В апреле 1979 года мы собрались в лофте у Татьяны Ретивов на встречу с редакцией и авторами парижского журнала «Эхо», который создали Владимир Марамзин и Алексей Хвостенко. Среди них были художник Олег Целков и тихий, скромный на вид юноша Эдуард Лимонов, читавший рассказ, в котором повторялась фраза: «Красивые девушки со мной не е...».
На этом же вечере выступал и недавно приехавший Сергей Довлатов. Мы не были знакомы, но я о нем слышала ещё в Ленинграде. Он читал свои записные книжки, ставшие потом книгой «Соло на ундервуде». Читал с какой-то неуловимо агрессивной интонацией, вероятно, волновался и заранее готовился к отпору.
И там я его первый раз сняла. Я тогда фотографировала всех, кто выступал. После окончания «официальной части» я подошла к Сергею и сфотографировала его ещё раз. Довлатов (так он мне рассказывал позднее) раздраженно обратился к своей знакомой: «А это еще кто?!» «Не обращай внимания! Это такая бедная, нищая, ну пусть себе снимает», – ответила она (хотя в то время мы были ещё все в одинаковом материальном положении). Потом я поняла, что Довлатов мог и выдумать этот эпизод, он любил дразнить и эпатировать собеседника, и наблюдать за реакцией. Это тоже могла быть своего рода «литературная зарисовка», которая осталась только в устном изложении.
Меня как фотографа поразило его лицо - красивое, с крупными чертами. Снимать такое лицо всегда интересно. Портрет на черном фоне, который я сделала в тот день, я предпочитаю всем остальным своим фотографиям Довлатова.
Этот снимок висит у меня на стене над компьютером, среди фотографий других моих друзей разного периода жизни, но уже покойных: Николай Павлович Акимов, Святослав Кузнецов, Сергей Довлатов, Александр Минц, Сергей Юрский, Зоя Лымарь-Красновская. Фотографию Довлатова при печати я явно плохо промыла, тёмные детали стали коричневыми. Но я не меняю этот отпечаток на другой. Привыкла к нему. Довлатов с этой фотографии смотрит мне прямо в глаза, и я с ним «разговариваю». Куда же я дену собеседника!
…Осенью 2015 года, выступая в библиотеке во Владивостоке, я показывала фотографии и рассказывала истории, с ними связанные. Фотографии проецировали на экран, я посмотрела на этот портрет на черном фоне сбоку и встретилась глазами с глазами Довлатова. «Вот и сейчас, – говорила я, – он на меня смотрит». И несколько человек из зала ответили: «Да, он на Вас смотрит».
Но Довлатов к этому портрету был равнодушен.
***
Я снимала Довлатова на протяжении многих лет. Собственно, и эти воспоминания – это не законченный портрет писателя, а словесные фотографии или отдельные сюжеты из прошлого. Вот одна из ранних фотографий: Серёжа и моя дочь Маша. Снимок сделан в моей квартире в Джерси Сити в 1979 году. В моей квартире кухня была без окна и служила мне фотолабораторией, поскольку мама жила в квартире за стенкой и готовила на всю семью. Приходили и фотографы, у которых тоже в тот период еще не было места, где печатать свои работы. Проход в кухню занавешивали черной занавеской (двери не было), а сопровождавшие лица или просто те, кто забрели в это время «на огонёк», выпивали, закусывали или занимались беседами в гостиной, из которой был вход в кухню-лабораторию. Однажды явилась городская комиссия, проверявшая, как владельцы домов содержит квартиры. Открыли холодильник и на несколько минут потеряли дар речи: в холодильнике хранился отключённый за неуплату телефон и коробки с фотобумагой.
Я хорошо помню, как я сняла эту фотографию: в кухне (справа от меня) печатает свои фотографии моя подруга Наташа Шарымова. Сергей приехал к нам в Джерси Сити навестить сестру, которая жила с мужем на той же улице, что и мы с мамой, зашёл в гости и нарисовал моей дочке Маше картинку: цветок на бумажной салфетке и написал:
Наша маленькая дочка
Вроде этого цветочка.
Захочу и уколю
Даже тех, кого люблю.
Маша смотрит на Сергея довольно робко: такой большой дядя... Но есть у этой фотографии ещё одна забавная деталь. На самом деле – это довлатовский плагиат из «самого себя». Стишок был написан его дочке Кате, когда она была маленькая. Но я тогда этого не знала. Меня спрашивают: «А салфетка сохранилась?» Нет, конечно. Довлатов был еще не знаменитость, а просто знакомый. Но я и вообще никаких сувениров не хранила. И не храню. Остались только дивные, смешные надписи на книгах и фотографии.
***
Следующей страницей жизни Довлатова, моей, да и истории нашей эмиграции стала газета «Новый Американец».
В начале 1980 года мы гуляли где-то в нью-йоркском районе Гринвич-Виллидж и Довлатов сказал мне, что собирается организовать газету: «Я тебя приглашаю и клянусь тебе, что ты будешь там работать до конца её дней». Потом я ему часто вспоминала эту фразу.
В 1970-е в Нью-Йорке выходила одна ежедневная газета «Новое русское слово», да и то в скромном объеме. «И тут появились мы, усатые разбойники...» – пишет Довлатов.
В период создания газеты усатых и безусых «разбойников» было четверо: журналист Борис Меттер (ему принадлежала идея создания газеты, на него была зарегистрирована корпорация «Новый американец»), Евгений Рубин, Сергей Довлатов, Алексей Орлов. Рубин, бывший главным редактором (хотя формально некоторое время им числился Меттер), вскоре ушел из газеты, и ее возглавил Довлатов.
Подготовительные работы велись в крошечном помещении на Таймс-сквер. Затем редакция газеты переехала на Юнион-сквер, где происходил самый революционный и победный период ее существования.
Появились новые сотрудники, официально обозначенные в газете так: Петр Вайль, Александр Генис – секретариат, Наташа Шарымова и Александр Батчан – кино, Александр Гальперин (Лев Штерн) – политика, Алексей Орлов – спорт, Григорий Рыскин – религия и образование, Любовь Федорова – заведующая редакцией. Газету набирала Елена Довлатова. Естественно, и «секретариат», и «зав. редакцией» были авторами газеты.
Я писала статьи, даже считалась какое-то время завотделом культуры, но на самом деле я продолжала быть свободным художником и не ходила каждый день в редакцию как на работу. Писала я главным образом о балете, который никого в редакции не интересовал. Вайль и Генис только вздыхали: «Нина, опять про балет». Кроме того, я фотографировала нужные газете сюжеты, снимала сотрудников и авторов этой газеты.
В газете к моим занятиям фотографией тогда никто всерьёз не относился. Когда в 1984 вышла в американском издательстве моя книга о Барышникове, когда меня начали печатать американские журналы, Довлатов сказал моей подруге удивлённо: «Ну, думали, снимает там что-то…»
Довлатовский «Новый Американец» был феноменом русской эмиграции, никогда больше не повторённым. Этот еженедельник был совершенно не похож на советские и на другие русскоязычные газеты в Америке тоже. В нём высказывались разные, порой противоречившие друг другу точки зрения, говорили на самые разные темы, которые волновали нас, например, большая дискуссия о Солженицыне соседствовала с откровенным весёлым эпатажем. Некоторые упрекали газету в недостаточной серьёзности: «Газета должна нас направлять! Она должна нас призывать!» В ответ Довлатов написал редакторскую колонку о тараканах.
Пока главным редактором был Довлатов, газета имела литературное направление, она была еще одним произведением Довлатова. Он создавал ее в какой-то творческой эйфории.
Все новые эмигранты художественных и литературных профессий спешили объявиться в редакции, так же, как и гости из других стран. Эмигрировали из СССР Василий Аксёнов, Владимир Войнович – редакция в полном составе встречала их в аэропорту: газета ощущала себя частью передовой русской культуры.
Утром в день продажи газеты, когда открывался киоск, все, кто любил газету и кто её ненавидел, бежали ее покупать.
Когда в феврале 1981 года газета праздновала годовщину своего существования, это был массовый праздник. Ресторан «Сокол» с трудом вместил человек 900, которые приехали из разных городов Америки. Эрнст Неизвестный прислал в подарок картину.
Но в редакции «Нового Американца» было много своих сложностей. Были финансовые проблемы, потому что никто не умел ими заниматься. Все хотели заниматься творчеством, а как газету содержать, было непонятно. В какой-то момент Меттер предложил отказаться от зарплаты – и все согласились: мы, динозавры той эпохи, готовы были работать бесплатно, мы любили свою газету, и это было главным. Мы зарабатывали деньги в других местах.
К тому же мы все были советскими людьми - не умели разговаривать друг с другом, имея противоположные точки зрения, не умели быть терпимыми. И я была не лучше других. Потом я, хоть и не очень успешно, но всё-таки многому научилась именно у американцев.
Я не пишу историю газеты, поэтому сразу перехожу к концу.
Вместе с финансовыми трудностями обострялись и личные отношения. Мне нагрубил Меттер, Довлатов меня не поддержал, я на всех обиделась и ушла из газеты. Затем Меттер поссорился и с Довлатовым. Довлатов даже пытался создать другую газету, но я знаю об этом только из рассказов.
В марте 1982 года из-за финансовых проблем директор Борис Меттер продал «Нового Американца» богатому американцу Дескалу, который обещал не вмешиваться в дела газеты, но тут же нарушил это обещание. В результате Довлатов ушёл из газеты, с ним ушла Наташа Шарымова. Александр Батчан уволился еще раньше тоже из-за конфликта с Дескалом. Вайль и Генис сначала собирались уйти вместе с Довлатовым, но потом передумали и остались. У них были на это свои резоны, но Довлатов этот их поступок долго переживал.
Сам уход из газеты был для Довлатова болезненным, он говорил мне, что работа в «Новом Американце» была самым счастливым временем в его жизни. И в жизни газеты – тоже, с уходом Довлатова она потеряла свой прежний блеск, а затем и окончательно закрылась.
Но к этому времени рассказы Довлатова начали печататься в «Нью-Йоркере», он написал новую книгу - словом, его жизнь как-то начала развиваться в другом направлении. Он становился известным писателем.
Позднее Довлатов написал книгу «Ремесло», вторая часть которой – «Невидимая газета» – это художественная история «Нового Американца» (конечно, книга – не репродукция прошлого и даже не ретроспекция). Газета «Новый
Американец» была фактом наших биографий и эмиграции тех лет. Книга Довлатова окончательно сделала ее фактом русской культуры.
Из всех тех, кто работал в газете, у меня сохранились дружеские отношения с Катей и Леной Довлатовыми, Ирой и Сашей Генисами и Наташей Шарымовой.
***
В 80-е годы Довлатов подтолкнул меня к написанию нескольких рассказов из жизни нашей эмиграции.
Дело было так: я сочинила рассказ «В поисках квартиры» и, полетев в 1978 году в Париж на премьеру балета Ролана Пети «Пиковая дама», захватила с собой этот текст. Отдала его Владимиру Марамзину, без всякой надежды на успех. Вернулась домой и как-то обо всём благополучно забыла. Вдруг звонит Довлатов и говорит: «Ну, что, здороваться теперь будешь?» Я страшно удивилась: «А в чём дело?» – «Твой рассказ напечатан в “Эхе”». – «Какой рассказ?» – «Ты что, с ума сошла? Ты давала Марамзину рассказ?» – «Вспомнила!» – «А следующий написала?» – не унимался Довлатов. – «Нет». – «Тогда зачем этот писала? – возмутился Довлатов. – Пиши дальше». – «Да я не умею придумывать сюжет». – «И не надо, – ответил Серёжа, – Просто начни с того, как утром встала и пила кофе».
Так или не совсем так, но я начала писать первый рассказ из цикла «Неприятный Шверубович». В это время я ходила снимать какой-то шахматный турнир для газеты. В редакции мне сказали: «Только Шверубовича не снимай» - «Почему?» - «Потому что Шверубович – неприятный человек». Мне очень понравилось сочетание слов, так я назвала героя цикла рассказов и дала название первому из них «Неприятный Шверубович».
Конечно, у моих героев есть прототипы. Некоторых своих подруг я даже вывела под их подлинными именами. Но не надо думать, что мои рассказы – это фотография и стопроцентная реальность только потому, что я пишу от первого лица. Это вполне банальный литературный приём. На самом деле это очень вольные выдумки на тему, игра и какая ни есть литература, то есть смесь выдумки с некоторыми реальными событиями нашей повседневной жизни, первых лет эмиграции, которыми я распоряжалась в рассказах, как хотела.
***
Как всякий талантливый человек, в жизни Довлатов был противоречивым. Разговаривать с ним, конечно, было очень интересно, собеседник он был блестящий. Он был ранимым, а поэтому точно знал, как обидеть… В то же время Довлатов умел просить извинения. Однажды мы поссорились и месяц не разговаривали (по прошествии стольких лет не помню, почему). А за это время вышла его книга «Компромисс». И в газете было опубликовано сообщение, что можно прислать чек и купить. Я и послала чек. Довлатов его, конечно, не принял, а я получила в подарок книгу с надписью:
Пусть соткан я из многих гнусных черт,
Но разве столь похож я на ханыгу,
Чтобы подруге Нине Аловерт
Продать за деньги собственную книгу?
После такой надписи разве можно на человека обижаться? Да и я чек послала не без задней мысли и не без некоторой доли «игры».
Ему было непросто жить. Есть люди, которые занимаются мучительством самого себя, и он, мне кажется, был из таких людей... Помню, как-то года два подряд приставал ко всем с вопросом – счастья нет, нет счастья – почему? Вот почему ты смеешься и радуешься? Счастья же нет? Он сам себе задавал этот вопрос и, видимо, не мог ответить... Хотя жизнь его в Америке как раз сложилась счастливо. Потому что печататься, получить признание и стать знаменитым – о каком еще счастье может писатель мечтать?
***
Я снимала Сергея в рабочей обстановке в редакции газеты «Новый американец», у него дома, на улице, но это не были специальные съемки с поставленным светом. Какой был свет в доме, в редакции, на улице, при том и снимала. Иногда Довлатов знал, что я его снимаю, иногда – особенно во время работы в редакции – ни он и никто другой просто не обращали на меня внимания: каждый был занят своим делом.
Из моих фотографий Серёжа отметил две. Одну, где он сидит в редакции за пишущей машинкой, 1980 год. Эта фотография висела у него дома над столом до самой его смерти. И вторую, одну из последних, тоже чёрно-белую 1987 года, которую я сняла во время его выступления в Бруклине перед русской аудиторией, ту, где он с микрофоном. Вот она ему нравилась больше других. Этот снимок он вложил в конверт, который передал Андрею Арьеву, своему другу, одному из главных редакторов «Звезды» и подписал: «Эту фотографию можно воспроизвести на обложках моих произведений, если таковы воспоследуют».
***
Последний раз я снимала Довлатова специально перед своей первой поездкой в Ленинград в 1987 году. Книги Довлатова ещё не были изданы в России, но все изданные в Америке было хорошо там известны, «ходили по рукам» и пользовались большим успехом. Поэтому я убеждала Серёжу мне «позировать»: «Если я не привезу твои последние фотографии в Ленинград, меня в дома пускать не будут!» Довлатов не очень сопротивлялся. Так я получила свои единственные цветные фотографии Довлатова на углу Бродвея и 56-й улицы.
Серёжа в России был уже знаменит, в каждом доме, где я бывала, его цитировали. По возвращении я рассказала ему об этом. Он ответил: «Я знаю. Поздно». Я не спросила, почему поздно. Но думаю, так хотелось в молодости быть читаемым и признанным, так долго он этого добивался…
***
Смерть Довлатова была совершенно неожиданной.
Как все теперь знают, он умер по дороге в больницу, в машине скорой помощи.
В то последнее утро Сергей звонил Вайлю и Генису (или одному из них), прощался. Это известно. Не знаю, звонил ли он кому-то ещё, но точно знаю, что он звонил также и моей подруге Зое (у меня не работал телефон) и спрашивал: «Где Нина?» Я много лет мучилась этим несостоявшимся последним разговором…
***
Довлатов писал, что после смерти начинается история. Нет, после смерти начинается мифология. Довлатов оброс легендами, воспоминаниями родных и друзей, достоверными и не очень, доброжелательными и не очень, он постепенно превратился в монумент. Сделано несколько телепередач, поставлены спектакли и сняты фильмы по произведениям писателя, а также о его жизни и судьбе. И чем больше написано и снято, тем дальше от нас уходит живой Довлатов, которого мы знали. Причин этому много. Время идет, наша память работает цензором нашей прошлой жизни. Меняются наши взгляды на прошлое. И авторы воспоминаний предлагают свои сегодняшние взгляды на жизнь, творчество и личность. Мне сейчас кажется, что человек в нашей памяти отделился от себя за это время. Время его как-то «обтесало», и конкретные воспоминания уже не вяжутся с тем человеком, который умер так давно.
И я всё чаще спрашиваю себя: «А знала ли я Довлатова?» Грустно сознавать, что с мёртвыми нельзя вести дискуссии, а самое главное (и страшное), что нельзя ничего объяснить о прошлом. Или ничего сказать по-другому...
Временами мне кажется, что с этой фотографии над столом он смотрит на меня с укоризной. Дескать, что же ты... но я отвечаю: «Монумент меня устраивает». Тогда и со смертью живого человека можно примириться...
Но любое искусство – немного мистика. В искусстве фотографа тоже достаточно загадочных моментов. У нескольких фотографов есть прекрасные портреты Сергея. И на всех – он разный, как будто мы снимали разных Довлатовых. Не удивительно, фотография – отчасти мистическое искусство, как, впрочем, и всякое другое искусство. Фотография иногда – не только портрет человека, но в ней отражается и отношение фотографа к этому персонажу и даже личность самого фотографа.
... Летом 2011 года, по приглашению главных редакторов петербургского журнала «Звезда» я готовила выставку фотографий Довлатова: это было моё участие в конференции, посвящённой писателю. Я часами сидела за столом, буквально заложенным кипами снимков разных размеров, отбирала материал для выставки. Затем также часами сидела у компьютера, увеличивая сканированный снимок, вглядывалась в лицо на портрете: не пропустила ли каких-нибудь огрехов, которые надо «заделать» в фотошопе?
В один из таких дней ко мне пришёл водопроводчик чинить кран. Он возился на кухне за моей спиной, а я разбирала фотографии на столе. Вдруг зазвонил телефон, но не мой домашний, а мобильный, хотя звук был не знаком, поэтому я сначала и не отреагировала. «Это не мой телефон звенит, это ваш», – сказал водопроводчик. Я никогда не помню, куда положила свой мобильный телефон. Звук шёл из-под фотографий на столе, я наскоро порылась в снимках, но так и не нашла телефон. Кому надо, ещё раз позвонит, подумала я. Вечером того же дня я разговаривала по своему домашнему телефону с Зоей. Опять на столе зазвонил телефон. «Ответь, – сказала подруга, услышав звонок, – спроси, кто, я подожду». Но я не хотела прерывать разговор, подумав: «Потом посмотрю, кто звонил». Позднее я вспомнила про звонок и стала искать свой мобильник. Убрала со стола все фотографии, а мобильник нашла в сумке, в другом конце комнаты. Телефон был отключен. Но откуда же доносился звонок!? Разумного, нормального, реалистического объяснения этому факту у меня нет.
В 2016 году писатель и историк Лев Лурье организовал в Петербурге первый «День Д», посвящённый памяти Довлатова. На него, кроме бывших ленинградских друзей Сергея, пригласили из Америки вдову и дочь Довлатова, а также некоторых друзей Довлатова из разных стран. В том числе – двух фотографов из Америки: меня и Марка Сермана, в Петербурге открылись две выставки наших фотографий Довлатова.
На улице Рубинштейна у ворот во двор, в котором жили Довлатовы, поставили памятник: Сергей стоит во весь рост в дверном проёме. Автор памятника – скульптор Вячеслав Бухаев. Рядом с Довлатовым был задуман столик с пишущей машинкой, который, как и дверной проём, к «Дню Д» , к дню открытия памятника ещё не были готовы. Когда закончилась торжественная часть, я заглянула за памятник… Среди букетов я нашла рассказ, отпечатанный на 6 машинописных страницах и положенный к ногам писателя, и открытку. Текст открытки меня потряс: «Сергей, люблю Вас всем сердцем. Уверена, что, если бы Вы дожили до этого дня, мы непременно были бы вместе». Дальше – адрес, почтовый и электронный, профессия… Интересно, сколько лет было барышне, написавшей открытку с обратным адресом покойному писателю?
***
Счастливая судьба привела Довлатова в Америку. Да, смерть была ранней и нелепой, но «судьба так решила», оставив нам небольшое, но мощное литературное наследие и несколько загадочный и противоречивый образ самого писателя.
------------
* См. также Сергей Довлатов в воспоминаниях и фотографиях Нины Аловерт. Вадивосток, 2016
Комментарии
Нина - Вы лучший фото-биограф Довлатова
Нина, спасибо Вам и за этот очерк, и за живого Довлатова, который смотрит на нас с Ваших, рукой мастера, сделанных фотопортретов. Какая жалость, что телефон Ваш в тот роковой день не работал! Мой любимый Довлатов - фото 1980 г, с распахнутым воротом рубашки, за письменной машинкой. Такой ослепительный красавец он на этой фотографии, что веришь тем (Игорь Ефимов?), кто рассказывал, как американские славистки, в чьей среде если и попадались мужчины, то они были чахлыми геями, случалось, падали в обмарок, завидев чуть не двухметрового, неотразимого своей "неаполитанской" харизмой Довлатова.
Нина, когда я писала о Довлатове, мне попадались противоречивые источники относительно того, смог ли он, если не полюбить, то прижиться в Америке.
Сам он писал:
«Главное заключается в том, что эмиграция – величайшее несчастье моей жизни, и в то же время – единственный реальный выход, единственная возможность заниматься выбранным делом. При этом я до сих пор вижу во сне Щербаков переулок в Ленинграде… От крайних форм депрессии меня предохраняет уверенность в том, что рано или поздно я вернусь домой, либо в качестве живого человека, либо в качестве живого писателя. Без этой уверенности я бы просто сошел с ума».
Он вернулся на родину, но вернулся лишь книгами, всего двух лет не успев дожить до пика своей всероссийской славы. Какая ужасающая нелепость, какая досада и жалость! Отчаянный недосмотр вышел у Всевышнего с Довлатовым. Но, как известно от самого Довлатова, - «у Бога добавки не просят».
Мне кажется, хотя мое "кажется" ничего не стоит, он ценил, но не любил Америку, по меньшей мере, эмигрантскую, хотя и смачно воплотил (не в лучших своих книгах) ее веселый, пошловатый дух. «Я жил не в Америке. Я жил в русской колонии» - говорил он. Похоже, что за все двенадцать лет в Америке он так и не сросся с приютившей его страной, и все это время мечтал о том, как вослед своим книгам вернется в мучительно любимый им город. Но вернется «богатым и знаменитым» - это было для него обязательным условием.
Отклик на статью
Дорогая Ниночка!
Читала Ваши воспоминания о Сергее Довлатове с огромной благодарностью Вам. Вы воскресили его живым и таким незаурядно независимым, каким его запомнили многие, кто знал. А снятые Вами его портреты поразительны, тут Ваше искусство фотографа-художника является в полной мере, хотя я привыкла восхищаться Вашими снимками...Весь Ваш рассказ- это портрет и самого Сергея,и окружения. Я не была, к сожалению, с ним знакома. Но в годы, предшествовавшие времени, о котором Вы пишите, он жил в Ленинграде напротив меня на Владимирской площади. И я с интересом наблюдала его, шагающего крупной поступью, и ведущего за руку очередную девушку с короткой стрижкой по моде социалистических стран. А иногда он прогуливался с маленькой белой болонкой- вот уж контраст: высоченный мужчина и малютка - собачка. Он очевидно был не чужд желанию производить чисто театральные эффекты.Но через какое-то время я перестала его видеть, и это означало, что он покинул город, с которым сросся.Потом в Америке оказалась и я. В 2009-ом году после 14 лет разлуки я прилетела в Петербург, уже не Ленинград. И онемела, увидев высотой и шириной с огромные плакаты портреты Довлатова всюду: на перекрестках, над эскалаторами в метро... Это были не такие передающие необычайную сущность Сергея, как это очевидно в снятых Вами фотографиях, но это были как бы документальные снимки. И они говорили о славе, пришедшей к писателю на родине посмертно. В следующий раз я была в Петербурге в 2012-ом году, и портретов Сергея Довлатова уже не было. И я думала о том чудовищном пространстве, называемом Советский Союз, в котором рождались талантливые и недолговечные люди. Спасибо за Ваши воспоминания и портреты.
Посмертно,
У каждого полувеликого человека оказываются тысячи «ближайших друзей», любовниц, внебрачных детей, и учителей, который «обучили его всему» и без которых «он остался бы ничем».
Добавить комментарий