«Белла, чао»

Начальник Пушкинского военного училища противовоздушной обороны генерал-майор Александр Михайлович Батков с утра пребывал не в лучшем настроении. Во-первых, трое курсантов выпускного курса накануне убежали в «самоволку» и были задержаны в Ленинграде военным патрулём, а, во-вторых, в училище прислали нового начальника политотдела полковника Едунова, и что он собой представляет, неизвестно. Из фронтового опыта Батков знал, что умный и здравомыслящий политработник является большим подспорьем командиру, да только таких людей – раз, два и обчёлся.

Впечатление, которое начальник училища вынес после первого знакомства с новым «политруком», было однозначным – недалёкий человек и «пустозвон». На ближайшем партийном собрании Едунов рассказал, что, когда началась война, окончил 

3-хмесячные курсы при Ивановском военно-политическом училище и был направлен в Заполярье, где служил сначала в дивизионной, а затем армейской газете. После войны окончил Военно-политическую академию имени Ленина. Рассказав свою биографию, Едунов долго «распинался» о задачах, стоящих перед коммунистами в свете решений Октябрьского 1957 года Пленума ЦК КПСС, причем от его выступления у большинства присутствующих начало нестерпимо сводить скулы. С появлением нового политработника на личный состав училища обрушился шквал политинформаций, открытых и закрытых комсомольских и партийных собраний. Попытка начальника училища поумерить пыл Едунова с помощью начальника политуправления Ленинградского военного округа генерал-лейтенанта Катушева, с которым Батков был в приятельских отношениях, потерпела полное фиаско. Услышав просьбу Баткова, Георгий Андреевич Катушев замахал руками,

 – Александр Михайлович! Даже и не думай, я тут полностью бессилен. У тебя один Едунов, а у меня в округе таких политработников знаешь сколько? Да и надо мной их целая туча. Извини, но помочь не могу.

Перед Новым годом в училище поступила телефонограмма, в которой сообщалось, что «2 мая сего года на Марсовом поле в Ленинграде состоится смотр хоровых коллективов военных учебных заведений Ленинградского военного округа. Пушкинскому училищу ПВО принять участие в предстоящем смотре. Зам. командующего ЛенВО генерал-лейтенант Стариков».

Начальник училища, прочитав телефонограмму, наложил резолюцию: «Полковнику Едунову Б.Е. под личную ответственность. Создать хоровой коллектив. Принять участие. Генерал-майор Батков».

Полковник Едунов и в дурном сне не мог себе представить, что на него свалится такое поручение начальства. Выход из создавшегося тупика нашла супруга, Оксана Степановна, которую Едунов в минуту нежности называл «Мой Зам по Тылу». Увидев, что муж из-за возложенной на него задачи не находит себе места, она быстро сообразила,

– Бориска, не сумувати! Звернися до доктора Ласькину. Відразу видно, що він інтелігентний человек, і в музиці добре розбирається. 

 Дома Оксана Степановна обычно разговаривала на «рідной українська мове».

Чутьё супругу полковника Едунова не подвело. В беседе с начальником медсанчасти училища, майором медицинской службы Павлом Аркадьевичем Ласкиным, выяснилось, что родная тётка его жены работает в Ленинградском Малом театре оперы и балета и он постарается в ближайшие выходные с ней встретиться.

Не дожидаясь понедельника, в воскресенье вечером Едунов нагрянул к Ласкиным, благо начальник медсанчасти жил в соседнем доме.

– Гликерия Апполинарьевна Тетенникова – так зовут тётушку моей супруги Эллы Павловны, любезно согласилась помочь в отборе наиболее одаренных в музыкальном отношении курсантов. Между прочим, она является Заслуженной артисткой РСФСР, концертмейстером хора театра, ветераном сцены. Всю войну провела в блокадном Ленинграде. Гликерия Апполинарьевна – человек пожилой, поэтому привезти её для прослушивания курсантов из Ленинграда в училище и отвезти обратно, желательно на автомобиле «Победа» начальника училища. Мне кажется, что генерал не будет возражать.

 Едунов согласно мотнул головой, достал из кармана кителя блокнотик и сделал в нём пометку.

– Далее. К приезду Гликерии Апполинарьевны следует настроить рояль, который находится на сцене актового зала. По-моему, на нём не играли, начиная с довоенных времён.

Едунов вновь сделал запись в блокнотик.

– Теперь самое важное. Хор в обязательном порядке должен возглавлять хормейстер.

– Это что, вроде командира хора? – перебил Ласкина Едунов.

– Примерно так. Нашему училищу следует заключить договор о шефской помощи с дирекцией театра. После заключения договора театр пришлёт нам хормейстера, который сформирует состав хора, поможет с подбором репертуара, разучит хоровые партии и будет дирижировать на репетициях и концерте.

Едунов уже не отрываясь, усердно строчил в своём блокнотике. Выслушав Ласкина, полковник начальственно произнёс,

– Ну, добре, – и покинул квартиру.

 Элла Павловна, выйдя из соседней комнаты, заметила,

– Господи, какой невежа и мужлан. Мало того, что меня не поблагодарил, так и тебе даже спасибо не сказал.

– Ну, что ты хочешь, Эллочка? Это же политработники. Они привыкли жить на дармовщинку – сами ничего не могут, а им все должны.

Тем же вечером, за ужином, просматривая свой блокнот и прихлёбывая чай из тонкого стакана, который помещался в серебряном подстаканнике, подаренном сослуживцами по случаю присвоения очередного воинского звания, довольный Борис Евгеньевич объяснял жене,

– Вот что значит, Ксюня, грамотно организовать работу. Настоящий политрук должен разбираться во всех вопросах человеческого бытия, скажем так – от принятия родов, до проводов в последний путь.

– Ну що ти таке говориш, Боріська, тіпун тобі на мову, – огорчилась Оксана Степановна.

Серым ленинградским зимним днём перед подъездом центрального корпуса училища остановилась тёмно-синяя «Победа», с заднего сидения которой командир роты 4-го курса капитан Акимушкин и старшина роты Столяров с величайшей предосторожностью извлекли закутанную в белый пуховый платок миниатюрную фигурку в серой шубке и крошечных фетровых ботиках. В кабинете начальника училища, который генерал-майор Батков любезно согласился предоставить для столь почётного гостя, Заслуженную артистку РСФСР Тетенникову встретили майор Ласкин и полковник Едунов. Они помогли ей раздеться, и Ласкин на правах близкого знакомого проводил концертмейстера в личную комнату начальника училища, где размещался персональный туалет. Затем гостье предложили чай с печеньем, на что Гликерия Апполинарьевна с удовольствием согласилась. Во время чаепития в кабинет, как бы неожиданно, заглянул генерал-майор и представился Заслуженной артистке:

– Премного наслышан, – приятным баритоном произнёс Александр Михайлович и весьма деликатно поцеловал крошечную ручку, которую почти не было видно в мощной длани генерала,

 – Гликерия Апполинарьевна, спасибо за то, что вы откликнулись на нашу просьбу, надеемся, с вашей помощью, занять достойное место в предстоящей хоровой баталии.

В облике и речи генерал-майора явно просматривались традиции русского офицерства, которые не смогли извести даже сорок лет советской власти.

– Весьма тронута, – неожиданно бодрым и громким голосом произнесла Тетенникова, – Что ж, товарищи, давайте приступим к прослушиванию.

Перед дверьми, ведущими на сцену актового зала, собралось примерно полсотни курсантов, предварительно отобранных временно приглашённым дирижёром военного духового оркестра училища, выпускником военно-дирижёрского факультета Московской консерватории капитаном Степаняном. Заметив начальство, он громко скомандовал,

– Смирно! – и гул голосов тут же затих.

На сцене в расставленных полукругом стульях расположились концертмейстер Тетенникова, полковник Едунов и капитан Степанян. Гликерия Апполинарьевна, одетая в чёрный строгий костюм и белую шёлковую блузку, в лаковых туфельках была удивительно похожа на постаревшую, но всё ещё сохранившую прелесть Дюймовочку из сказки Андерсена.

– Гликерия Апполинарьевна, а вам разве рояль для прослушивания не понадобится? – тоном знатока, поднаторевшего в отборе музыкальных вундеркиндов, начальственным баском спросил Борис Евгеньевич.

– Ну что вы, голубчик. У меня есть камертон, – и она достала из лаковой чёрной сумочки небольшой предмет, слегка похожий на двузубую вилку с тупыми концами. Концертмейстер ударила камертоном по спинке рядом стоящего стула, и внезапно раздался тонкий музыкальный звук. Тетенникова поднесла камертон к уху полковника, и, заметив, что тот вздрогнул, громко произнесла странные слова,

– Ля первой октавы, – чем окончательно добила полностью растерявшегося политработника.

Первым на прослушивание пригласили отличника боевой и политической подготовки, курсанта третьего курса Виктора Золотых. Могучий сибиряк, чемпион Ленинградского военного округа по штанге, он строевым шагом подошёл к комиссии и, безошибочно признав Тетенникову за начальство, обратился к ней:

– Товарищ преподаватель, курсант Золотых для прослушивания слуха прибыл.

Слегка ошеломлённая рапортом курсанта, Заслуженная артистка указала на стоящий перед ней стул, приглашая сесть, что было тут же исполнено. Гликерия Апполинарьевна приподняла камертон, довольно резко ударила им о спинку стула и поднесла к уху курсанта. Тот от неожиданности отшатнулся, но затем совладал с собой и вопросительно посмотрел на старушку – мол, что за шутки? Не получив ответа, она снова подняла камертон, ударила им о стул, поднесла к уху Золотых и довольно решительно попросила:

– Повторите, пожалуйста.

Золотых затаил дыхание, покраснел и непонимающе посмотрел на комиссию. Выросший в далёком алтайском селе, он первый раз в жизни видел незнакомый, тонко жужжащий в руке этой чистенькой городской бабульки предмет, абсолютно не представляя, чего от него хотят. Гликерия Апполинарьевна, теряя терпение, в третий раз поднесла к уху курсанта камертон и ещё громче попросила:

 – Будьте любезны, повторите эту ноту.

Внезапно, на глазах изумлённой комиссии курсант Золотых, от растерянности забыв дышать, отключился и медленно пополз со стула на пол. В отличие от других членов комиссии, Тетенникова не растерялась и чётко скомандовала,

– Немедленно помогите молодому человеку. По-моему, он потерял сознание.

Степанян и Едунов помогли Золотых подняться и, поддерживая штангиста-чемпиона под руки, эвакуировали из зала.

В фойе актового зала капитан Степанян ещё раз подробно объяснил собравшимся курсантам, как будет проходить проверка музыкального слуха, продемонстрировал звучание камертона и прослушивание продолжилось.

Поработав три часа, комиссия отобрала двадцать восемь будущих участников мужского хора Пушкинского училища, из них половина теноров и половина басов. Двое курсантов – украинец Прощенко и казах Жаксыбаев как обладающие абсолютным слухом и сильными, чистыми голосами, были рекомендованы в качестве солистов.

Телефонограмма из театра была строгой и лаконичной: «В соответствии с Договором о шефской помощи, репетиция хора состоится в воскресенье …января 1958 года в Актовом зале училища в 11.00. Хормейстер, Народный артист Удмуртской АССР Г.С. Белкин».

Без пяти минут одиннадцать перед участниками хора, собравшимися нестройной толпой на сцене, появился человек, одетый, несмотря на крепкий мороз, в тонкое пальто, с чёрной шляпой на голове.

– Здравствуйте, товарищи! Разрешите представиться – Белкин Григорий Семёнович, ваш хормейстер. Приступим к репетиции.

Белкин снял пальто и шляпу, положил их на рояль и скомандовал: «В две шеренги, становись!».

Перед курсантами стоял невысокий мужчина в тёмном костюме, белой рубашке с галстуком-бабочкой. Небольшая лысинка, вокруг которой торчали курчавые, вьющиеся, будто пружинки, чёрные волосы. На тщательно выбритом лице выделялся белый шрам, который тянулся от правой брови, через переломанный нос, к левой щеке. Особенно поражал взгляд его ярко-васильковых глаз, которые, казалось, обладали гипнотическим воздействием.

В начале репетиции Белкин назначил курсанта Прощенко своим заместителем, безошибочно угадав в нём сочетание музыкальных способностей и негласное лидерство в коллективе. Затем он разделил теноров на голоса – первые (высокие) и вторые (низкие) тенора, и басов – на первые и вторые басы. По ходу репетиции хормейстеру пришлось отчислить двух человек, которые явно выделялись в худшую сторону. Репертуар, который хор должен был освоить и исполнять, включал в себя классические произведения, русские народные песни, песни Великой Отечественной войны. Когда с организационной частью было покончено, хормейстер приступил непосредственно к репетиции и предложил исполнить «Катюшу» композитора Матвея Блантера. Выбор этого произведения для первой спевки был профессионален и безошибочен, так как не было ни одного человека в стране, который, не знал бы слова и мелодию этой песни.

Белкин подошёл к роялю, нажал на клавиши, извлекая три ноты. После этого он встал перед замершим хором, поднял руки, делая незаметный со стороны знак, и запел вместе с хором: «Расцветали яблони и груши …». Вначале хор звучал нестройно, но постепенно слова и мелодия слились в один, мощный голос.

Борис Евгеньевич Едунов решил не встречаться с хормейстером до начала репетиции. Нельзя сказать, что полковник был патологическим антисемитом, но, во-первых, ещё не отгремело эхо боёв с «космополитами», а, во-вторых, слишком много чести какому-то «музыкантишке», чтобы встречать его как равного себе. Подойдя к группе курсантов, которые из зала наблюдали за ходом репетиции, Едунов громко спросил,

– И давно репетируют?

Услышав посторонние разговоры в зале, Белкин скомандовал «Стоп!» повернулся лицом в зал и отчётливо произнёс,

– Посторонние разговоры прекратить, иначе удалю с репетиции, – повернулся лицом к залу и продолжил занятия. У полковника от возмущения перекосилось лицо, но пререкаться на расстоянии он счёл ниже своего достоинства, сел в кресло и замолчал, обдумывая, как бы половчее поставить зарвавшегося хормейстера на место.

Наконец, Белкин скомандовал «Конец репетиции!», и Едунов направился к сцене. Заметив приближение полковника, курсанты постарались быстрее покинуть сцену, помня старое солдатское правило: «Подальше от начальства и поближе к кухне». Едунов вальяжно подошёл к Белкину и поинтересовался начальственным баритоном,

– Ну, и как прошла репетиция?

Григорий Семёнович, видя, с какой быстротой исчезли курсанты, сообразил, что перед ним начальство, но, сделал вид, что не понял этого и невозмутимо произнёс:

– Простите, с кем имею дело?

– Заместитель начальника училища по политработе, полковник Едунов, – раздражённо ответил политработник.

– А вот вы-то мне как раз и нужны, – перехватывая инициативу в разговоре, миролюбиво сказал Белкин и протянул собеседнику бумаги, которые успел достать из портфеля.

– Здесь список того, что необходимо для следующей репетиции, которая состоится ровно через неделю в это же время. Обратите внимание на подставки для участников хора. Они должны быть достаточно устойчивы, чтобы никто не был травмирован, и иметь высоту порядка 50-ти сантиметров. Эскиз подставок в этих бумагах имеется. Времени у нас немного, а задачи перед хором стоят самые серьёзные, если мы хотим достичь высокого результата. А сейчас разрешите откланяться, так как опаздываю на местный поезд. У меня сегодня в театре вечерний спектакль. Всего доброго.

Белкин поклонился, надел шляпу и мгновенно исчез. Покрасневший полковник смотрел на бумаги, полученные от хормейстера, и с трудом сдерживал себя, чтобы не выругаться.

Вечером, держа в руках любимый подстаканник, Борис Евгеньевич возмущённо рассказывал супруге об утренней репетиции хора.

– Понимаешь, Ксюня, этот еврейчик ведёт себя так, словно я нахожусь у него в подчинении. Другой бы с его национальностью вёл бы себя тише воды и ниже травы, а этот, – и Борис Евгеньевич крепко выругался. Расстроенная Оксана Степановна заметила,

 – Боріська, ти вже будь з ним поакуратніше. Навіть біс ( укр.- даже чёрт) цю націю не розбере. Сам знаєш, у них всюди зв'язки.

Занятия хора проводились с завидной регулярностью, и с каждым разом звучание становилось всё слаженнее и гармоничней. Через месяц начались репетиции с концертмейстером, и к весне хор зазвучал как один единый, мощный голос, способный на разные оттенки звука, или, как говорил курсантам Григорий Семёнович: «От нежного пианиссимо до мощного фортиссимо».

Недели за две до смотра, на очередной репетиции, к хормейстеру подошёл полковник Едунов, который старался не произносить фамилии, имени и отчества музыканта.

– Ну как, товарищ хормейстер, на призовое место наш коллектив может рассчитывать?

– Вообще-то, хоровое пение - это не лошадиные бега или соревнования по лёгкой атлетике, – ответил Белкин, но, заметив, что к их разговору прислушиваются участники хора, громко добавил,

– Надеемся выступить достойно и занять призовое место, правда, товарищи курсанты? 

Едунов довольно бесцеремонно взял хормейстера за рукав пиджака, отвёл немного в сторону и спросил, показывая на костюм,

– Скажите, а вы, что, вот в этом выступать на смотре будете?

Белкин брезгливо освободился от руки полковника и ответил, глядя тому в глаза,

– Обычно на публичные выступления я надеваю чёрный концертный костюм. У вас есть какие-то другие предложения?

Едунова вдруг осенило,

– А что, если вам дирижировать на смотре в военной форме? Мы вполне сможем подобрать что-нибудь подходящее.

– Ну, зачем же подбирать неизвестно что. Будучи офицером Советской Армии в звании гвардии капитан запаса, я имею право носить парадную форму. Спасибо за предложение, я подумаю.

Когда Белкин появился на генеральной репетиции в офицерской форме, его мгновенно обступили курсанты. На парадном кителе сверкали два ордена Красной Звезды, орден Отечественной войны II-ой степени, медали «За отвагу», «За победу над Германией». На правой стороне кителя располагались нагрудный знак «Гвардия» и две нашивки золотистого цвета за тяжёлые ранения. Тут же посыпались вопросы, где он воевал, за что получил медаль «За Отвагу», когда попал на войну.

– Товарищи курсанты, у нас действительно мало времени, а повторить надо всю программу и убрать кое-какие помарки. Если вас смущают мои ордена, давайте я сниму китель и накину пиджак.

– Ни в коем случае, товарищ капитан. вы даже не представляете, насколько лучше поётся, когда смотришь на ваши награды.

Увидев «иконостас» из боевых орденов на груди хормейстера, Едунов приуныл – самой серьёзной наградой, которую он получил во время войны, была медаль «За боевые заслуги».

В день смотра 2 мая 1958 года стояла редкая для этого времени погода – яркое солнце, сине-голубое безоблачное небо, правда, с Невы дул холодный ветер. Ровно в 12 часов со стороны Петропавловской Крепости раздался пушечный выстрел, и тут же загремел духовой оркестр, под звуки которого на сцену поднялись слушатели Военно-медицинской ордена Ленина академии имени С.М. Кирова, выступающие первыми. В жюри смотра, помимо ведущих ленинградских музыкантов, входили (ну куда от них денешься?) представители партийных и общественных организаций города и области. На смотре также присутствовал, что было весьма необычно, вновь назначенный командующий войсками Ленинградского военного округа генерал армии Николай Иванович Крылов, дважды Герой Советского Союза, защитник Сталинграда, впоследствии ставший маршалом Советского Союза.

Хор Пушкинского военного училища противовоздушной обороны выступал почти в самом конце смотра. На сцену поднялись курсанты, одетые в парадную форму и заняли свои места. Когда хормейстер повернулся к зрителям и сидевшему в первом ряду жюри, чтобы слегка поклониться, раздались аплодисменты, так как Белкин был первым хормейстером, который появился перед публикой в военной форме, да ещё с боевыми орденами на груди.

Ведущий смотра объявил программу выступления, хормейстер поднял руки, хор замер и тут же зазвучала «Весна» Петра Ильича Чайковского, которую сменила песня-марш «Солдатушки, браво ребятушки». Затем хор исполнил песню времён Великой Отечественной войны «Смуглянка», где солистом выступил курсант Прощенко. Песню композитора Анатолия Новикова о целинниках «Едем мы друзья, в дальние края» исполнил в сопровождении хора курсант Жаксыбаев. В конце выступления хор исполнил марш итальянских партизан «Белла, чао!» («Прощай, красавица!»), ноты и слова которого Белкин раздобыл в ленинградском отделении Союза композиторов СССР. И когда зазвучал припев «О, белла, чао, белла, чао, белла, чао, чао, чао!» публика восторженно начала подпевать и хлопать в ладоши. В самом конце выступления хор под звуки этого марша по знаку хормейстера покинул сцену, сопровождаемый шквалом аплодисментов и криками «Браво!».

Результаты смотра можно было смело назвать сенсационными, так как второе место и, соответственно, «Диплом второй степени» завоевал новичок – хор Пушкинского училища ПВО, обойдя таких признанных фаворитов, как хор Военной академии тыла и транспорта и хор Высшего военно-морского училища связи имени А.С. Попова. Победителем был объявлен хор Военно-морского училища имени М.В. Фрунзе, что было неудивительно, ибо хор в этом учебном заведении существовал ещё с дореволюционных времён, когда училище носило название Морской кадетский корпус.

Известие об анонимке по поводу выступления хора Пушкинского училища ПВО на хоровом смотре свалилось, как снег на голову. В письме, направленном в адрес Ленинградской партийной организации и Управления Комитета государственной безопасности СССР по Ленинграду и Ленинградской области сообщалось:

«…На прошедшем 2 мая 1958 года смотре хоровых коллективов хор Пушкинского военного училища ПВО исполнил песню-марш якобы итальянских партизан «Белл, а чао». На самом деле, эта песня является гимном профашистски настроенных, так называемых, «партизан» Югославии, которыми командовал злейший враг советского народа, кровавый фашист Тито. Исполнением этого марша была допущена политическая провокация, а, возможно и сознательное вредительство, с целью опорочить Хоровой Праздник и настроение советских трудящихся и молодёжи.

Следует пересмотреть итоги хорового смотра и лишить хор Пушкинского военного училища ПВО Диплома 2-й степени, а лиц допустивших попадание этого произведения в репертуар хора строго наказать.

Доброжелатель»

 Генерал-майора Баткова и полковника Едунова вызвал к себе начальник политуправления ЛВО генерал-лейтенант Катушев, чтобы ознакомить с текстом анонимного письма.

– Товарищи, положение серьёзное. Дело взято под контроль Ленинградской парторганизацией и Управлением КГБ. Необходимо тщательно подготовиться к выступлению, разобраться, откуда в репертуаре появилась эта «Белла, чао», – на лице генерала Катушева появилась болезненная гримаса. – Выступление на заседании горкома необходимо, по возможности, подтвердить документально.

Когда полковник Едунов вечером появился дома, на него было жалко смотреть. Ксюня сразу сообразила, что расспрашивать мужа в таком состоянии дело бесполезное и достала из «заначки» поллитровку. Борис Евгеньевич выпил сто грамм водки, безразлично закусил хрустящим фирменным солёным огурчиком Оксаны Степановны и тяжело вздохнул.

– Що, настільки все погано? – встревожено спросила супруга.

Едунов налил себе ещё сто грамм, выпил и согласно замотал головой.

– Какая-то бл… накатала анонимку на наш хор, – Ксюня болезненно поморщилась. Она не любила, когда муж ругался матом, справедливо утверждая, что «наш будинок (укр. – дом) – не казарма». 

– Мы поддались на политическую провокацию, а как иначе назвать публичное исполнение фашистского марша? Считай, опозорились на весь Ленинград, да нет, бери шире – на всю страну. И всё этот жидяра Белкин подстроил – «Марш итальянских партизан», «Марш итальянских партизан», …твою мать.

– І що ти збираєшся робити?

– Надо написать покаянное письмо. Мол, проявил политическую близорукость, впредь это не повторится. Сама знаешь – повинную голову меч не сечёт. Надо быстренько всё организовать, пока меня мои же товарищи не опередили. Как помнишь, в Куйбышеве, в 1952 году я вовремя просигнализировал. Какие головы полетели, а Едунов на повышение пошёл.

– Ой, дивися, Боріська, як би гірше (укр. - хуже) не було. Зараз все не так, як раніше. Он як Хрущев за Сталіна взявся. Будь обережніше (укр. - осторожный)!

Через пару дней начальнику училища генерал-майору Баткову позвонил встревоженный генерал-лейтенант Катушев и попросил безотлагательно к нему приехать. Когда Батков появился в кабинете Катушева, тот быстро поздоровался и протянул бумагу:

– Вот, Александр Михайлович, ознакомься.

Генерал-майор развернул сложенный вчетверо лист бумаги.

«Уважаемый товарищ Первый Секретарь Ленинградского горкома КПСС! Довожу до Вашего сведения, что в отношении коллектива Пушкинского военного училища ПВО, партийной и комсомольской организации была организована идеологическая провокация, заключающаяся в публичном исполнении марша «Белла, чао»

….Было грубейшей ошибкой со стороны руководства училища, партийной и комсомольской организаций допустить к работе с идеологически неокрепшей советской молодёжью, в лице курсантов, политического провокатора хормейстера Ленинградского театра МАЛЕГОТ гражданина Белкина Григория Семёновича….

…Сообщаю также, что гражданин Белкин, конечно же, являясь космополитом и агентом международного сионизма, вёл враждебные разговоры с личным составом песенного хора…

… Не снимая с себя ответственности за политическую близорукость, заверяю Вас, что мною будут предприняты все меры для ликвидации последствий этой идеологической диверсии…»

– Георгий Андреевич, что за бред? – возмущённо спросил Батков.

– Это не бред, а заявление в Ленинградскую партийную организацию вашего заместителя по политчасти полковника Едунова на имя 1-го секретаря Ленинградского горкома КПСС Ивана Васильевича Спиридонова.

У Баткова от удивления даже вытянулось лицо,

– Да как он посмел, не переговорив со мной, не посоветовавшись с парторганизацией, а самое главное – не проверив факты, обратиться напрямую с этим пасквилем в горком партии.

– А вот так и посмел. Элементарно спасает свою шкуру. Только он не понимает, что сталинское время, когда людей сажали по облыжным обвинениям, уже прошло, да и доносчики не в чести. Ишь ты, ещё и евреев к этому делу «паровозом» подцепил, – ну как же без «космополитов»!

Батков ещё раз перечитал неровные строчки, потом до него что-то дошло, и он поднял глаза на генерала Катушева. Тот, молча, подошёл к двери кабинета, приоткрыл её и, убедился, что в приёмной никого нет,

– Мой фронтовой друг работает в орготделе горкома. Заявление нашего «бдительного товарища» попало к нему в руки. Понимая, сколько вреда эта бумага может нанести честным людям, он решил меня с ней ознакомить, сделав кое-какие выписки, а, кроме того, поскольку заявление зарегистрировано и избавиться от него невозможно, то не дать ему хода пару дней. Придётся тебе, Александр Михайлович, лично разобраться с этой «Белла, чао», будь она неладна.

Заседание бюро Ленинградского горкома КПСС, как обычно, проходило в кабинете 1-го секретаря горкома Ивана Васильевича Спиридонова. 

В повестке дня заседания Ленинградского горкома КПСС вопрос об исполнении «Якобы профашистского марша «Белла, чао» значился под № 14 и был озаглавлен типично партийно-канцелярским языком: «Об итогах проведении смотра хоровых коллективов военных учебных заведений ЛенВоенОкруга». Проведя в приёмной в ожидании около полутора часов, приглашённые по данному вопросу товарищи прошли в кабинет.

Генерал-майор Батков, не говоря уже о хормейстере Белкине, первый раз присутствовали на заседании горкома, да ещё и в кабинете 1-го секретаря, члена Центрального Комитета КПСС. Докладывал по данному вопросу секретарь горкома, отвечающий за идеологию – Николай Андреевич Артюхов, который коротко и чётко изложил суть вопроса, стараясь не давать никаких оценок.

Обычно после выступления докладчика ведущий заседание бюро обращается к присутствующим с дежурной фразой: «У кого есть вопросы, товарищи?», но в этот раз Иван Васильевич Спиридонов сказал:

– Товарищи! Прежде чем задавать вопросы, предлагаю заслушать один документ, который, как мне кажется, позволит нам сэкономить время. Прошу, Николай Андреевич, зачитайте.

 Первому секретарю Ленинградского горкома КПСС

 товарищу Спиридонову И.В. 

 ПОЯСНИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКА

Глубокоуважаемый Иван Васильевич! Вам хорошо известно, что в декабре 1957 года в нашем городе побывала делегация Итальянской коммунистической партии во главе с товарищем Пальмиро Тольятти. После концерта в Большом зале ленинградской филармонии, данного в честь итальянской делегации, состоялась встреча товарища Тольятти с творческой интеллигенцией города, во время которой я был ему представлен как композитор и автор многих популярных советских песен. Товарищ Тольятти передал мне ноты и текст песни итальянских партизан «Белла, чао», которая была чрезвычайно популярна в Италии во время войны. В память о совместной борьбе наших народов против общего врага товарищ Тольятти попросил ознакомить советских людей с этой песней.

Когда выяснилось, что мой коллега – хормейстер ленинградского Малого оперного театра Григорий Семёнович Белкин − в порядке шефской помощи, готовит хор Пушкинского военного училища ПВО к выступлению на хоровом смотре, я, памятуя о просьбе товарища Тольятти, лично передал ноты и текст песни «Белла, чао» товарищу Белкину Г.С.

С уважением, 

 композитор, председатель правления Ленинградского отделения

 Союза Композиторов РСФСР, Народный артист РСФСР

 Василий Павлович Соловьёв-Седой.

 Артюхов закончил чтение документа, и Иван Васильевич Спиридонов сказал,

− К сожалению, ещё имеются в наших рядах отдельные, с позволения сказать, «личности», которые пытаются исподтишка отравить жизнь честным советским людям. Как вы все знаете, на ХХ съезде КПСС дана соответствующая оценка подобным негативным явлениям, и мы будем всячески с ними бороться. Переходим к рассмотрению следующего вопроса.

Когда приглашённые товарищи покидали кабинет 1-го секретаря Ленинградского горкома КПСС, Батков наклонился к Белкину и тихонько сказал,

– Григорий Семёнович, а что, если нам отметить, так сказать, нашу «викторию»?

– Я бы с удовольствием, а куда пойдём, товарищ генерал?

– Ну, во-первых, предлагаю без всяких чинов, просто – Александр Михайлович, а, во-вторых, в том-то и дело, что никуда идти не надо. Я тут не первый раз и знаю отличный буфетик для посетителей Смольного, где имеется приличный марочный коньяк.

Генерал и хормейстер удобно устроились в углу мягко освещённого уютного зала и заказали, как сказал Батков, «для начала», по сто грамм марочного армянского коньяка, бутерброды, нарезанный лимон и бутылку «Боржоми». 

– За встречу! – произнёс генерал и изящно выпил.

– За встречу! – поддержал его хормейстер и отправил в рот содержимое рюмки тоже не без некоторого изящества.

– А что, недурно, – заметил генерал, закусывая лимончиком.

– Весьма, – поддержал его хормейстер и оправил в рот бутерброд с чёрной икрой.

После того, как первая порция коньяка была выпита, и голод слегка утолён, генерал попросил официантку повторить, что было выполнено незамедлительно.

– Григорий Семёнович, судя по Вашим наградам, которые я видел на смотре, повоевать вам довелось. Не расскажете?

– Вы позволите? – Белкин кивнул на генеральскую пачку папирос «Герцеговина Флор», и после разрешения, закурил, предварительно умело размяв папиросу.

– Вообще-то, стараюсь не курить, но, когда речь идёт о войне, не могу удержаться. Каждый раз, как вспоминаю – волнуюсь.

Григорий Семёнович рассказал, что родом он из украинского города Белая Церковь. До войны закончил Киевскую консерваторию по специальности дирижёр-хормейстер. Когда началась война, отправился добровольцем на фронт. После первого ранения, очутился в госпитале города Ташкент, откуда, после выздоровления был направлен в местное пехотное училище. В Сталинград попал уже лейтенантом, командиром взвода. После Сталинграда воевал в 1-ой гвардейской армии под командованием генерала Гречко, а затем Первый Украинский фронт. В августе 1944-го в боях под Сандомиром был тяжело ранен в голову. Почти полгода провёл в госпитале, в Ижевске. Там подлечили, хотя правый глаз почти не видит. Вышел из госпиталя, а деваться некуда. В Белой Церкви никого не осталось – немцы в 1941-м всех родных постреляли и в яму. Устроился в Удмуртский драмтеатр, собрал там хор.

– Это оттуда возникло звание Народного артиста Удмуртской АССР, как я понимаю? – перебил его Батков.

– Совершенно верно, как-никак почти десять лет там оттрубил. Меня из театра в Ленинград отпускать не хотели, с трудом вырвался – грозили партбилет отобрать. Я им прямо заявил – мне его в 1941-м году под Ельней старший политрук Демченко вручил, и не вам его отбирать. Да что я всё про себя, да про себя – теперь ваша очередь рассказывать.

Перед тем, как продолжить разговор, собеседники заказали ещё коньяку, а на горячее цыплёнка табака.

– Войну я встретил командиром роты связи на Западном фронте, – всё-таки за плечами была Академия связи. Техники не хватало, за трофейный немецкий полевой провод связисты чуть ли не драку устраивали. Довелось отступать до самой Москвы. Был ранен, но не очень серьёзно. Восемь месяцев пробыл начальником узла связи на танковом заводе имени Коминтерна в Нижнем Тагиле, где директором был легендарный Исаак Зальцман, который за 33 дня перестроил завод на выпуск новой модели танков Т-34. Не знаю, известно ли вам, что в сентябре 1941 года ему по указанию Сталина присвоили звание Героя Социалистического труда.

Вот там, в Тагиле было почти как на фронте. Каждодневно и круглосуточно приходилось обеспечивать связь со многими Министерствами и ведомствами страны, со Ставкой Верховного главнокомандования, Генштабом, железнодорожниками. Каждый выпущенный танк был на учёте – лозунг «Всё для фронта! Всё для победы!» – сами знаете. А заканчивал я войну в Германии, генерал-майором, начальником узла связи 1-го Белорусского фронта под командованием Жукова. Даже в Карлхорсте при подписании капитуляции побывать пришлось.

Генерал и хормейстер допили коньяк, заказали кофе и стали собираться. Генерал пытался оплатить счёт, но хормейстер сказал, что он тоже «внесёт свою лепту», причём так глянул на генерала, что Батков понял – не стоит обижать достойного человека.

Автомашина «Победа» за десять минут доехала до театра, куда его попросил подвезти Белкин. Несмотря на поздний час, было совсем светло, так как стояли знаменитые ленинградские белые ночи. Генерал вышел из машины и пожал хормейстеру руку.

– Александр Михайлович, как вам показалось, – это нелепое происшествие с «Белла, чао», благодаря которому мы с вами так приятно пообщались, можно считать закрытым?

 – Не совсем, Григорий Семёнович. Осталось поставить последнюю точку. Вы давеча вспомнили политрука, который вам на фронте партбилет вручил, даже фамилию его назвали. Так вот, оказывается, политруки разные бывают, – и генерал загадочно улыбнулся.

В начале нового учебного года генерал-лейтенант Катушев Георгий Андреевич позвонил генерал-майору Баткову.

– Не знаю, уж обрадуешься ты, Александр Михайлович, или огорчишься. Позвонило моё московское начальство из Главного Политуправления Советской Армии, и проинформировало, что забирают твоего заместителя, полковника Едунова. Долго чего-то объясняли, – так, мол, и так, – одним словом, коммунист со строгим выговором, да ещё с занесением в личное дело не может возглавлять политотдел училища и идейно воспитывать военную молодёжь. Скажу по секрету – присылают тебе нового начальника политотдела. Подполковник, 35 лет, между прочим, мастер спорта СССР по боксу, призёр всесоюзного первенства. Думаю, курсанты обрадуются. Перчатки и боксёрское оборудование мы тебе подбросим. Ну, всего доброго.

Спустя какое-то время после описанных событий в квартире начальника медсанчасти училища майора Ласкина собрались сослуживцы и их жёны, чтобы проводить Павла Аркадьевича в Москву, на новое место службы. Около года назад майор Ласкин с блеском защитил в ленинградской Военно-медицинской академии имени С.М. Кирова кандидатскую диссертацию, и ему было предложено перевестись в Москву, в институт нейрохирургии имени Н.Н. Бурденко.

По сложившейся традиции офицер, отбывавший к новому месту службы, устраивал «отходную», иными словами говоря, прощальный вечер. Приглашённые сослуживцы, как правило, с жёнами, заходили, угощались и, спустя некоторое время, уходили, хотя некоторые любители застолья капитально обосновывались в уютной квартире Ласкиных, – благо закуски и выпивки хватало. Где-то в середине вечера к Ласкиным зашли Александр Михайлович Батков с супругой Верой Игнатьевной. Появление в квартире высокого, слегка располневшего генерала в двубортном тёмном костюме, белой рубашке с модным галстуком и стройной интересной женщины в элегантном чёрном платье и с бриллиантовыми украшениями, изумило и немного смутило присутствующих.

Подчинённые, а также их жёны, при появлении начальства притихли и заметно подтянулись, но разрядку внёс полковник Артоболевский, который ещё до войны учился вместе с генералом в Академии связи имени Будённого,

– Товарищи офицеры и их жёны! Команда вольно! Объявляю тост за здоровье дам, мужчины пьют стоя.

Все дружно засмеялись и взаимное напряжение растаяло. Генерал Батков со словами: «На память, от нашего дружного коллектива» передал супругам Ласкиным довольно увесистую коробку, а Вера Игнатьевна поцеловала Эллу Павловну и добавила,

 – Только осторожно, – здесь чайный сервиз нашего Ленинградского фарфорового завода, – при этом окружающие дружно зааплодировали.

Минут через сорок чета Батковых, попрощавшись с хозяевами, покинула квартиру и народ расслабился. Мужчины потянулись к рюмкам, а женщины собрались в гостиной, готовя стол к чаю.

Накрыв на стол, дамы уютно разместились за чаем, с удовольствием дегустируя разные вкусности.

– Ой, девочки, что я вам сейчас расскажу, – громко произнесла Элла Павловна.

– Ну, какие же мы девочки, – засмеялась одна из гостей, – скоро бабушками будем!

– И правда, – откликнулась третья и вдруг, как по команде, все стали смеяться. 

 После того, как смех поутих, Элла Павловна продолжила,

 – Так вот, пару дней назад, я на станции «Ленинград-Товарная» заказывала контейнер для отправки вещей в Москву. И кого, вы думаете, я там встретила? –

Элла Павловна сделала многозначительную паузу.

 – Оксану Степановну Едунову, собственной персоной, супругу нашего политработника, который немного у нас побыл и исчез. Оказалось, что она тоже заказывала контейнер. Я её спросила: «А куда, собственно говоря, вашего мужа направили служить?» Она обречённо махнула рукой, потом заплакала и отвечает, что он теперь командует военкоматом в городе Фергана в Туркестанском военном округе. Прислал письмо, в котором сообщает, что никто по-русски почти не говорит. Жара несусветная, фаланги и прочие скорпионы по земле ползают, асфальт в городе только в центре. Одним словом – Азия.

Кругом притихли, а супруга полковника Артоболевского – Мария Егоровна покачала головой и заметила,

− В детстве мне бабушка говорила – да воздастся каждому по делам его, – и сделала пару глотков уже порядком остывшего чая.