Окончание. Начало в №4 (16-28 фев. 2014 г.)
teatr natsij tri dnya v adu.jpg
Увидела я много: около двух десятков нашумевших спектаклей. Ощущения сумбурные. Многое приняла на ура, что-то просто не поняла, кое-что отвергла. Постараюсь объяснить.
Театр «Ромэн»
В один из первых дней моего московского пребывания решили с подругой поехать в цыганский театр «Ромэн». Была я там всего пару раз в жизни 50 лет тому назад. Думала, что театра давно уж не существует. Ан нет! Огромное здание, старающееся сохранить былое советское великолепие, публика, которую я уже давно не видела в модных московских театрах. Конечно, в основном женщины-энтузиастки, которые дружно скандировали: «Молодцы! Молодцы!»
Передо мной сидела пожилая пара совсем не театрального вида. Муж переживал невероятно, все время склонялся к жене и спрашивал: «Так она обманет его? А? Убежит с другим? А потом комментировал: «Нехорошо обманывать, ну как же она так?» Шла пьеса «Колдовская любовь» по Гарсии Лорке, страсти кипели, а я завидовала этой паре: как удалось на старости лет сохранить такое чистое и наивное восприятие. Кажется, этот театр всё ещё привлекает неискушенного зрителя в эпоху всеобъемлющей попсы, пошлейших антреприз и невероятного авангарда для интеллектуалов.
После спектакля мы обошли здание, так как на углу увидели сверкающие огромные надписи: «Гостиница Советская» и рядом «Ресторан «Яръ». Пройти мимо было невозможно, решили зайти в ресторан. Там нас встретили двое скучающих мужчин: один сидел за столиком с надписью «Такси», другой пригласил в зал. Мы со стариковской осмотрительностью взглянули в меню; через секунду стало ясно: не по адресу — каждое блюдо не дешевле 40 долларов. Спросили, можно ли только десерт. Нас опять приветливо пригласили, но предупредили, что будет шоу и за него надо платить отдельно по 40 долларов с носа. Посмотрели на экране пару минут рекламу этого слащавого шоу и прибегли к третьему варианту: «А может, вы разрешите нам только посмотреть зал?» Опять приветливо нас сопроводили в зал, размеры которого никак не уступали театру. И снова былое великолепие советской эпохи: огромные хрустальные люстры, высоченные потолки, безразмерная сцена. А в зале, рассчитанном человек на 500, занято четыре столика, за двумя — два человека, за одним — четыре. Ощущение престранное — конец «великой эпохи». На прощанье нам была подарена карточка: «Самый роскошный ресторан в Москве. Легендарный ресторан «Яръ». Возрождение традиций»...
Чувство несовместимости оставалось со мной всю поездку: новые дома, построенные с хорошим архитектурным вкусом, художественные выставки высочайшего класса, а в то же самое время в самом центре — тесный сырой подвал с разваливающейся лестницей нынче знаменитого театра Dос, где проходил популярный фестиваль новой драматургии «Любимовка» или прекрасный музей скульпто
ра Анны Голубкиной в старом особняке, где уже много лет течет крыша и в каждом зале стоят тазы. Эта несовместимость и делала для меня Москву, и особенно театральную, и неожиданной, и сюрреалистической.
Как всегда было хорошо в Театре Фоменко, хотя уже больше года как нет Мастера. Практически все его постановки остались в репертуаре. В этом году театр собирается праздновать свое двадцатилетие. Появились новые постановки, но всё равно, конечно, чествовать будут блистательного режиссёра, великого учителя, вырастившего плеяду замечательных актеров. Юлий Ким и Дмитрий Быков готовят ко дню рождения театра спектакль с ироничным названием: «Наше всё» — в основе неосуществленные фантазии Петра Наумовича на пушкинские мотивы.
Дмитрий Волкострелов
Другой юбилей — достаточно горький: пятидесятилетие легендарного Театра на Таганке. Того великого театра шестидесятых годов нет уж давно, но то, что произошло в последние два года, непостижимо. Основатель и руководитель театра Юрий Любимов жив, но он не только ушёл из театра, он снял с репертуара все свои постановки. Праздновать у разбитого корыта неуютно. Но в театр пришёл молодой, модный, спорный режиссёр Дмитрий Волкострелов. Я видела его одну нашумевшую премьеру в Театре Наций — «Три дня в аду» — абсолютно авангардный спектакль, о котором стоит говорить, как и о множестве других в сегодняшней Москве — необычных, абсурдистских, непонятных, завораживающих и т.д.
Начнем с Волкострелова — одного из возмутителей спокойствия. Дмитрий, — 1982 года рождения, ученик великолепного питерского режиссёра Льва Додина, — сделал спектакль в Театре Наций (руководитель театра Евгений Миронов) по пьесе тоже очень модного в Москве минского драматурга Павла Пряжко. Действие пьесы (не уверена, что это пьеса) происходит в Минске в феврале 2012 года. В спектакле нет диалога, нет сюжета, нет героев. Есть звучащее в аудиозаписи описание — ремарка о буднях большого города, где человек погряз в обычных человеческих проблемах: ожидание отпуска, зарплаты, квартиры, покупки мобильного телефона и т.п. Это поток сознания обывателя. Он (а может и мы?) барахтается в этой вязкой пустыне, она поглотила его/нас целиком. Так было и так будет. Это мелкое, обезличенное, обездушенное и вечное. Художник этого спектакля-инсталляции — тоже очень модное новое имя — Ксения Перетрухина. Она построила на сцене четыре палатки и публику разделила между ними. «Внутренности» трёх других палаток мы увидели только после спектакля. Там приблизительно то же, что и в нашей. Убогое жилище с убогой раскладушкой и тумбочкой или кухонный стол с видавшей виды посудой, или разбросанная по комнате видавшая виды одежда. Во всех четырех на полу полусгнившая картошка, которую притащили в конце два актера, все время молча расхаживающие перед нами в разных направлениях. Спектакль продолжается час, а потом в фойе вас кормят жареной тут же при вас совсем не гнилой, а очень вкусной картошкой.
Вышла я в полном недоумении. Это не чернуха девяностых. По-моему, тот жанр в прежнем виде изжил себя: от реалистической «чернухи» устали. Появился другой зритель. Спектакль должен сложиться у него в голове, он активный соучастник в предлагаемых обстоятельствах. Предлагаемые же обстоятельства спектакля оставляют ощущение горечи за растраченную жизнь, неизвестно на что и неизвестно зачем, и не нужно много говорить и не нужно пафоса — так страшнее.
Андрей Могучий
Молодые экспериментаторы сегодня вышли из подвалов и стали ставить на академических сценах.. За последние лет 5-7 выросла целая плеяда драматургов и режиссёров, которые не боятся ломать прежние каноны и создавать новую эстетику.
Чтобы познакомиться ещё с одним громким именем — создателем условного театра, я отправилась в Питер. Об этом мастере сцены я слышу уже много лет, а теперь его сделали главным режиссёром в театре Товстоногова. Андрей Могучий — маститый питерский режиссер, создатель в девяностые годы формального театра.
Четыре года назад он выпустил в Александринке спектакль «Изотов», который получил «Золотую маску», но шум и споры о нём продолжаются. Пьеса Михаила Дурненкова, одного из наиболее знаменитых сегодня драматургов. Опять спектакль идёт полтора часа, опять чувство восхищения у молодых, недоумение у старшего поколения, опять масса необъяснимых нагромождений и опять художник, играющий крайне важную роль. Сооружённое им назвать декорациями нельзя, опять инсталляция. «Изотов» поставлен на четыре года раньше московских спектаклей, и, увидев его, я могу говорить о «синдроме Изотова», пришедшем в Москву. Главное в спектакле не текст, понять который крайне трудно: какие-то бытовые детали актеры произносят значительно, иногда даже пафосно, а что-то важное — невразумительной скороговоркой — так что расслышать невозможно. Создается впечатление, что любая попытка раскрыть природу происходящего, бессмысленна. Она заменена разного рода эффектами, а коммуникации утрачены, понимание человеком своего места в мире тоже.
А что же остаётся? Удивительная сценография, которая подчёркивает, что мы живём в мире фантомов. По центру сцены расстелен гигантский картонный лист, покрытый несколькими слоями белой материи. Герой — преуспевающий писатель Изотов из Москвы, приезжает на родину, в свой «заповедник», чтобы нащупать почву под ногами после нестабильного мира в Москве. Его родительский дом на горе. Герой карабкается на склон из белой материи в попытке зацепиться за жизнь здесь. Но реальность вокруг него виртуальна, бесплотна. К виртуальному дому приставлена виртуальная лестница, а рядом настоящая, деревянная. Изотов перелезает через несуществующий забор, играет в несуществующие шахматы, пьёт воображаемый коньяк. Он и его любовница при подъезде к «заповеднику» терпят аварию на виртуальном автомобиле.
Понимаю прекрасно, что театр нуждается в живой струне, что театру нужно держать руку на пульсе времени, но всё-таки психологический театр — одно из великих достижений русского театрального искусства. Неужели нельзя создавать современные спектакли, не отказываясь от корней и традиций? Таких спектаклей я тоже видела немало, и о них хочу рассказать.
Иван Вырыпаев
Пожалуй, самые громкие имена в московских театрах среди режиссёров нового поколения (не новейшего!) — это Иван Вырыпаев и Кирилл Серебренников. У обоих сейчас в Москве собственные театры.
Начну с Вырыпаева — художественного руководителя театра «Практика». Тоже провинциал, как и все молодые драматурги и режиссеры сегодня, родился в 1974 году в Иркутске, там же окончил театральное училище. Потом, как и у всех сегодняшних знаменитостей, Москва. Но с Вырыпаевым история особенная. Он актёр, драматург, сценарист и режиссёр. Известен в кино нашумевшими фильмами по собственным сценариям — «Кислород», «Эйфория», «Танец Дели» и др. Его пьесы переведены и на немецкий, и на французский, и на английский языки. Он очень много ставит в Европе, особенно в Польше и Германии, но считает, что российский зритель более чувствующий: «Для меня искусство — это, прежде всего, чувственная вещь, в нём важна возможность настоящего и глубокого переживания, а не концептуальная позиция автора».
Театр «Практика» — особый театр. Там ставят только современную драматургию. Пьесам не может быть больше, чем 20 лет. Это маленький театр, но всегда заполненный. В прошлом году я была очарована спектаклем «Бабушка», где двадцатилетние актрисы играли моих любимых северных бабушек. В этом году — странный захватывающий спектакль «Иллюзии». Две пары тридцатилетних актеров, запасшись стаканом воды, за кафедрой рассказывают любовные истории двух семейных пар, состоявших в браке более 50 лет. Актёры не производят никаких действий, на сцене нет никаких декораций, происходит только размеренное чтение текста, но тебя затягивает в воронку.
Первая женщина рассказывает о смерти своего мужа. Это умирает счастливый человек, который всё время повторяет: «Любовь — это ответственность и благодарность». Через год его жена перед смертью зовёт лучшего друга мужа и говорит, что все 50 лет любила только его, а не мужа. Друг идет домой, понимая, что и он всю жизнь любил только её, а не свою жену. Придя домой, он всё это выкладывает своей жене, с которой прожил тоже 50 лет. Тогда жена сообщает мужу, что все эти годы была любовницей его друга. Звучит как мелодрама, но подождите, Вырыпаев — не таков. И как драматург, и как режиссёр он закручивает всё так, что нам до конца представления не передохнуть.
Первая женщина, узнав об измене мужа, умирает в сознании, что её жертва была бессмысленна, а друг, возвращаясь к жене, понимает, что был в состоянии наваждения, что на самом деле он любил только свою жену... Но находит её повесившейся. В своей предсмертной записке она пишет: «Должно же в этой жизни быть что-то постоянное». Потом выясняется, что она придумала свою любовную связь... История тотального самообмана, мир, в котором ни на что нельзя опереться, в нём всё относительно.
Жанр этого спектакля — разговор со зрителем, которому не отвертеться: «А моя жизнь? Это тоже имитация?»
Мне трудно объяснить, в чём секрет постановки. Но актёры совершенно явно вызывают вас на разговор. Их речь вроде бы прозаическая, но в ней особенный ритм. Это не холодный и абстрактный театр, но это и не психологический театр, к которому мы привыкли, это абсолютно новое видение. Посмотрим, куда оно приведёт.
Добавить комментарий