, жар и рвота. А между тем такой умный ребенок, беспокоится, что я не почиваю (стр. 127)
К вечеру жар Бибиши усилился, послали опять за докторами. Я (очень) трусила, дядя ругал все и всех. А я плакала, вообразив, что у меня отымают под старость куклу – которая меня очень утешает. Такая девочка, какую я не могла бы лучше слепить из воску и одушевить. Боюсь, умрет... и на меня нападет скука, которой я болезни очень боюсь и по ее милости избавлена» (стр. 128)
Дядя спал в гостиной, и мы попеременно ходили (к ней) в отцовом кабинете. Жар был ужасный, поутру доктор приехал. Ей лучше, слава богу! Но! Все она слаба. Кажется, однако, опасности нету, и доктор уверяет, дай-то бог! Я буду не утешна». ( декабрь-январь, Спасское, стр. 128)
1839
(ВП планирует приехать к сыну в Германию) Я, моя Биби, моя немка ( А. П. Шварц, - И. Ч. ), девка, повар и Гаврила... Ты будешь чай кушать да Бибинькины вздоры слушать, а она премилая девочка» (март, Спасское, стр. 164-165)
«поедем в ландо... Беру немку (А. П. Шварц, - И. Ч.), Дуняшку, мамзель (гувернантка Биби, -), Биби и я. (стр. 181)
... Бибинька растет, хорошеет, мила, умна, добра, начинает читать» (март-апрель, Спасское, стр. 182)
«... поговорим о Биби... И мила, и умна, и хороша и замысловата... Прелесть, прелесть. Кто тебе сказал, что мы на науку – «нет», она читает. Словом бесподобная девочка, и я согласна хоть сейчас ее тебе отдать в жены. Она не хочет, говорит: «C’est mon bre’re” (Это мой брат, с фр.) (стр. 189, март-апрель, Спасское)
Вот, кстати, матерья о девочке. Боюсь я, что она не будет то, что тебе нравится. Она блондиночка, англичаночка. Ты этого не любишь. Она не... томна, не нервозна, не застенчива, не уныла. Напротив – всегда весела как майское солнце. Прежде нежели проснулась, губы смеются, открыла глаза – заболтала. Мы не знаем, что такое дитя не в духе. Всегда всем (довольна)... Что интересно, читает охотно сказочки, рассказы (утрач.) еще охотней. Одеваться любим, талия прекрасная, бюст, ловкость, грациозность, приветливость. Рука не мала, но! хороша и нежна, les bras ( руки) прелестные. Нога не мала, но! выправлена и хорошо обута. При этом ндрав ангельский, послушна , независтлива, покорна, смирна, кротка – вот моя девочка. Ласкова уж чересчур, я бы желала ее подичее. Возьми ее на руки незнакомый, чужой...пойдет. Я не люблю этого ни в собачках, ни в девочках. И та и другая должна (любить) по-моему, одного хозяина. Впродчем, у ней всем любовь особая. Дядя – (утрачено) исключенье. Меня, няню, Лизу (гувернантка), Колю, всех любит иначе. А тебя – (утрач.) мой Ваничка, и помнит как ты ее смаркивал за столом. Очень, очень (утрач.) Я уже имею удовольствие, чего всегда желала, слышать от встречающихся. (утрач.) Общий голос не обманчив -ella est jolie... (она красива). Но! Как, чем более смотришь, тем (более) находишь, qu’elle est bien (что она хорошая). Это для меня лучшая красота»(июнь, Мценск, стр. 204-205)
1840
«До осени надеюсь, что Биби будет болтать прекрасно (по-французски, - И. Ч.) Она же на это склонна – учить она ленива. – Но! зато играет в куклы с ними как ребенок и говорит, говорит" (июль, Москва, стр. 224)
«Ундина[96] моя растет и милеет» (сентябрь, Москва, стр. 235)
(ВП говорит о своей готовности ехать к Ивану Сергеевичу за границу, перечисляет спутников: «Я, горничная, немка (Анна Шварц, - И.Ч.) и Биби. Кстати, о Биби. Она так умна, как собачонка. В ней инстинкт ко мне. Неотлучна, кротка, терпелива, послушна, грациозна, миловидна, - но! она не совершенна – в ней есть тоже слабость. Ленива к ученью и говорит, что это не грех, потому что в 10 заповедях этого греха не показано. Лакома до того, что может красть конфекты. Небережлива, любит наряжаться, вот и все, более за нею нет пороков». (октябрь-ноябрь, Москва, стр. 251)
«После смерти отца... я СЧИТАЛА, что была вам нужна. Потом я СЧИТАЛА, что ВЫ мне нужны. А теперь вижу, что мне никто не нужен, кроме теплой и уединенной обители, где могу иметь цветы, птиц и Биби. Пока еще она мила, как кукла, щерберит около меня» (ноябрь, Москва, стр. 253)
«P.S. Биби умна и мила, тебя помнит. Она un peu votre rival, mon amie... je d’ aime bien (немного ваша соперница, мой друг... я ее сильно люблю (выделено мною, - И. Ч.). Это большое счастье – мочь кого-нибудь любить в жизни» (с фр. , декабрь , Москва, стр. 259)
«Биби живет в Москве в отдельной комнате, Мавра с Анной Шварц ... Дядя еще здесь и тебя цалует – Биби тоже, и все мои...» (ноябрь-декабрь, Москва, стр. 266)
1841
«Я не знаю, как ты теперь найдешь Биби, пондравится ли она тебе. Мне кажется, что я ее слишком, не умею сказать по-русски – je la faise trop bieir pour un enfant (я нахожу ее слишком хорошей для ребенка). Беленькая, бледненькая, грациозная, стройненькая, живая, ласковая, любящая, лакомка ужасная, один порок. Я стала ее менее выказывать, la donner en spectacle (выставлять на показ, с фр.) Она танцует, качучу пляшет. И мне кажется, ей ндравятся похвалы. Женщина» (декабрь-январь, Москва, стр. 279)
«Биби – моя кукла – но! я не знаю, что с нею делать. Учить по-немецки дорого, отдать в пансион – боюсь, испортят манеры, хотя на полупансион, как Маврушу. Нет! Она еще очень молода. Гувернантки все мерзавки, халды или ignorante (невежды, с фр.) Девочка мила, умна, бела, нежна, добра – и как почка белого розану, грациозна - как бутончик цветка» (январь, Москва, стр. 297)
«Ты ДОЛЖЕН жить с матерью, где бы то ни было. ДОЛЖЕН покоить ее старость, ДОЛЖЕН дождаться конца ее жизни на месте, а не в походе. ДОЛЖЕН быть при ее смерти, ДОЛЖЕН ее похоронить[97]. (говорит о том, что у нее есть):
... цветы, Биби, но! все это прилагательное. Один ты. – Ты. Ты. Где ты, там и я – в Америке, в Сибири. Увижусь, ежели от радости не умру, то не расстанусь с тобою более никогда». (февраль-март, Москва, стр. 305-306)
«Я все не переменяю своего намерения не брать Биби в Москву, пока я ей найду хороший пансион...
Я возьму с собою Биби, не могу расстаться, в доме без нее пусто (выделено мною, - И. Ч.). Я думаю, ей для компании возьму Сhalumeaux (cвирель, соломинка, с фр.) Она говорит по-французски и по-немецки. А между тем эта маленькая субретка не требует ухда за собою». (октябрь, Спасское, стр. 338-339)
1842
«Биби вьет на твой портрет венки свежие ежедневно, а я молю за тебя. (июль, Спасское, стр. 364)
Вчера ударила она (гувернантка, - И. Ч,) Биби по руке, что мне было очень неприятно. Я Этого не видела, она сама мне сказала, что Биби на нее гордо поглядела. Я просила ее, однако не возобновлять этого и не повторять этих жестов». (июль-август, Спасское, стр. 369)
«Я приехала домой, Биби вся красна. Что такое? Ужасные были спазмы, спала, наелась на ночь малины со сливками... «Mais pourquoi lui donnez vous cela (Но зачем вы ей это даете, с фр.)- сказала я Катерине Григоровне (гувернантке, - И.Ч). Она в слезы... «Вот я знала, я же буду виновата...» Капризы гувернанток, подумала я, из чего переносить, не родная дочь»[98]... ( июль- август, Спасское, стр. 373)
«Нет! Я еще люблю, я люблю и лучше сказать, мне жаль оставить Бибочку (выделено мною, - И. Ч.). Бедный ребенок, она без меня совсем будет не то. Брат (Николай Сергеевич, - И. Ч.) может жить без меня, хотя чаще меня вспомнит, нежели ты. – Но! ты... со временем отыщешь теплоту женскую... Но! пока – я с моею неограниченною любовью нужна тебе, как камин среди зимы. А пока я тебе нужна, я желаю жить для тебя, - но! более еще для Биби (выделено мною, И. Ч.). А жизнь не люблю, особо без тебя. Биби мила и резва – она не очень ко мне привязана, может обойтись без меня, т. е. не почувствует моего отсутствия, и потому ты моя пища душевная. Без тебя мне жизнь равнодушна».
А я, Иван. Что я чувствую? Все мои мысли, желанья – жить с тобою, при тебе. На твоих руках. Ждать твоего приходу. Вот опять придет Ваня – и мне покойно, светло, тепло. Я не хочу более ничего, ни даже цветов. Ты – мой цветок ненаглядный. Ложка супу, теплая комнатка, книги, перо, бумага – и уверенность, что Биби и без меня хорошо.
Не понимаю, не постигаю. Как могу я любить так много чужого ребенка. Видно, так Богу угодно. Без тебя бы, ежели бы ее не было, я подлинно впала бы в апатию. (выделено мною, - И. Ч.) (стр. 380)
Приехала в Спасское, нашла в ужасном волнении весь дом. Бибинька третий день лежит в жару. Ее простудили, она бредит. Дядя приехал из Москвы, но! он уехал в Тургенево – видно, не нашел болезнь Бибиньки очень серьезну, а то бы он ее не оставил (14/26 авг.)
Нынче ночь Биби потела. Кажется, опасности нету. Но! во всяком случае, прошу тебя быть покойну, Вера надежда и любовь всегда со мною. А терпенью пора научиться. ( 15/27 авг., стр. 380) (август, Семеновка, Спасское, стр. 379)
«Я устала и измучена. Моя Биби в жестокой горячке – без помощи в деревне – Порфирий лечит ее гомеопатией, потому я и позволяю лечить, что это не считаю леченьем, не сделает хуже. Ночи я не сплю около нее, бред у ней и жар. Бедный ребенок кроток как агнец. Ты можешь вообразить, каково мне будет ее лишиться, но! (выделено мною, - И. Ч.) Я надеюсь на милость Божию, хотя вот 12-й день ее болезни, а она ужасно слаба». (авг- сент. , Спасское, стр. 383)
«Я раздумывала к тебе писать, но! так какя уведомила тебя о болезни Биби, то и боюсь, чтобы ты не подумал, что не случилось ли какого несчастья. Она, точно, была при смерти, 15 дней жестокой горячки и теперь слаба, как муха. Но! слава богу, жизнь ее вне опасности, только ужасно худа и желта. Боюсь, не впала бы она в расслабление, подходит осень, а ей бы надо брать ванны». (сентябрь, Спасское, стр. 385)
1843
(гувернантка Кристина Ритттер) «...она любит и очень хорошо смотрит за Биби – это редко.
Для дитяти любимого все снесешь» (выделено мною, - И.Ч.) (апрель-май, Спасское, стр. 418)
«Я отдам на время Биби помесячно в пансион, нахожу, что ей не лишнее будет несколько узнать воспитание de la communaute’ (в сообществе, с фр.) Как все, так она, и погрубей пища, и понужней жизнь, и ранее вставать, и товарищество пенсионское, между собою дружба, и помощь подруги, и несправедливость потерпеть, сила власти и прч...прч...Надолго – нехорошо, а немного испытать разницу домашнего баловства – очень нужно. Да там же и Мавра, на первый случай ее защита». (авг.-сент., г. Холодово, стр. 471)
(В. П. о себе) «Не делаю, что хочу и как хочу, как могу. От нескольких огромных домов не имею покойного угла, одна в мире, только два сына, живу с ними розно. От богатства всегда в нужде, всегда без денег. Будто хозяин в доме, всегда одна, больная, умирала на холопских руках. От детей чужое дитя ласкается (выделено мною, - И. Ч.), стр. 483
Я перееду в Петербург. Со мною будет Биби и, верно, Домелюксина - т.е. одна из барышень и Биби. (окт. 1843, Спасское, стр. 485)
1844
PS 1-e июня – Бибишино рожденье, пришли ей свой портрет как будущего ее покровителя». (выделено мною, - И. Ч.) (май, Москва, стр. 507)
Из майского письма Варвары Тургеневой М. М. Карповой: «В Москве начались гулянья... Больна я очень, очень слаба, грудь мою раздирает кашель, бессоннница – и одиночество, как будто у меня не было никого в мире, ни детей, ни Ник. Ник., а Варенька приедет к ужину, уедет ранешенько» (Москва, стр. 52, сноска 5)
Из июльского письма Варвары Тургеневой М. М. Карповой: «Все так сделалось, как я располагала, именье перезаложено, вещи выкуплены, Анненковой долг почти получился, дом Самотецкий продан, Биби обеспечена – деньги, какие есть у меня самой в кармане я располагаю сама – следственно, я покойна» (Москва, стр. 526, сноска 10)
(из августовского письма Варвары Тургеневой М. М. Карповой) «Я очень благодарна, что ты заботишься о благосостоянии Биби - об этом я хлопочу, и, признаюсь, для того и дом продала, чтобы иметь наличные деньги, которые положила в ламбард на имя неизвестного (выделено мною, - И. Ч.) – А как ей передам, тоже скажу тебе при свиданье» (Москва, стр. 541, сноска 3)
Из агустовско-сентябрьского письма Варвары Тургеневой М.М. Карповой: «... Пожалуйста, не замешкай своим приездом (в Спасское), я буду на такое короткое время. Оставляю Биби в Москве, по этому можешь судить, что я скоро буду спешить воротиться назад и потому прошу тебя дать мне себя видеть скорей» (Москва, стр. 544, сноска 4)
_______________________
Как можно видеть из этих отрывков, Биби была близка к Варваре Петровне так, как может быть близка дочь. Не склонная к проявлениям приязни, подчас чрезвычайно жесткая и даже грубая в отношении сыновей, в случае Биби Варвара Тургенева совсем другая – нежная, любящая, заботливая. Редкое письмо к Ивану обходится без упоминаний о Вареньке - и всегда подчеркиваются ее милота, грациозность, добрый и кроткий – прямо-таки ангельский – нрав.
Елена Михайловна Грибкова в своем «Очерке о Варваре Николаевне Житовой» проделала любопытный эксперимент: сравнила описания Вареньки из писем Варвары Тургеневой и княжны Зинаиды Засекиной, какой та изображена в повести «Первая любовь». И действительно, обеих роднят «очарование, милота, обаяние»[99]. Обе беленькие, с большими серыми глазами. Любопытно, что в стихотворении, написанном в 1843 году и посвященном Вареньке (о нем ниже), Тургенев описывает внешность Биби и свои к ней чувства так, что может возникнуть иллюзия «дежавю». Такое впечатление, что 25-летний Тургенев видит в чертах десятилетней девочки черты Екатерины Шаховской, своей первой любви. Да и кончается стихотворение недвусмысленным признанием: «И только для тебя в душе моей суровой/ И нежность, и любовь я свято берегу». Странно, что Елена Грибкова не коснулась в своем исследовании этих стихов.
Но продолжим нашу тему.
Потеря Биби была бы для Варвары Петровны, по собственному признанию, тяжела: «... без нее будет пусто в доме». С годами У Варвары Петровны накаплиалось недовольство сыновьями, ушедшими из-под ее влияния и власти. В письме Тургеневой от 18 ноября 1847, обращенном к Биби и приводимом в книге Житовой, Варенька приравнена к сыновьям, все трое названы «деточками»: «Я никогда не была так беспокойна, очень я скучаю по тебе (Варенька посещает пансион в Москве, - И. Ч.) Когда-то я буду жить своею семьею? Когда увижу всех вас, моих деточек? Из трех не вижу ни одного![100]»
Теперь вопрос: для чего в письмах к сыну так усиленно муссируется тема «чужой девочки», столь привлекательной и любимой? Уж не хочет ли Варвара Петровна пробудить в сыне «ревнивое чувство»? Недаром есть в письмах и такие строчки о Биби: «...немного ваша соперница, мой друг. Я ее очень люблю». Это впечатление усиливается, когда мы читаем куски, где говорится одновременно о любви к сыну и к Биби. В письмах звучит исступленный крик, обращенный к покинувшему мать Ивану: «Один ты. - Ты! Ты. Где ты, там и я – в Америке, в Сибири...». Мать готова ехать за сыном куда угодно, в сравнении с ним «цветы, Биби – прилагательное», то есть он для матери основное, а они прилагаются. Не они, а он «цветок ненаглядный». Однако тут же, в следующих письмах, читаем: «Я желаю жить для тебя, - но! более еще для Биби» . «Для дитяти любимого все снесешь». «От детей чужое дитя ласкается». Даже ежели Варвара Петровна и испытывала такие чувства к «чужому ребенку», разумно ли было выказывать их перед собственным сыном, которому явно было не додано ни материнского тепла, ни забот, ни в конце концов денег. Варвара Тургенева предельно скупо отвешивала «содержание» сыновьям, постоянно требовала отчета в тратах и в итоге обоих лишила денежной поддержки. В письмах подспудно звучит сопоставление: девочка кротка и послушна, а ты? Манкируешь службой, занимаешься не дворянским делом – сочинительством, проводишь время за границей, волочишься за чужой женой, не считаешь расходов... Я, конечно, тебя люблю и живу для тебя, но «более еще для Биби». Трудно сказать, сознательно или бессознательно Варвара Петровна действовала так, чтобы изобразить Биби «соперницей» сына в своем сердце, вызвать в нем недобрые, ревнивые чувства...
При этом именно Ивана[101] прочила Варвара Тургенева в будущие покровители Вареньки, думая о том времени, когда ее самой уже не будет. Заботясь о будущем приемной дочери, Варвара Тургенева продает в Москве дом и кладет деньги в ломбард на какое-то неизвестное имя. Не те ли это 15 тыс. серебром, вексель на которые Тургенева впоследствии выпишет на имя Андрея Берса, с тем, чтобы тот отдал их Биби по достижении ею совершеннолетия?[102]
Почувствовав приближение смерти, Варвара Петровна отдает еще несколько распоряжений относительно Биби, о них мы знаем из «Воспоминаний...» В.Н. Житовой. Была приведена в порядок шкатулка , где лежали подаренные Вареньке приемной матерью драгоценности. Был составлен полный список ее содержимого, ключ от нее хранился у Вареньки. Понимая, что будущее девушки неопредленно, Тургенева предпринимает следующий шаг: «В самый день смерти своей, утром в 11 часов, Варвара Петровна пригласила к себе Анну Ивановну Киреевскую и деверя своего (младшего брата Сергея Николаевича Тургенева, - И. Ч.), Петра Николаевича Тургенева, и в их присутствии высказала и подписала свои последние заботы» о своей воспитаннице[103]. Мы не знаем, в чем состояли эти «последние заботы» и какие документы были подписаны. Хлопоты эти, по-видимому, остались бесплодными и не повлияли на тот катастрофический для Вареньки поворот событий, который последовал за смертью ее приемной матери.
Иван Тургенев и Варенька Богданович
В воспоминаних Варвары Житовой содержится искренний и, как кажется, достоверный рассказ об Иване Сергеевиче Тургеневе. Будучи ребенком, Варенька видела Ивана Тургенева в каждый его приезд в Спасское или зимой к маменьке в Москву. Ивана Сергеевича она обожала, он играл с девочкой, вместе они устраивали налеты на бакалейный шкаф со сластями. Похоже, что в доме Варвары Петровны Жан (Jean, фр.) - так в доме звали Тургенева, был для девочки светлым лучом. «Иван Сергеевич занимал комнаты наверху( в Москве, - И. Ч.). К нему мне всегда был свободный доступ, и я всегда бегала туда, когда maman отдыхала или когда она занята была гостями»[104]. Девочка простодушно рассказывала ему «свои детские печали», а также печали окружавших ее «холопов», которым она всем сердцем сочувствовала. Особенно это относилось к горничной Варвары Петровны, Авдотье Тоболеевой, в замужестве Лобановой, в воспоминаниях Житовой она зовется Агашенька. Ей и ее мужу, конторщику Федору Лобанову[105] , которых барыня неожиданно, по своей прихоти, поженила, а потом бесконечно терзала и мучила , в книге посвящено много проникновенных страниц. Был молодой Иван Тургенев с ребенком весел и дурашлив, с юмором воспринимал похвалы Варенькиным успехам в языках и музыке. Варенька-подросток вызывала у Ивана чувство, близкое к любовному. Во всяком случае, в стихах, опубликованных Тургеневым в № 3 журнала «Современник» за 1844 год и посвященных «В.Н. Б.» (Варваре Николаевне Богданович), 25 летний поэт описывает 10-летнюю Биби с нежностью и даже любовью.
Когда в весенний день, о ангел мой послушный,
С прогулки воротясь, ко мне подходишь ты
И, руку протянув с улыбкой простодушной
Мне подаешь мои любимые цветы,
С цветами той руки тогда не разлучая,
Я радостно прижмусь губами к ним и к ней...
И проникаюсь весь, беспечно отдыхая,
И запахом цветов, и близостью твоей.
Гляжу на тонкий стан, на девственные плечи,
Любуюсь тишиной больших и светлых глаз
И слушаю твои младенческие речи,
Как слушал некогда я нянюшки рассказ.
Гляжу тебе в лицо с отрадой, сердцу новой,
И наглядеться я тобою не могу...
И только для тебя в душе моей суровой
И нежность, и любовь я свято берегу.
1843, Т.Л. (Тургенев-Лутовинов, - И. Ч.)
Такое впечатление, что стихи эти посвящены не ребенку, а юной барышне. Уж не к Катеньке ли Шаховской обращается автор стихотворения через голову столь похожего на нее ребенка? Если так, то Тургенев знал или догадывался о происхождении Вареньки...
В мемуарах Богданович этого стихотворения нет. Оно приводится в статье ее отдаленных родственников[106]. Варенька его безусловно знала... Можно только догадываться, отчего она не включила его в свои воспоминания. Может быть, ей казалось, что выраженные в нем чувства слишком сильны?
Позднее, в 1850-м (год смерти Варвары Петровны), Варвара Богданович стала свидетельницей «семейной драмы» в доме Тургеневых . Мать призвала обоих сыновей, якобы для того, чтобы разделить между ними наследство. Но на самом деле имения нотариально не были на них оформлены, «дарение» было игрой, бумаги фикцией, и оба сына это понимали[107]. Понимала и Варенька. В воспоминаниях описана сцена «бунта Ивана», однажды высказавшего матери все, что о ней думает: «...да кого ты не мучаешь? Всех! Кто возле тебя свободно дышит?» Сцена кончилась тем, что мать сына прогнала с криком «Нет у меня детей!» «Проходя через залу, Иван Сергеевич увидал меня; я платком старалась заглушить крик и рыдания, готовые вырваться из груди; он положил мне руку на плечо. - Перестань, ты опять заболеешь...что делать! Я не мог! – и слезы текли по щекам его»[108]. Братья решили поселиться в имении отца Тургенево. А Варенька стала курьером между Варварой Петровной и ими. И Варвара Петровна, и братья Тургеневы передавали через нее сообщения для «другой стороны». После известия об отъезде сыновей в Тургенево, с Варварой Петровной, судя по воспоминаниям, «сделался точно припадок безумия». «Она смеялась, плакала, произносила какие-то бессвязные слова, обнимала (Вареньку) и кричала: «Ты одна! Ты одна теперь!»[109] После этого почти до самой смерти Варвара Петровна о сыновьях не упоминала. За день до кончины она приказала позвать Николая Сергеевича (он был в Москве). «Она притянула его к себе слабой уже очень рукой, обняла его, поцеловала и точно умоляющим шопотом произнесла: - Ваню! Ваню!»[110]
Иван Тургенев, скорей всего, был предупрежден еще доктором Иноземцевым о состоянии Варвары Петровны[111], но своей матери он в живых не застал. Не было его и на похоронах. В. Н. Житова в своих воспоминаниях пишет, что для нее осталось загадкой, как и почему это случилось. Она приводит подлинные слова, сказанные ей Иваном Тургеневым при их последнем свидании в 1880 году: «Грустно мне, очень грустно..., что сделано было так, что я не был ни при кончине матери, ни при кончине брата». Оборот «сделано было» кажется здесь непонятным. Считается, что письмо брата (до нас не дошедшее) о предсмертном состоянии матери Иван, находившийся в Петербурге, получил 16 ноября. Вечером он выезжает в Москву. Таким образом, выходит, что из Петербурга в Москву он добирается целых пять дней (с 16 по 21 ноября, день похорон, на которые он тоже не успел). Повторю уже высказанную мною мысль, что Иван Тургенев сознательно не хотел присутствовать при кончине, а потом похоронах матери. Так же, как потом на похоронах других значимых для него людей. По-видимому, похороны отца оставили в его душе травмирующий след.
Приступаю к рассказу о самой драматической странице отношений Вареньки и Ивана Тургенева. Собственно об этом в «Воспоминаниях»Варвары Житовой нет ни словечка. Она заканчивает свой мемуар смертью Варвары Петровны и ее похоронами. О том, что случилось после, в ее записках есть только намеки. Вот например, такое место: «Мне было уже шестнадцать лет... Я начала сознавать все глубже и глубже свое странное положение в доме Варвары Петровны. Я пользовалась всеми удобствами, всею роскошью, а ее родные дети далеко от нее и только что не в нищете. На мои личные расходы, кроме того, что тратилось на мое воспитание, определен был доход с целого имения, а именно с Холодова, которое по конторским книгам значилось так: имение бырышни Варвары Николаевны Богданович-Лутовиновой . Немало все это меня мучило и впоследствии повлияло на мои отношения к сыновьям Варвары Петровны». [112](выделено мною, - И. Ч.)
Вопрос о наследстве, как кажется, стал рубежным в отношениях Вареньки и основных наследников – братьев Тургеневых. Братья, в течение долгих лет лишенные возможности распоряжаться своим достоянием - как материнским, так и отцовским, совсем не обрадовались перспективе получить в лице Варвары Богданович «еще одну претендентку» на часть наследства. Варенька могла предъявить бумаги, обозначенные ею в воспоминаниях, как «последние заботы» Варвары Тургеневой, продиктованные и подписанные тою в присутствии двух свидетелей в последний день жизни. Полагаю, что в этих бумагах могло быть указано имение Холодово. Скорей всего, именно попытка молодой девушки представить эти бумаги (без нотариального подтверждения они, увы, не имели силы) вдобавок к завещанию Варвары Петровны, и были восприняты как некая хитрая и злая интрига.
Поначалу однако ничто не предвещало бури. Иван Тургенев пишет в Париж Полине Виардо: «Мы начинаем понемногу разбираться в наших делах. Моя мать назначила 50 000 рублей молодой особе, которую она воспитала. Мы поспешили признать этот долг; до замужества она останется у моей невестки (Анна Шварц, жена Николая Сергеевича, - И.Ч.), и мы будем ей платить, помимо ее содержания, 8% годовых. При выходе замуж она получит эти 50 тысяч». Иван Сергеевич связывает здесь получение Варенькой денег с ее замужеством. Между тем, Варвара Петровна оставила вексель на 15 тысяч серебром до «совершеннолетия Вареньки», о чем пишет Варвара Богданович в своих воспомианиях. Совершеннолетие наступало в те времена в 17 лет. При наличии опекуна, каким мог быть для нее Николай Тургенев, в чьем доме она должна была поселиться, Варенька могла получить завещанные ей деньги сразу же, не дожидаясь замужества, которое могло и не случиться... (№ 1, Москва, пятница 24 ноября/ 6 декабря 1850, с фр.)[113]
Это первая «несправедливость», против которой могла выступить юная особа... Среди «наследников» назревал конфликт. По-видимому, было громкое объяснение. Вот как его изобразил Иван Тургенев в письме все к той же Полине Виардо:
«Все интриги не привели ни к чему. Но сколько их было! Досада, желание свалить вину на других мало-помалу развязали всем языки. Какой хор обвинений, какие обнаружились низости! Надо поскорее положить этому конец, щедро расплатившись со всеми этими жадными существами, и освободить от них дом».
Можно подумать, что с братьями борется за наследство целая компания «претендентов». Между тем, о своих правах робко - в силу характера и отсутствия жизненного опыта - заявляет молоденькая девушка, у которой нет на этом свете ни защиты, ни опоры. Вот как описывает ее на новом этапе, словно забыв все что было ДО ЭТОГО, Иван Сергеевич: «Благодаря всем этим неприятностям, я сделал одно приобретение: нечто вроде Тартюфа в женском обличье, смесь почти детского добродушия и дьявольской хитрости, тип весьма своеобразный и весьма отталкивающий» (№ 2, пятница 1/13 дек 1850, вторник 5/17 дек. с фр.)
Любопытно продолжение этого письма, на которое Елена Михайловна Грибкова почему-то не обратила внимания, возможно, посчитав, что оно не относится к Вареньке. Между тем, хотя Тургенев говорит об АСЕНЬКЕ, в виду он имеет явно Варвару Богданович: «Кстати , должен сообщить вам о своем огорчении: вообразите себе. Маленькая Асенька – этот странный и прелестный ребенок, о котором я вам рассказывал,- вдруг сразу выросла, подурнела и поглупела. Природа вступила в свои права; если бы эта перемена не произошла, то она, вероятно, умерла бы, как все рано развившиеся дети, но все-таки жалко. Теперь она более здорова, более естественна, но гораздо менее интересна. Тем не менее жена моего брата будет воспитывать ее как дочь. Моя невестка очень славная, хорошая женщина, и я ее очень люблю» (там же).
Вареньку мать Ивана Сергеевича обожала, Анну Яковлевну Шварц называла не иначе, как глупой немкой, поражалась ее неспособности к языкам, возненавидела, когда Николай Сергеевич на ней женился. И вот сын Варвары Петровны «очень любит» свою невестку Анну Яковлевну, а для Вареньки не находит доброго слова, называет ее «Тартюфом в женском обличье». Мольеровский Тартюф, как известно, с помощью интриг сумел выжить из дома, где его пригрели, приютившего его Оргонта. Нечто подобное, по мысли Тургенева, хочет совершить и Варенька.
Вот как он об этом рассказывает в следующем, третьем по счету письме Полине Виардо: «... Я не без основания оставался так долго в Москве. Я привел к желанному концу одно довольно трудное и щекотливое дело... Вчера я обещал вам рассказать, почему я оставался в Москве гораздо дольше, чем предполагал. Вот в нескольких словах причина: надо было удалить из нашего дома двух женщин, беспрестанно вносивших туда раздор. По отношению к одной из них это было не трудно (она – вдова лет сорока, которая была при матери в последние месяцы ее жизни). Ее мы щедро вознаградили и попросили найти себе иное местопребывание. Другая – та молодая девушка, которую моя мать удочерила: настоящая госпожа Лафарж (обвинялась в отравлении мужа, - И.Ч.) – лживая, злая, хитрая и бессердечная. Невозможно изобразить вам все зло, которое наделала эта маленькая гадюка. Она опутала моего брата, который по своей наивной доброте принимал ее за ангела; она дошла до того, что оклеветала своего родного отца, и потом, когда мне случайно удалось поймать нить всей этой интриги, созналась во всем и при этом держала себя так вызывающе, с такой наглостью и самоуверенностью, что я не мог не вспомнить Тартюфа, когда он, со шляпой на голове, велит Оргонту покинуть собственный дом. Невозможно было оставлять ее дольше у нас, но все же мы не могли и выгнать ее на улицу... Ее родной отец отказался взять ее к себе (он женат, у него большая семья). Наше положение было весьма затруднительно; к счастью, нашелся один человек, доктор, друг отца этой девицы, который согласился взять на себя заботу о ней, предупредив ее наперед, что она будет под постоянным надзором. Мы с братом выдали ей заемное письмо на 60 000 франков из 6%, с уплатою через три года, весь гардероб моей матери, и пр. и пр. Она нам выдала расписку, и теперь мы от нее отделались! Ух, и трудная же это была задача! Не знаю, что вышло бы из ее пребывания у моего брата; но знаю, что лишь теперь, когда здесь ее нет больше, мы вздохнули свободно. Что за дурная, извращенная натура в семнадцать лет. Можно ждать от нее многого. Правда, она получила отвратительное воспитание... Ну не будем больше говорить о ней; теперь она довольна, и мы тоже». (№ 3, Москва, пон-к., 1/13 января 1851, с фр.)
Начнем с предпоследнего предложения: насчет воспитания Вареньки. Оно полностью совпадало с воспитанием, полученным братьями Тургеневыми. Вначале под присмотром домашних учителей и гувернеров, тщательно отобранных капризной и придирчивой к «уровню услуг» Варварой Петровной, затем – в женском пансионе, близнеце тех пансионов, что посещали в древней столице братья Тургеневы. Девочка, затем девушка была умна и наблюдательна, любя свою приемную мать, она видела, как та жестока и несправедлива - и по отношению к ней, что случалось все чаще и чаще, и в поведении с дворовыми, которым Варенька сочувствовала и с которыми была близка. Видела она несправедливость и жесткость Варвары Петровны и в отношении к ее собственным сыновьям - и терзалась этим. Сказать, что Варенька получила отвратительное воспитание – согрешить против истины.
Нагромождение эпитетов, характеризующих 17-летнюю барышню, - лживая, злая, хитрая и бессердечная, вызвано двумя ее «преступлениями»: опутала брата, принимавшего ее за ангела, и оклеветала своего родного отца. Из записок Варвары Житовой-Богданович явствует, как ее вмешательство помогло Николаю Сергеевичу поселиться в Москве в купленном на деньги его матери доме.[114] В этом благом деле, кроме Вареньки, участвовала сиделка его матери Александра Михайловна Медведева. Они с Варенькой, узнав от Николая Тургенева, что мать отказывается от покупки для него дома в Москве (а он уже перевез в Москву семью), обратились за помощью к Анне Ивановне Киреевской, давнишней знакомой Варвары Петровны, одной из немногих, кого она уважала и считала «чуть ли не равной себе». Анна Ивановна воздействовала на Варвару Петровну по-своему – рассказала о сплетне, гуляющей по Москве, якобы вдова Тургенева обещала подарить сыну дом, а потом от обещания отказалась. Варвара Петровна пришла в негодование от клеветнической «сплетни» - и дом для Николая и его семьи был куплен. Житова пишет, что (Николай Сергеевич Тургенев) «с этой минуты до самой кончины своей был всегда ко мне внимателен и добр»[115]. И это отчасти согласуется со словами Ивана Сергеевича, что Николай «принимал ее (Вареньку, - И. Ч. ) за ангела.
Не эта ли «интрига», возможно, как-то иначе истолкованная, была раскрыта Иваном Сергеевичем? Во всяком случае, среди двух женщин, «беспрестанно вносивших раздор» в дом, названы именно участницы этого дела: сиделка и экономка Варвары Тургеневой Александра Михайловна Медведева (та самая «вдова лет сорока») и Варенька Богданович.
Вторым «преступлением» Вареньки называется то, что она «оклеветала своего родного отца». Имеется в виду Берс. Можно предположить, что Варенька с запальчивостью юности сказала, что Андрей Берс вовсе не ее отец[116], что он только хранитель векселя, оставленного ей Варварой Тургеневой, возможно, она настаивала на выплате ей денег не после замужества, а как было записано в бумаге, по достижении совершеннолетия... По тому, что Тургенев сравнивает девушку с Тартюфом, можно предположить, что у Варвары Богданович были еще какие-то притязания на часть наследства, скажем, на имение Холодово. Мы помним, что Варвара Петровна в день смерти надиктовала двум свидетелям, Петру Николаевичу Тургеневу и Анне Ивановне Киреевской, какие-то дарственные бумаги в пользу Варвары Богданович. Не заверенные нотариально, они не имели юридической силы, но претензии могли прозвучать – и из уст самой Вареньки, в момент катастрофы, неожиданно обретшей голос, - и от Киреевской и дяди братьев Петра Тургенева. Как понятно из письма, в делах наследства первую скрипку играл именно Иван. Николай Тургенев устранился от всего, предоставив брату принимать все решения.
Как мы помним, именно Ивана Варвара Петровна называла будущим покровителем Биби. Перед кончиной, не видя рядом Ивана, она просила Николая не бросить девушку. Получилось иначе. Не осуществилось даже первоначальное решение оставить Вареньку в доме Николая Тургенева.
Некий друг «ее отца», доктора Берса, взялся за плату приютить бездомную сироту, «предупредив ее наперед, что она будет под постоянным надзором». Из письма видно, что наследники согласились выплатить деньги по векселю не после замужества, а через три года. Выдали ей и гардероб Варвары Петровны, 60-летней дамы, с весьма своеобразными вкусами, который никак не мог пригодиться 17-летней барышне. Могла ли Варенька быть довольна таким решение? Не означало ли все то, что произошло, весь комплекс событий 1850 года, – смерть Варвары Петровны, ее похороны, на которых не было Ивана, последующий дележ наследства и выселение Варвары Богданович из дома, - полную катастрофу для нее?
Приведу конец этого тургеневского письма, который Елена Грибкова не цитирует, а он характеризует душевное состояние Ивана Сергеевича после того, как наследственные дела были решены и Варенька удалена из дома: «Признаюсь вам все-таки, что я не создан для подобных дел! Я вкладываю в них достаточно хладнокровия и решительности, но это ужасно расстраивает мне нервы. Я слишком привык жить с хорошими и порядочными людьми. Я не боюсь злобы и особенно коварства, но они возмущают мне душу. В течение этих двух последних недель я совершенно не мог работать... и пусть ваш благотворный и благородный образ отгонит прочь от меня все скверные и тягостные воспоминания» (№ 3, Москва, пон., 1/13 янв., 1851, с фр.).
Все же, как мне кажется, совесть его мучила, в чем нам еще предстоит убедиться.
Дальнейшая судьба Вареньки Богданович
В своих воспоминаниях, написанных после смерти Ивана Сергеевича Тургенева, в 1884 году, Варвара Житова-Богданович не рассказывает о своей жизни после смерти своей приемной матери. Ее записки завершаются кончиной Варвары Петровны. Только в одном месте прорывается ее жалоба на судьбу, но в своеобразном преломлении. Мемуаристка с благодарностью пишет об Агашеньке (Авдотье Кирилловне Лобановой), дворовой Варвары Тургеневой, разделившей одиночество и бесприютность сироты после изгнания ее из дома. «Если бы я описывала свою собственную жизнь... многое сказала бы я о тех жертвах, которые она приносила мне, одинокой сироте, когда после смерти Варвары Петровны я осталась одна в мире[117]». В самом деле, девушка осталась «одна в мире». У нее не было ни семьи, ни дома; близкие ей люди, братья Тургеневы, повели себя с ней как с врагом, интриганкой, претендующей на часть наследства... Есть и еще одно место, где мемуаристка говорит о себе в то тяжелое для нее время: «Мне было 17 лет, когда умерла Варвара Петровна, и характер во мне тогда еще не довольно окреп для столкновения или борьбы за свою личную свободу»[118]. Дальше она пишет, что в последний год (1850, - И. Ч.) в ней стали проявляться «признаки протеста в защиту гонимых». При всем при том, судя по описаниям Тургенева, Варенька и при отстаивании своих прав не была инертна, чем вызвала сильное неудовольствие наследников.
Понятно, что долго жить в чужом доме знакомого доктора Берса, который сразу же ей сообщил, что она «будет под постоянным надзором» - как арестантка или провинившаяся ученица, Варвара Богданович не хотела. Выход из положения мог быть один – замужество. Что и произошло, вероятно, весьма скоро. Причем, претендент был из первых попавшихся, десятью годами старше невесты, из мелких егорьевских помещиков; когда семья перебралась из Москвы в его родной Егорьевск, Дмитрий Павлович Житов поступил на службу в участок околоточным надзирателем, был он человеком пьющим. Впоследствии по этой причине его выгнали службы, так что молодой женщине пришлось самой зарабатывать на жизнь семьи, поднимать дочь. Такой ли могла быть ее жизнь?
В «Воспоминаниях...» Варвары Богданович есть одно место, на которое исследователи не обращали внимания, между тем, как кажется, оно непосредственно связано с судьбой мемуаристки, вернее, с возможным ее поворотом совсем в другую сторону. В рассказе о жизни семьи в 1847 году она упоминает о предпринятых Варварой Тургеневой поисках управляющего. Николай Николаевич Тургенев женился , тем самым потеряв место и в душе Варвары Петровны и в ее владениях в качестве управляющего. С большим трудом нашелся претендент на должность – Иван Михайлович Бакунин (брат поэтессы Прасковьи Бакуниной, подруги Екатерины Шаховской). Дадим слово мемуаристке: «Варвара Петровна упросила Бакунина взять на себя труд быть полновластным правителем всех 5000 душ, таким же, каким был ее деверь». Вот характеристика Бакунина: «Он был человек весьма образованный и светский, а следовательно, рабски подчиняться Варваре Петровне не мог, лавировать же и скрывать не умел». А дальше следует то самое место, на которое я обратила внимание: «Не надеясь долго удержать Бакунина при себе и желая чем-нибудь приковать его к дому (без цепей ей не жилось), она намекнула Бакунину на возможность брака между ним и тогда еще весьма юной, близкой ей особой. Иван Михайлович поддался на это, даже искренне полюбил эту девушку и только из одной любви к ней продолжал заниматься делами Варвары Петровны до 1849 года. В этом году, заручившись согласием девушки быть со временем его женою, он оставил дом Варвары Петровны и поступил чиновником особых поручений при графе Арсении Андреевиче Закревском. Гнев Варвары Петровны был велик, и всякие сношения с Бакуниным были строжайше воспрещены»[119]. Мне кажется, что близкая к Тургеневой, весьма юная особа – это зашифрованная Варенька Богданович. Ей в 1847 году только 14 лет , и она теснейшим образом связана с Тургеневой. Просто нет другой кандидатуры, которая бы, кроме Вареньки, подходила бы под два эти признака. Тон этого отрывка таков, что можно не сомневаться, что Варенька относилась к Ивану Михайловичу Бакунину с большой симпатией, если не с любовью.** Почему же, спросите вы, они не могли соединиться после смерти Варвары Петровны, при такой взаимной приязни и при отсутствии препятствия в виде запрета Тургеневой? Об Иване Михайловиче Бакунине известно крайне мало. В Родоводе есть даты его жизни (1802 – 1874), а также названа его жена Екатерина Васильевна Бакунина, в девичестве Собакина, чьи годы жизни не указаны. Но приводится дата их свадьбы – 1849 год, это и год рождения их дочери Любови. Стало быть, Иван Бакунин, уйдя от Тургеневой, сразу же женился.
Мы не знаем, как сложилась бы судьба Варвары Богданович, выйди она замуж за Бакунина. Можно только предположить, что был бы этот брак более удачным, хотя бы потому, что Иван Михайлович был образованным светским человеком, жил в столицах, был родовитым и обеспеченным дворянином. В реальности замужество Варвары Богданович оказалось катастрофическим, как когда-то брак ее предполагаемой матери, Екатерины Шаховской. Можно сказать, что в двух этих женских судьбах было что-то роковое.
Варваре Богданович, ставшей после замужества Житовой, суждено было всю жизнь прожить в уездном городишке Егорьевск Рязанской губернии, зарабатывая на жизнь уроками музыки и преподаванием языков – французского, немецкого и английского, а также нести на себе груз воспитания дочери Надежды и трех ее сыновей, рано оставшихся без отца. В Егорьевской прогимназии, где ближе к старости начала преподавать Варвара Житова, некоторое время учился будущий известный художник Игорь Эммануилович Грабарь. Он писал в позднейших воспоминаниях, что была она «самым культурным и литературно образованным человеком в городе», что «гордо носила красивую с седеющими буклями голову, наделенную породистым, с горбинкой носом[120]» и что, «как это произошло и как вообще могло случиться, что эта женщина попала в такое захолустье – этого никто не знал»[121].
Умерла Варвара Николаевна на грани веков, в 1900 году, 67 лет отроду.
Осталось рассказать, как складывались отношения Варвары Николаевны с Иваном Тургеневым в последующие годы, после той жестокой и, как кажется, несправедливой обиды, нанесенной ей братьями Тургеневыми.
Эпилог
В Полном собрании писем Тургенева есть одно письмо, которое встречается два раза под двумя разными датами: конец декабря 1850 – 26 января/7 февраля 1851 года и 30 мая/11июня 1880 года. Вот его содержание:
«Извините меня, любезная Варвара Николаевна, если я не могу исполнить сегодня моего обещания – деньги я получу только в понедельник и следовательно прошу Вас подождать до того дня. – В понедельник в 12 часов я у Вас буду.
Остаюсь готовый к услугам
Иван Тургенев. Пятница утром»[122].
В комментариях к обоим идентичным письмам написано, что печатаются они по подлиннику. Не буду высказывать гипотез насчет того, когда, скорее всего, это письмо было написано – поздней зимой 1850-го или через тридцать лет на рубеже мая-июня 1880 года. Есть свои резоны и у той, и у другой версии. Обращаюсь к составителям с просьбой разобраться в датировке этого письма.
Если это письмо написано сразу после «дележа наследства» - в ответ на просьбу Вареньки о деньгах на прожитие, удивляет вполне корректный и мирный тон этой записки.
Вообще мне кажется, что в письмах к Полине Виардо Тургенев описывает события повышенно эмоционально, с некоторым преувеличением. Вспоминается, что о матери, кончину которой он не застал, он писал своей французской подруге, что умирающая приказала оркестру играть польки в соседней комнате[123]. Как кажется, это плод воображения. Варвара Житова, очевидец событий, ни о чем подобном не упоминает. Наоборот, говорит, что перед кончиной Варвара Петровна «смолкла», дня за четыре до ухода исповедывалась и причастилась, при начале агонии священник успел прочесть отходную.[124]
В своих «Воспоминаниях...» Варвара Николаевна Богданович-Житова не написала о Тургеневе ни одного дурного слова, ни в чем его не обвинила. Если была у нее обида, она сумела не просто ее изжить, а сохранить в душе только признательность и благодарность.
Живя в Егорьевске, Варвара Николаевна, создала в своем доме настоящий тургеневский музей, она хранила доставшиеся ей реликвии тургеневской семьи, из которых самым ценным «экспонатом» был портрет молодого Тургенева работы К. Горбунова, присланный в Россию из Германии в подарок матери. В 1880 году сорокасемилетняя жительница Егорьевска Варвара Житова пишет письмо в Париж всемирно известному писателю Ивану Сергеевичу Тургеневу. Тот откликается. Когда Тургенев приезжает в Москву на юбилейные пушкинские торжества, происходит их встреча. Мы не знаем, о чем они говорили, но совершенно ясно, что оба не вспоминали старых обид, встретились как два близких, родных человека. Мне кажется, Иван Сергеевич Тургенев хотел загладить обиду, когда-то нанесенную этой женщине. Писателю оставалось жить три года. За это время они с Варварой Житовой обменялись несколькими письмами. Узнав о болезни Тургенева, Варвара Николаевна готова была приехать к нему , чтобы ухаживать за ним в качестве сиделки. Писатель ответил, что уход за ним «такой, лучше которого и желать нельзя, доктора превосходные...»[125]. Одно из тургеневских писем, написанное незадолго до смерти и адресованное Варваре Николаевне, содержит удивительное признание: «При обеднении собственной личной жизни, я тем более принимаю участие в жизни других людей, особенно тех, которые мне дороги по воспоминаниям прежних, лучших дней. А в числе этих людей Вы занимаете одно из первых мест»[126]. Как говорится, услышать такие слова - и умереть. Если и осталась у Варвары Николаевны на донышке души горечь от того, что было пережито ею в юности, эти слова должны были ее окрылить и несказанно обрадовать. Возможно, они вернули ее в ту светлую пору, когда в семье Тургеневых ее называли Биби и вместе с приехавшим на вакации в Спасское «Жаном» они тайком таскали конфекты из бакалейного шкафа.
***
Автор выражает благодарность за помощь в работе над статьей:
Татьяне Евгеньевне Коробкиной, бывшему директору библиотеки-читальни им. Тургенева в Москве,
Елене Валерьевне Полянской, директору музея Тургенева в Москве,
а также директору Музея-усадьбы Ясная Поляна Екатерине Александровне Толстой.
Оригинал: Журнал НЕВА, №5, 2018
* Обычно пишут, что Сергей Николаевич Тургенев не сопровождал супругу в поездку, так как занимался обустройством сыновей в С-Петербурге, но, согласно Летописи жизни И. С. Тургенева, переезд Тургенева-отца с Иваном в С-Петербург состоялся уже ПОСЛЕ отъезда Варвары Петровны за границу, а именно: во второй половине июня (см. летопись жизни и творчества И. С. Тургенева (1818-1858), С-П., Наука, 1995, стр. 25)
[1] Летопись жизни и творчества И. С. Тургенева (1818-1856), стр. 23
[2] Об адресах домов см. Николай Чернов И. С. Тургенев в Москве, стр. 54-55
[3] Твой друг и мать. Варвара Тургенева. стр. 166
[4] Николай Чернов. И. С. Тургенев в Москве, стр. 65
[5] Cм. Е. М. Грибкова . Очерки о жизни Варвары Николаевны Житовой в кн. В. Н. Житова. Воспоминания о семье И. С. Тургенева, стр. 180. О том же пишет сама Варвара Николаевна Житова в своих воспоминаниях.
[6] Твой друг и мать Варвара Тургенева, стр. 9
[7] См. Николай Чернов. Отец Тургенева и его судьба. На сайте Тургеневской библиотеки-читальни
[8] Твой друг и мать Варвара Тургенева, стр. 24
[9] Там же, стр. 80
[10] Там же, стр. 282
[11] Там же, стр. 373
[12] Там же, стр. 395
[13] В. Н. Житова. Воспоминания о семье И. С. Тургенева, стр. 84
[14] Там же, стр. 85
[15] Там же, стр. 87
[16] Там же, стр. 119
[17] Там же, стр. 442
[18] Там же, стр. 206
[19] Там же, стр.214
[20] Там же, стр. 532
Николай Тургенев связал свою жизнь с Анной Яковлевной Шварц, бедной и безродной камеристкой Варвары Петровны, жившей у нее из милости. Мать не устает призывать сына к порядку, требует, чтобы он бросил «метресу» - так она называет женщину, ставшую сыну женой и родившую ему детей.
[21] Там же, стр. 496
[22] Твой друг и мать. Варвара Тургенева. стр. 222
[23] Там же, стр. 495
[24] Там же, стр. 523
[25] См. Твой друг и мать Варвара Тургенева, комментарии: «Памятник на могиле С. Н. Тургенева на Смоленском кладбище Санкт-Петербурга установлен не был» стр. 393, сноска 9
[26] Николай Чернов. И. С. Тургенев в Москве, стр. 77
[27] Твой друг и мать Варвара Тургенева, стр. 390
[28] В. Н. Житова. Воспоминания о семье И. С. Тургенева, стр. 103
[29] Твой друг и мать Варвара Тургенева. стр. 188
[30] В роду Шаховских много ветвей. Родным братом отца Екатерины Шаховской и, соответственно, ее дядей был драматург-комедиограф Александр Александрович Шаховской (1777- 1846). Александр Шаховской долгие годы возглавлял дирекцию Императорских театров С-Петербурга. Обратим внимание, что оба брата Берсы служили врачами в Императорских театрах[30], а старший Берс, Александр, какое-то время служил медиком в семье Шаховских (правда, в «родоводе» не сказано, каких именно Шаховских). Важным нам кажется то, что семья Берсов была знакома с семьей Шаховских, дальних родственников тех Шаховских, о которых идет у нас речь, и нашла у них убежище во время нашествия Наполеона. Подробнее об этом в главе о Берсах. Соседями Тургеневых по Тульским владениям был Иван Леонтьевич Шаховской, генерал от инфантерии и член Государственного совета, и Софья Алексеевна Шаховская, в 1839 году она вместе с молодым Иваном Тургеневым пережила пожар на борту парохода «Николай 1». Иначе говоря, фамилия Шаховских была одной из тех фамилий, среди которых жили и с кем водили знакомство Тургеневы
[31] Более известна семья брата Михаила Михайловича Бакунина, Александра Михайловича (1768-1854), тверского помещика и владельца имения «Прямухино»; с его сыном, будущим анархистом Михаилом Бакуниным, Тургенев жил во время учебы в Германии и общался впоследствии; с Татьяной Александровной Бакуниной, одной из четырех дочерей Александра Бакунина, у Ивана Тургенева был роман.
[32] Прасковье Бакуниной завещал свой архив дядя Екатерины Шаховской, драматург Александр Александрович Шаховской.
[33] Биби в это время шесть лет. Исходя из нашей гипотезы, к 1839-му году она живет в семье Тургеневых около года.
[34] Твой друг и мать Варвара Тургенева. стр. 189
[35] Биби любят все, только бабушка, мать Сергея Николаевича, к ней холодна. Скорей всего, она считает девочку «грехом» невестки.
[36] В. Н. Житова. Воспоминания о семье И. С. Тургенева, стр. 85
[37] Твой друг и мать Варвара Тургенева, стр. 254
[38] Твой друг и мать Варвара Тургенева. Там же, стр. 254
[39] В. Н. Житова. Воспоминания о семье И. С. Тургенева, стр. 16
[40] Там же, стр. 23
[41] Твой друг и мать Варвара Тургенева. стр. 380
[42] Там же, стр. 39, сноска 32
[43] О. Ю. Сафонова. Род Берсов в России. стр. 44, сноска
[44] Там же, стр. 69
[45] Твой друг и мать. Варвара Тургенева. стр. 69
[46] О. Ю. Сафонова. Род Берсов в России. стр. 10
[47] См. Николай Чернов. И. С. Тургенев в Москве: «она (Е. И. Берс, - И. Ч. ) сведущая «повивальная бабка», стр. 56
[48] О.Ю. Сафонова. Род Берсов в России, стр. 12
[49] В Записке о родословной А. А. Берса владелец пансиона назван Шлоцером.
[50] Там же, стр. 13
[51] Один из лечивших Варвару Тургеневу врачей, Беневоленский, служивший уездным врачом в Мценске, окончил медицинский факультет Московского университета «на собственные средства», то есть учился как «своекоштный» студент. (см. Твой друг и мать Варвара Тургенева. стр. 84, примечание 11)
[52] См. О. Ю. Сафонова. Род Берсов в России, стр. 14. Правда, на стр. 17 это свидетельство племянника (А. А. Берса) благополучно забывается и в перечислении карьерных ступеней Александра Берса работа у князей Шаховских не упоминается.
[53] В книге Сафоновой говорится, что Александр и Андрей «стали впоследствии родоначальниками двух ветвей Берсов: петербургской и московской». стр. 11
[54] Николай Фролов. Тесть Льва Толстого спасался в ковровском селе. Газета Владимирский край от 1 сент. 2010
[55] В Записке А. А. Берса, приводимой Сафоновой, сказано, что Сергей Тургенев взял с собой в Париж «жену, своего малолетнего сына Ивана Сергеевича и в качестве домашнего врача моего отца, Андрея Евстафьевича Берса» (О. Ю. Сафонова, стр. 14) Об этом же пишет Татьяна Кузминская (там же, стр. 14).
На самом деле, Сергей Николаевич весной 1829 года уехал по медицинским делам за границу в сопровождении Андрея Берса и двух слуг, вернулся осенью или зимой, а затем опять в сопровождении Берса отправился в Париж в апреля 1830 года. См. Николай Чернов. Тургенев в Москве, стр. 41-42, 46, а также «Летопись жизни и творчества И. С. Тургенева», стр. 16, 17
Операция по удалению камня благополучно прошла в 1831 году, что потребовало от Сергея Тургенева неординарно смелого решения: Николай Первый приказал всем россиянам покинуть революционную Францию. Полковник Сергей Тургенев, ожидавший операции, остался в Париже. Не потому ли был он сочтен ослушником и взят под секретный надзор?
[56] О. Ю. Сафонова. Род Берсов в России, стр. 14
[57] Летопись жизни и творчества И. С. Тургенева (1818-1858), стр. 22
[58] Твой друг и мать Варвара Тургенева, стр. 32, сноска 9
[59] Летопись жизни и творчества И.С. Тургенева (1818- 1858), стр. 25
[60] О. Ю. Сафонова. Род Берсов в России. стр. 28
[61] Твой друг и мать Варвара Тургенева. стр. 285
[62] О. Ю. Сафонова. Род Берсов в России, стр. 29
[63] Там же, стр. 29
[64] В. Н. Житова. Воспоминани о семье И. С. Тургенева, стр. 51
[65] Твой друг и мать Варвара Тургенева. стр. 346
[66] 10/22 февраля 1854 г. Иван Тургенев писал Аксакову, что хочет опубликовать письмо, «в котором изложится мнение одного здешнего охотника и хорошего моего знакомого, доктора Берса – о разных темных вопросах, касающихся до прилета и улета дичи». Там же, стр. 180, сноска 21. В письме от 16/28 июля 1840 года Варвара Тургенева сообщает Ивану: « ...я тебе приготовила собак берсовой породы, хвалят очень». Там же, стр. 227
[67] Там же, стр.360
[68] См. П. В. Басинский. Бегство из рая, Астрель, 2010: «...за ней (Соней, - И. Ч. ) не было ни гроша приданого». стр. 34
[69] В. Н. Житова. Воспоминания о семье И. С. Тургенева. стр. 85
[70] О. Ю.Сафонова. Род Берсов в России, стр.44
[71] Твой друг и мать Варвара Тургенева. стр. 39, сноска 32
[72] Твой друг и мать Варвара Тургенева, стр. 176
[73] Там же, стр. 235
[74] Там же, стр. 235, сноски в письме № 31
[75] Там же, стр. 296
[76] Там же, стр. 330. См. также у С. А. Толстой в «Моей жизни»: (он )«был в большой дружбе с именитыми дамами: фрейлиной М. А. Волковой кн. Соф. Ст. Щербатовой, к которой ездил по вечерам играть в преферанс...» цитирую по книге О. Ю. Сафоновой «Род Берсов в России», стр. 37
[77] Твой друг и мать Варвара Тургенева, стр. 249
[78] Там же, стр. 282
[79] Там же, стр. 296
[80] Там же, стр. 396, в сноске указывается: «имеется в виду Александр Евстафьевич Берс».
[81] Там же стр. 241
119. «Но! и кроме Берса, есть дом Львовых (московские знакомые, сослуживцы Сергея Тургенева, - И.Ч), где решительно дожидают меня в 7 часов вечера».
[83] Николая Сергеевича Тургенева в Петербурге в экстренных случаях консультирует сам Арендт, лейб-медик царя.
[84] См. В. Н. Житова. Воспоминания о семье И. С. Тургенева: «Сам Федор Иванович Иноземцев, начавший лечить Варвару Петровну с 1848 года...» стр. 64
[85] Твой друг и мать Варвара Тургенева. стр. 503
[86] Твой друг и мать Варвара Тургенева. стр. 502
[87] В. Н. Житова. Воспоминания о семье И. С. Тургенева, стр. 65-66
[88] В. Н. Житова. Воспоминания о семье И. С. Тургенева. стр. 160
[89] Там же, стр. 16
[90] Е. Д. Жолудова М. В. Жолудов. В. Н. Житова: судьба и жизнь рязанской провинциалки. Материалы и исследования по Рязанскому краеведению. Сб. научных работ. Рязань, 2001, стр. 97-99
[91] В. Н. Житова. Воспоминания о семье И. С. Тургенева. стр. 23
[92] Там же, стр. 18
[93] Твой друг и мать Варвара Тургенева. стр. 2
Сама Варвара Петровна в письме к сыну может написать: «Экий ты «болван» за неименьем другого слова» или «Прямая ты пареная репа, никуда не годная». Она может себе позволить написать и так: «Ты не совсем здоров. Опять калека в доме...» Это ли не грубость, это ли не отсутствие элементарной деликатности?
[94] Там же
[95] Я уже высказывала предположение, что нелюбовь матери Сергея Николаевича Тургенева к Биби может объясняться неясностью происхождения девочки. «Бабушка», как и соседи, могла предполагать, что Биби - внебрачная дочь Варвары Петровны.
[96] В детстве Вареньке приходилось декламировать отрывки из «Ундины» перед ее автором В. А. Жуковским, бывавшим в доме Тургеневой.
[97] Привожу этот отрывок, косвенно связанный с Биби, обращая внимание читателя на то, что НИЧЕГО из того, что, по требованию матери, Иван Тургенев ДОЛЖЕН был выполнить, он не выполнил. Чем сильнее хотела она привязать сына к себе, тем меньше он – человек достаточно мягкий – ей поддавался.
[98] Место нуждается в расшифровке. По-видимому, Варвара Петровна считала, что «не из чего» переносить капризы гувернанток, раз Биби для нее «неродная дочь». Судя по всему, далее последовал скандал, ибо ВП пишет: «Счастлив, кто, как ты и твой отец, может владеть собою, а я не могу... Нет! Не могу, хотя и чувствую всю цену кротости и смирения». (стр. 373)
[99] Е. М. Грибкова. Очерки о жизни Варвары Николаевны Житовой. В кн.В. Н. Житова. Воспоминания о семье И. С. Тургенева, стр.194
[100] В. Н. Житова. Воспоминания о семье И. С. Тургенева. стр. 105
[101] Не Иван, а Николай сидел у постели умирающей матери, и к нему была обращена ее просьба относительно Биби: «Не брось ее» ( В. Н. Житова. Воспоминания... стр. 163)
[103] В. Н. Житова. Воспоминания о семье И. С. Тургенева. стр. 163
[104] Там же. стр 68
[105] В книге он назван Поляковым.
[106] Жолудова Е. Д. Жолудов М. В. В. Н. Житова: судьба и жизнь рязанской провинциалки... стр. 97
[107] К тому же, старостам обоих «дареных» имений поступил приказ немедленно продать весь хлеб на гумнах и на корню, а деньги выслать барыне в Москву.
[108] В. Н. Житова. Воспоминания о семье И. С. Тургенева. стр. 150-151
[109] Там же, стр. 154
[110] Там же, стр. 163
[111] См. у Житовой: «В двадцатых числах октября Николай Сергеевич, извещенный о близости кончины матери, время которой Иноземцев почти определил, приехал с семейством своим в Москву, в свой пречистенский дом». (стр. 160) Полагаю, что и Иван Сергеевич был извещен доктором о близости кончины Варвары Петровны. До 16 ноября, дня ее смерти, времени было достаточно.
[112] Там же, стр. 114-115
[113] Цитирую по электронному источнику: http://az.lib.ru/t/turgenew_i_s/text_0820.shtml
И. С. Тургенев. Полн. собр. соч. и писем в тридцати томах. Письма в восемнадцати томах. Изд. 2, испр. и доп. М., Наука, 1982, т. 2 . Письма 1850-1854
[114] См. В. Н. Житова. Воспоминания о семье И. С. Тургенева, стр. 117- 124
[115] Там же, стр. 125
[116] Е. М. Грибкова предполагает, что Варенька могла открыто заявить, что она «родная дочь Варвары Петровны и Берса, сводная сестра братьев Тургеневых». И еще, что она «высказала сомнение в том, что деньги от Андрея Берса она получит» (Очерки о жизни Варвары Николаевны Житовой в кн. В. Н. Житовой, Воспоминания о семье И. С. Тургенева, стр. 205) Возможно, так и было, но с одной поправкой: Варенька, как мы полагаем, не считала Андрея Берса своим отцом.
[117] Варвара Житова. Воспоминания о семье И. С. Тургенева, стр. 36
[118] В. Н. Житова. Воспоминания о семье И.С. Тургенева, стр. 48
[119] Там же, стр. 106
[120] Елена Грибкова замечает по поводу этой горбинки: «На фото у Андрея Евстафьевича Берса в пожилом возрасте нет и намека на эту горбинку, но она – характерная черта в роду Тургеневых и особенно отчетливо видна на рисунках, изображающих в профиль Ивана Сергеевича Тургенева» (Е. М. Грибкова. Очерки о жизни Варвары Николаевны Житовой. В кн. В. Н. Житова. Воспоминания о семье И.С. Тургенева, стр. 198)
[121] Жолудова Е. Д Жолудова М. В. В. Н. Житова, судьба и жизнь рязанской провинциалки. Материалы и исследования по рязанскому краеведению. Сб. научных работ, Рязань, 2001, стр. 99
[122] Здесь и далее переписку Ивана Сергеевича Тургенева с Варварой Богданович-Житовой цитирую по : Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем. Письма т.2, М., 1987, стр. 88 и стр. 265. В этих двух письмах есть мелкие разночтения. В письме за 1880 год слово сегодня набрано курсивом, «следовательно» взято в запятые и в конце написано не «к услугам», а «ко услугам». Но в целом это одно и то же письмо.
[123] Эта эсхатологическая картина врезается в сознание. Недаром она использована Чеховым в пьесе «Вишневый сад», где в последнем действии, когда жизнь героев рушится, в соседней комнате играет еврейский оркестр.
[124] В. Н. Житова. Воспоминания о семье И. С. Тургенева, стр. 163
[125] Тургенев И. С. Полное собр. соч . и писем. Письма, том 2, стр. 260-261
[126] Там же, стр. 117
Комментарии
Ну, теперь ясно, что ничего
Ну, теперь ясно, что ничего не ясно. А я у Басинского прочла версию о Вареньке - внебрачной дочери юного врача Берса, и была уверена, что есть неоспоримая фактология этому, а ее оказываеся нет. Это просто одна из гипотез.
Добавить комментарий