Часы Командирские (из цикла Эмигрантские байки)

Санта - Маринелла… У любого фонетического гурмана это словосочетание вызовет блаженную улыбку, даже если тот и не знает, что это такое.  

Тем, кто не эмигрировал в Америку через Италию между 1988-м и 1990-м годами, поясню, что Санта-Маринелла – это прибрежный посёлок или городок к северу от Рима, где разрешали селиться бывшим советским евреям в ожидании присвоения им почётного звания политических беженцев перед отправкой в Америку… 

Санта - Маринелла – как звучит, а? Это вам не какая-нибудь Авдеевка или Лодейное Поле. 

Дивный климат, очарование Тиренского побережья и прекрасные условия проживания на американские деньги вызывали у людей совестливых некоторую неловкость при упоминании грядущего статуса беженца, на который мы все расcчитывали. Однако было нам тогда не до рефлексии, поскольку занимали наши головы дела поважнее. Если тем, кто уехал лет десять до нас, статус беженца, с которым начинать в Америке было намного легче, давали автоматически, то в конце 80-х американские бюрократы зачем-то решили придать этому процессу некую серьёзность, то есть нам надлежало убедить сотрудников американского консулата в том, что мы-таки беженцы, а не просто евреи. Мы слонялись без дела по очаровательной Санта-Маринелле и обсуждали, чем ошарашить консула, обзаведясь впечатляющей автобиографией жертвы советского тоталитаризма. Из памяти не вылезало ничего эффектного, кроме коммунального хамства, ограничений при приёме в ВУЗЫ и вялого продвижения по службе. Нехватка впечатляющих примеров угнетения вызывало у многих прилив неведомой ранее творческой энергии. Их жизнеописание обрастало душераздирающими подробностями - от оскорблений и угроз в банях до сжигания ермолок на митингах общества Память, от вызовов на допросы в КГБ до сцен избиения на ступенях синагоги. Мне не кажется, что истории эти производили хоть какое-нибудь впечатление в консулате и влияли на решение, поскольку рано или поздно все оказались в Америке с желаемым статусом вне зависимости от степени ужасов в биографии.

Но ещё одной серьёзной заботой обитателей Санта - Маринеллы была продажа барахла, накупленного при отъезде. Те, кто отъехал пораньше, сообщали собирающимся, что следует везти и что почём идёт. Забудьте, кричали они в телефонные трубки, про матрёшки, гжель и балалайки, а везите постельное бельё и оптику, особенно фотоаппарат Киев, если удастся достать. Но как это дело там продавать, никто почему-то не сообщал.

Мой друг, опередивший меня на несколько месяцев, написал, что итальянскую гопоту, утомившуюся от разрисовки городских стен серпами и молотами вперемешку со свастиками, охватило коллективное помешательство, именуемое модой, на всяческие советские военные цацки в связи с опереточной смутой в СССР, почему-то названной перестройкой*. Совет его был прост и категоричен – забудь про простыни с наволочками и бинокли, и на все рубли, что есть, надо купить советские военные часы под названием Командирские, потому как каждый уважающий себя итальянский засранец мечтает их иметь. (И на самом деле - я сам видел на римских улицах много счастливых обладателей Командирских часов с античными лицами, а одного даже в советской военной фуражке и с такими часами на обоих запястьях).

Picture10.jpg

 В СССР часы эти стоили рублей 30, а в Италии шли аж по 50 тысяч лир, что в тогдашние времена составляло примерно 50 долларов. Трудно было поверить, что 30 рублей можно превратить в 50 долларов, но это оказалось правдой. Однако главной проблемой для меня, торговый опыт которого исчерпывался продажей родины, было то, как при полном отсутствии навыков продавца эти часы вдуть, тем более на территории иностранного государства, языка которого я не знал. Но эти тревоги на время развеял мой друг, категорично заявив, что с этим проблем не будет – на месте разберёшься. Детали выяснять я не стал, просто поверив другу, и потратил все свои никчёмные рубли на Командирские часы, найти которые оказалось не так просто, но у меня был друг-стоматолог, который мог всё. Если при умножении количества часов, которые я вёз с собой, на 50 долларов у меня от счастья начинала кружиться голова, то при мысли о том, как я их буду продавать, головокружение усиливалось до тошноты.

Ещё в Вене, где нам надлежало поблагодарить израильский Сохнут за содействие выезду из СССР и сообщить, что мы предпочитаем любить Израиль с безопасного расстояния, нам доходчиво объяснили неопределённость нашего статуса и ограниченность прав в Европе в ожидании отправки в Америку. На территории Италии мы находились по рукопожатному соглашению между ХИАСом и итальянскими властями с практически нулевыми правами, а посему при любых проблемах с законом мы не сможем ни на кого рассчитывать. Это обстоятельство заставляло меня переходить улицу исключительно на зелёный свет, бросать окурки только в отведённые для этого места, но главное - делало мои бессонные ночи особенно мучительными: мне рисовались картины ареста при продаже часов с последующей депортацией в СССР, рёв детей и проклятия жены. Народ посмелее ездил в Рим и продавал постельное бельё, фотоаппараты и часы на рынке, стараясь не попадаться на глаза полицейским, но мне этот простой способ не годился. Я знал, что простою там весь день молча, трусливо крутя головой и не решаясь достать часы из сумки. Я хотел найти перекупщика, которому можно было бы продать всё разом, пусть и дешевле; но не знал, как его искать. И тут мне посоветовали поговорить с Лёвой из Тирасполя, который знал всё. 

- Выбрось из головы перекупщиков и рынок, - сказал Лёва, который оказался на удивление приятным малым. – Часы надо сдавать в Сан Марино, там один чувак держит часовой магазин и берёт их без счёта, платит хорошо, если часы в коробочке.  

Мои часы были в коробочках, что решало часть проблемы, однако я помнил, что Сан Марино — это малюсенькое государство на горе, что на правой стороне голенища итальянского сапога, а Санта Маринелла – на левом. Сапожок этот изящный только на карте, а на самом деле расстояние до чувака, который берёт Командирские часы и хорошо платит – километров 400. Но и тут Лёва знал, что делать: 

- Не вздумай тащиться на поездах с пересадками, надо купить дешевую автобусную экскурсию во Флоренцию с заездом в Сан Марино.

Экскурсии эти, организованные оборотистыми гуманитариями из наших, действительно оказались на удивление недорогими, и я последовал Лёвиному совету, поскольку времени оставалось в обрез – через неделю мы улетали в Америку, и везти туда две дюжины советских военных часов было бы полным провалом в самом начале эмигрантского пути. Ситуация усугублялась ещё и тем, что успех авантюры с часами с самого начала вызывал сомнения у моей жены, хорошо знавшей об отсутствии отваги в моём характере, и по мере приближения отлёта в Америку её скепсис превращался в нечто более опасное. 

При подъезде к Сан - Марино экскурсовод объявил:

- Я обязан вам напомнить, что продажа вещей без лицензии на территории Сан Марино противозаконна и может привести к аресту с последующей депортацией. 

И тут же без паузы добавил:

- Кого интересует - часовой магазин находится на Via Pianna, метров сто от места остановки по ходу автобуса. 

У меня застучало в висках, я понял, что час настал и деваться мне некуда. Я медленно шёл по Via Pianna с сумкой через плечо, набитой злополучными Командирскими часами, и думал, о том, что по чём в этой жизни. Я понимал, что деньги, которые я надеялся получить, вряд ли сильно облегчат начальные шаги по американской земле и не стоят моих страданий. Но не благосостояние семьи было целью моих безумных действий – мне казалось, что если я совершу это волшебное превращение советских рублей в твёрдую валюту с фантастическим коэффициентом, то это прибавит мне уверенности в себе и поднимет самооценку на уровень, необходимой для новой жизни в мире, где всё покупается и продаётся.

На витрине среди прочих я увидел часы с красной звездой на циферблате. 

Здесь я должен сделать небольшое отступление. Лёва из Тирасполя, который, как я упоминал, знал всё, сообщил мне, что цена на часы зависит от символики на циферблате: те, что со звездой – самые дешёвые и больше полтинника за них не дадут. Зато с десантником на парашюте или с подводной лодкой - идут минимум по 60. Ну а те, что с танком – самые крутые, за них можно слупить 70, что подтверждало расхожее мнение об изысканности вкусов итальянцев. Половина моих часов оказалась со звездой, три штуки с танком, а остальные с подводной лодкой и парашютом, и я предусмотрительно разложил их по трём отделениям сумки.

Я стоял у двери магазина и старался ровно и глубоко дышать. Я с детства помнил, что в жизни всегда есть место для подвига, но мне удавалось такие места избегать, пока меня не занесло в это крошечное государство на итальянской горе с сумкой, набитой советскими военными часами. 

Открыв дверь дрожащей рукой, я вошёл в магазин, который был пуст, что я отметил, как удачу. За прилавком стоял полный человек, отвечающий стереотипу итальянского мафиози, этакий Тони Сопрано, который, бойко промолвив buongiorno, вопросительно улыбнулся. Вспомнив, что чему быть – того не миновать, я ещё раз глубоко вздохнул и неожиданно для самого себя громко произнёс ранее заученную фразу: 

- Vuoi acquistare un orologio militare sovietico? Типа, советскими военными часами интересуетесь?

Человек за прилавком (дальше я его буду называть Тони, если не возражаете) улыбнулся ещё шире и утвердительно кивнул. Я достал две коробки с часами со звездой, решив начать с малого. Тони открыл одну коробочку, покрутил колёсико для завода, приложил часы к уху и, кладя часы обратно в коробочку, спросил:

- Quantо?

- Cinquante, - выпалил я одно из трёх заученных числительных.

Тони выдвинул ящичек и, достав две купюры по 50, протянул их мне. Он смотрел на меня с доброй вопросительной улыбкой, что я истолковал как его уверенность, что запас не исчерпан, и желание продолжить сделку. Я полез в сумку и выложил на прилавок все оставшиеся часы со звездой. Тони пересчитал коробочки и, повернувшись ко мне спиной, стал открывать громадный сейф, в котором я увидел пачки денег. Я почувствовал страшную усталость вперемешку с вдохновением и азартом, чувствами мне малознакомыми, но моё волнение уменьшалось. Заперев сейф и повернувшись ко мне, Тони увидел на прилавке ещё несколько коробочек, которые я предварительно выложил и открыл, чтобы он увидел на циферблатах подводные лодки и десантников, висящих на парашютах…

Деньги в кармане брюк приятно грели ногу, сделка подходила к финалу, и я достал последние три коробочки с самыми ценными часами с изображением Т-34, или как там зовутся эти железные урочища, и громко и уверенно объявил:

- Settanta, то есть 70.

И тут я услышал за спиной звук открывающейся двери и громкое приветствие вошедшего, на которое задорно ответил Тони. Я обернулся и даже не вздрогнул, увидев полицейского. Я бы соврал, если бы сослался на известные неконтролируемые физиологические процессы, которыми принято иллюстрировать нечеловеческий страх. Напротив – спокойно восприняв его судьбоносное появление, я просто стоял молча, опустив голову и ожидая расплаты. Я вспомнил, как мама говорила, что моё упрямое и демонстративное пренебрежение правилами общественного поведения и неуважение к законам не доведёт меня до добра. Выходит, её зловещее предсказание не знало границ.

Полицейский, казалось, не обращал на меня внимания, разговаривая с Тони, из чего я не понял ничего, кроме заученных числительных, чего было достаточно, чтобы понять, как плохи мои дела. Тони тем временем забрал две из трёх коробочек с Т-34, одну почему-то отдал мне, и, кивнув на полицейского, расплатился со мной за двое часов и широко улыбнулся: 

- Аrrivederci 

Я шёл впереди полицейского по Via Pianna, держа в руке коробочку со злополучными Командирскими часами, и думал, что, наверное, так себя чувствовали ведомые на расстрел. В помещении полицейского участка сильно дуло из кондиционера на мою насквозь мокрую футболку, что усилило дрожь. Полицейский указал мне на стул, а сам сел за письменный стол. Он протянул руку, я дал ему коробку с часами, которую он тут же открыл и стал рассматривать часы с улыбкой туземца, которого колонизатор одарил блестящими бусами. Он заговорил и говорил долго и эмоционально, обильно жестикулируя, как положено итальянцу. Я не понял ровно ничего, но в связи с затяжным параноидальным приступом был уверен, что речь шла о святости законов Сан - Марино и Италии и неминуемом строгом наказании их нарушителей. В ответ я выдавил из себя одну из заученных фраз:

- Non parlo italiano, то есть: по-итальянски я - не бум-бум.

Полицейский нахмурился, помолчал и вдруг с улыбкой, подняв к небу (к потолку в данном случае) указательный палец, схватил телефонную трубку и набрал номер. Он опять говорил долго, быстро и страстно, как в итальянском кино, потом протянул мне трубку, прошептав: 

- Franco…, inglese.

Перед отъездом я учил английский, на котором разговаривают образованные американцы, а не приятели полицейских из Сан - Марино, но не зря же говорят, что критические ситуации приумножают человеческие возможности. Франко говорил на смеси двух языков, в которой всё же преобладал ломаный английский, что помогло мне понять главное: у Рикки, сына полицейского Матео, завтра день рождения. Вполне возможно, что полицейского звали Рикки, а сына Матео, но в данной ситуации это мало что меняло. Главным было то, что день рождения у сына завтра, а зарплата у полицейского через три дня, так что больше, чем 40 за часы с танком он заплатить не может. Я сказал, что понял, и, попрощавшись с Франко, повесил трубку и приподнялся со стула. Ещё не веря в шанс освобождения и слыша, как одно моё колено стучит о другое, я увидел, что полицейский с улыбкой достаёт из бумажника две купюры по 20 тысяч лир каждая.

- Берите так, мне не нужны деньги. Пожалуйста, отпустите меня, - я сказал, или скорее прокричал, это по-русски, указав на коробочку с часами на столе Матео (а может быть и Рикки), которые тот продолжал разглядывать с широкой улыбкой на лице, не обращая на меня внимания. Не получив ответа, я быстро вышел из комнаты. 

Я бежал к автобусу, который должен был увезти меня из этого проклятого государства на горе. Экскурсовод, убедившись, что все на месте, дал знак водителю, что можно ехать. Автобус тронулся, но тут же остановился. Я увидел на дороге своего Рикки (или Матео) с поднятой рукой, что мгновенно вернуло меня к размышлениям о соотношении жизненных ценностей. Водитель открыл двери, полицейский вошёл в автобус и стал что-то объяснять водителю. Потом пошёл по проходу, разглядывая пассажиров, и остановился рядом со мной. Я не поднял глаза, когда он громко заговорил. Из сказанного я уловил лишь три понятных мне слова: Russo, Italiano и insultare, чего было достаточно, чтобы понять суть его эмоциональной и неоправданно долгой речи, в конце которой он бросил мне на колени две купюры и вышел из автобуса с гордо поднятым подбородком.  

По дороге назад в Санта - Маринеллу я думал, что очень хочу, чтобы Матео (Рикки?) понравился подарок папы и чтоб он покорил сердца немалого количества девушек изображением советского танка на часах.

По приезде в Америку на вырученные деньги я купил себе старую машину, длиною в трамвай, которая сдохла через неделю без шансов быть починенной, так что ответ на вопрос, что по чём в этой жизни, давно занимавший меня, так и остаётся без ответа по сей день.

-----------

* Редакция обращает внимание читателей, что характеристика Перестройки принадлежит исключительно автору (прим. ред.)