Марлен Хуциев в Лондоне. К 10-летию Интернет-журнала ЧАЙКА

Из Альманаха ЧАЙКА №9 за 2019 год

Марлен Хуциев прилетел в Лондон в среду 7 мая 2014 года. В тот день в культурном центре Лондона “Барбикан” я представляла фильм Криса Маркера (псевдоним в честь фломастера) - загадочного французского документалиста - «Один день из жизни Андрея Арсеньевича», посвященный Андрею Тарковскому. Почему загадочного? Крис Маркер почти никогда не давал интервью, не позволял себя фотографировать, а вместо своих фотографий посылал журналистам портреты любимой кошки. 

Несколько дней Марлен Хуциев находился в Кембридже, где проходил показ его фильма “Июльский дождь” и неоконченной картины “Невечерняя”, а также мастер-классы и встречи со зрителями. Познакомились мы в понедельник 12 мая. С утра я заехала за ним в гостиницу. “Я в ваших руках,” - с легкостью доверился мне режиссер-классик, и мы отправились в Британский музей. У Марлена, а он попросил меня обращаться к нему без церемоний, было важное поручение: купить для родственницы вязаный кардиган. Не доходя до музея, мы зашли в два магазинчика шотландской одежды, где со мной уже побывали Роман Балаян и Борис Мессерер, и сразу нашли нужную вещь, после чего Марлен расслабился. Задание выполнено.

image001.jpg

Марлен Хуциев «Глобусе»

Утром я позвонила британскому кинокритику, специалисту по российскому кино Иану Кристи. С ним меня связывало давнишнее знакомство со времен, когда в Лондон приезжали Элем Климов, Глеб Панфилов, Андрей Тарковский и другие режиссеры. В тот момент Иан сидел в кресле у дантиста, но, услышав о Марлене Хуциеве, крикнул в трубку, что приедет - даже “замороженный”. 

По многолетней традиции после посещения музея я приглашаю гостей в традиционный английский паб “Museum Tavern” (“Музейная таверна”), которому лет за 150 и расположен он напротив Британского музея. Мы устроились за столиком у окна и заказали бессменное национальное блюдо “fish and cheeps” - рыбу во фритюре с обжаренной картошкой и кружку традиционного английского эля - то, что пили туземцы. Для себе я попросила стаканчик темного “Гиннесса” со вкусом жженного жареного ячменя.

Во время войны “Гиннесс” называли “залогом силы”, так как в нем много железа. Марлен тут же захотел его попробовать. Обмакнув усы в палевую пенку пива, он сморщился: “Раз полезно, надо пить”. За соседним столиком сидел пузатый англичанин, опустошивший уже не одну кружку пива.

Он поинтересовался, откуда мы и что здесь делаем. Марлен указал на величественное здание с колоннами напротив, а я перевела, что мы только что из Британского музея. “Представьте себе, а я там никогда не был, - признался наш сосед. - Все руки не доходят”. Мы переглянулись и понимающе вздохнули. “А вы ногами туда пройдитесь,” - предложил ему Марлен. Мне показалось, что он готов был сопроводить нашего соседа в святая святых британской столицы, но тут в дверях появился Иан с несколько перекошенной, “замороженной” улыбкой. Они обнялись, и мы принялись за обед. Иан заказал себе безалкогольное пиво. Хуциев удивился: “Зачем тогда вообще пить?”

Но любопытство взяло верх, и он попросил Иана дать ему попробовать этот странный напиток. Он ему понравился и официант принес ему такой же. Иан поинтересовался, что бы Марлен хотел увидеть в Лондоне? “Смену караула в Букингемском дворце,” - выпалил Марлен. “О, нет! Только не это!” - пронеслось у меня в голове. Вместо туристической западни я предложила ему поехать в шекспировский театр. Иан пообещал вечером прийти в Школу славянских и восточно-европейских языков, где показывали последнюю картину Марлена Хуциева “Невечерняя”, и поспешил на работу в университет. А я остановила черный кэб, и мы отправились на южное побережье Темзы, в шекспировский Глобус, построенный в 1599 году, уничтоженный пожаром в XVII веке и восстановленный в 1997. 

Спектакля днем не было, и мы купили билет на экскурсию. Пока ждали гида, обошли экспозицию с предметами, найденными во время проведения археологических раскопок. Среди них - истлевшие кусочки материалов некогда роскошных нарядов, шкура медведя, возможно, заполученного у русских купцов, торговавших в Лондоне пушниной, а также скорлупа от лесных орехов. У нас лузгали семечки, а во времена Шекспира прямо в театре грызли орехи.

Вскоре появилась наш гид, и Марлен ахнул: пред нами стояла рослая девица под два метра с пышными формами, белоснежной кожей, ярко выкрашенными оранжевыми волосами, пирсингами с сережками в ушах, в носу, под бровями и массивными кольцами на всех фалангах пальцев; на ней красовались зеленые шорты, белая кружевная блузка с глубоким декольте, черные ажурные чулки в сеточку и высокие берцы на шнурках.

Марлен заботливо спросил, не холодно ли ей? “О, нет, сэр. Я закаленная. У нас отопление дорого стоит,” - засмеялась девица и принялась водить нас по трем ярусам деревянного театра. Как 18-летний юноша, чуть ли ни бегом, Марлен следовал за нашей эксцентричной “гидшей”, а ему тогда было под 90! Экскурсовод рассказала, что при воссоздании Глобуса, архитекторы стремились получить максимально приближенную к оригиналу копию театра елизаветинских времен. Во времена Шекспира амфитеатр вмещал до 3000 зрителей, а в наши дни из-за противопожарной техники безопасности не более 1300 человек. Единственная обустроенная крышей часть амфитеатра - сцена и ложи для аристократов. Остальная часть публики стояла во дворе перед сценой. На сцене был люк, из которого, как из преисподней, появлялись всевозможные дьявольские персонажи, что приводило зрителей в ужас и восторг.

Потолок под крышей назывался “поднебесьем”, оттуда на веревках спускались “боги”. Спектакли проходили днем без антрактов. Актерами были исключительно мужчины. Туалетов в те времена не существовало, и нужду справляли прямо в “зрительном зале”. Летом 1613 года во время спектакля “Генрих VIII” театр сгорел. Театральная пушка дала осечку и крыша из соломы загорелась. К счастью, никто не пострадал, за исключением одного зрителя, который решил потушить воспламенившиеся на нем брюки бутылкой эля. Эта история рассмешила Марлена: “А мы только что его пили,” - поделился он с нашей веселой проводницей.

Экскурсия закончилась. Марлен галантно поцеловал руку нашей восхитительной жар-птице. Я объяснила, что перед ней режиссер-классик из России. Она ахнула и решительно заявила, что поедет за ним в Россию, так как в Англии с ее внешностью ей не светит стать актрисой. “Просто ты не встретила хорошего режиссера, - утешал ее Марлен. - У тебя так горят глаза, что я бы тут же записал тебя на свой курс”. Поистине, “мир - сцена, где всякий играет свою роль”.

Потом мы отправились на радиостанцию БиБиСи к Севе Новгородцеву для интервью, а вечером Марлен Хуциев показывал свой сорокаминутный фильм “Невечерняя”, названный по заглавию цыганской песни. Этим режиссер хотел сказать, что еще не вечер, все еще впереди: и жизнь, и творчество. Поразительный своим совершенством и музыкальностью немой фильм, в котором речь идет о встрече двух величайших мастеров слова - Чехова и Толстого и их беседах о жизни, смерти и бессмертии. Хуциев похвастался, что нашел актеров - Михаила Пахоменко и Владислава Ветрова, у которых абсолютное сходство с Толстым и Чеховым. Даже специалисты не могли по фотографиям отличить настоящего Чехова от исполнителя роли. Хуциев сетовал на финансирование кинокартин в России. Ему выделили смехотворную сумму: 600 тысяч долларов. Почти восемь лет производство фильма стояло из-за нехватки денег.

И ни один киноначальник не пришел поинтересоваться, почему он не снимает. В советское время у него было ощущение, что он нужен, а теперь - нет. “Что бы ни говорили, - заключил Хуциев, - но лучшая система кино была все же советской. Тогда составляли реальную смету и по ней выделяли деньги. А нынешним руководителям кино не нужен ни Чехов, ни Толстой. У них другие ориентиры”. К счастью, нашелся один богатый человек, посчитавший своим долгом помочь режиссеру. Он выделил необходимую сумму для завершения картины, а доснять предстояло батальную сцену Севастопольской обороны. Имени мецената режиссер не назвал.

После просмотра организаторы пригласили нас в ресторан, где присутствовали университетские профессора, кинокритики и аспиранты. Мы пили красное вино, а Хуциев рассказывал, как он попал в кино. Мать Марлена - актриса привела его на студию Госкино Грузии, где он впервые увидел кино “изнутри” и тут же “пропал”. В 1945 году он поехал поступать во ВГИК. В шинели, подаренной родственниками, и в белых штанах. “Это была самая трудная и долгая дорога в моей жизни”, - сказал Марлен. До Москвы ему пришлось добираться десять суток, выстаивать огромные очереди в кассах, часами сидеть на чемодане голодным, поезда постоянно останавливали, вагоны загоняли в тупик.

Его спас незнакомый матрос, буквально запихнувший его в вагон уходившего поезда. “Если бы не матрос, не было бы ни фильмов, и не сидел бы я тут с вами”, - грустно улыбнулся Марлен. Учился он в мастерской Игоря Савченко, его однокурсниками были Алов и Наумов, а также Сергей Параджанов. В период учебы во ВГИКе он жил в общежитии и вместе с Петром Тодоровским рубил дрова и варил кашу на общей кухне. Раскрыл он и тайну своего экзотического имени. Его назвали в честь Маркса и Ленина. Отец у него был большевиком-коммунистом.

На прощание у Марлена спросили, что ему больше всего понравилось в Лондоне? «Глобус» и Лейла! Они незабываемы!” - не раздумывая, ответил он. Так я стала достопримечательностью Лондона. 

В тот день мы говорили об Андрее Тарковском, которого Хуциев нежно любил. Когда-то Андрей проходил у него творческую практику в Одессе, с тех пор они подружились. Своему сокурснику Александру Гордону Тарковский писал: “Познакомились с Хуциевым. Это сказка, а не человек!” Андрей даже снимался у Хуциева в эпизоде фильма “Застава Ильича”. Потом их разлучили злые языки: передали критическое замечание Хуциева после обсуждения “Зеркала”. Так они расстались навсегда. 

На следующий день Марлен все же отправился смотреть смену караула у Букингемского дворца. Полил дождь, а у его спутницы не оказалось зонта, и он промок до нитки, о чем жаловался мне в Пушкинском доме, лежа на диване. “Вот если бы со мной пошли вы, у вас бы оказался зонтик!” - почему-то решил Марлен. “Вы у нас нарасхват!” - пошутила я. Кто-то из аспирантов попросил провести с ним время, и я согласилась. “У меня, кажется, насморк. Принесите мне горячего чая с лимоном и побольше сахара,” - попросил Марлен, проклиная смену караула. Помню, Тарковский во время съемок “Жертвоприношения”, когда ему нездоровилось, тоже просил меня сделать ему чайку с лимоном и побольше сахара. 

В Пушкинском доме мы смотрели “Июльский дождь”, я была куратором вечера. После окончания фильма, Хуциев сказал, что кадры из его картин растаскивают в разные документальные ленты, представляя их хроникой. Мне показалось, что Москва у него выступает героиней фильма. “Вы - летописец Москвы 60-х годов, и не только города, но и людей с их настроением, мыслями и чаяниями. Сколько красивых, одухотворенных лиц! Как будто вы подсмотрели, подслушали свое время.

Вы - каким-то непостижимым образом передали само время, его дыхание, состояние, атмосферу - сам дух эпохи. Ваши фильмы - лучший путеводитель по Москве!” В ответ Марлен кивнул: “Значит, моя любовь к Москве передалась. Я тогда вернулся из Одессы и очень соскучился по Москве. Я же грузин московского разлива. На “Заставе Ильича” весь город стал для меня съемочной площадкой, а снимала все это совершенно потрясающий оператор - Маргарита Пилихина”. 

Потом предоставили слово залу. Закидали вопросами: какую оценку его фильмам давали советские государственные органы? “Самой дорогой для меня оценкой являются слова Михаила Ромма, - ответил Хуциев. - После просмотра “Заставы Ильича” он сказал: “Вы оправдали свою жизнь”. Зато Хрущев в пух и прах разнес картину, но на хулу я привык не обращать внимания. Жизнь научила меня терпению: я столько времени просидел на чемодане!” Спросили, какой у него самый любимый фильм? “‘Чапаев’, - улыбнулся Хуциев. - Когда я впервые переступил порог кинотеатра, там шел “Чапаев”. Для меня он так и остался первой и постоянной любовью”. Кто-то из зала выкрикнул: “Как у Путина”. “Значит, у него хороший вкус”, - парировал режиссер. “Как вы относитесь к аннексии Крыма?” - полюбопытствовали русскоязычные журналисты. В те дни мир кипел: Крым вернулся в Россию. “Положительно, - спокойно ответил Хуциев. - Мне всегда казалось, что Крым должен оставаться в составе России.

Вспомните “Севастопольские рассказы”, “Оборону Севастополя”. А потом Хрущев берет и отдает Крым Украинской ССР. Как такое возможно? Представьте себе: два мужика надрались, один другому дарит свои фамильные часы, а потом умирает. Что должен сделать сын? Возвратить часы, не так ли?” Зал либеральной публики Пушкинского дома сначала замер, потом загудел. Такого ответа никто не ожидал, но Хуциев оставался невозмутимым: “Я был в Крыму после войны и видел пропитанные кровью землю, камни, песок.

Там проливали кровь мой дядя, мои друзья, вся страна. Из-за состояния здоровья я не попал на войну, и меня это всю жизнь угнетало”. В 1947 году Хуциев своими глазами видел разрушенный до основания Крещатик, который восстанавливала вся страна. Севастополь тоже лежал в руинах. Хуциев все это снимал, но пленку потеряли. Об украинских событиях он высказался словами Гейне, что трещина от раскола проходит через его сердце, хотя он тепло относится к Украине. В детстве у него была нянька-украинка, и он до сих пор помнит все украинские песни. Пронзительная точность оценки ситуации несколько охладила пыл журналистов. С его суждением никто спорить не стал.

После вечера мы отправились в ресторан. К нам присоединился Сева Новгородцев. Будучи человеком деликатным, Сева не поднимал вопроса Крыма. Беседовали о музыке, о Визборе и Окуджаве.

Утром 14 мая Марлен Хуциев улетел в Москву. Мы несколько раз перезванивались. “Вы подарили мне незабываемый Лондон и «Глобус!” - повторял Марлен. Недавно в одном из документальных фильмов я увидела сидящих за столом у Юрия Роста - выпивающих, поющих, смеющихся - Марлена Хуциева, Петра Тодоровского, которого обожала еще со съемок “Интердевочки” в Стокгольме, и Георгия Данелия. Хуциев и Тодоровский родились в одном и том же 1925-ом году.

В одном городе Тифлисе появились на свет два гениальных грузина “московского разлива”. В середине марта этого года я впервые посетила Тбилиси с выставкой о съемках “Жертвоприношения”, которая состоялась во Дворце искусств. Друзья повезли меня на “святую гору” Мтацминда, в Пантеон, где похоронен Грибоедов и многие выдающиеся грузинские деятели культуры. На гору спустились сумерки, никого кроме нас вокруг не было. Я услышала в темноте журчание воды - целебный источник у храма Святого Давида.

Дверь была открыта, я зашла внутрь и поставила свечки. Мне вспомнился рассказ Марлена, чье имя состоит из сплетения имен вождей международного пролетариата, как его, по настоянию бабушки, втайне крестили в этом храме и нарекли Давидом в честь святого. Вернувшись в Лондон, я узнала, что в тот день, когда я была в храме, ушел из жизни Марлен Хуциев, а через две недели его друг - Георгий Данелия. Два величайших художника, составивших славу России и Грузии.

Василий Аксенов в “Таинственной страсти” назвал Марлена Энергом. Марлен Хуциев одаривал всех своей энергией, энтузиазмом, великодушием, талантом, юмором, мудростью и добротой. Незабываемый Марлен, который всегда будет жить в моей памяти.

Лондон, апрель 2019