Тут вечный сюжет о неразмененной золотой монете дарования. Писал Томас Манн на склоне лет, вспоминая молодость:"И, конечно, все эти молодые люди были талантливы... Очевидно, это род половой болезни". Немногим удаётся, все претерпев и выстояв, полученное от небес не растерять, но преумножить. Все же удивительна эта история превращения малозаметного стихотворца в великого поэта! А между тем стихов, возникших после двух начальных слабеньких сборников, немного (том большой серии "Библиотеки поэта", включающий и раннне, и переводы, тонок). Но ВСЕ эти стихи сильные. Некоторые - из лучших, написанных на русском языке за все протекшие столетия.
"Поэзия темна, в словах невыразима..."(Бунин).Отнюдь не считаю доходчивость главным достоинством поэзии. Но никто ведь не сказал, что она недостаток. Самые доходчивые из крупных русских поэтов ХХ века - Есенин и Ходасевич. И поразительно, что второй из названных так надолго остался без читателя в самой России. Однако, интеллигентная публика всё же знала "Путем зерна" и "Тяжелую лиру". Эмигрантские стихи как-то просачивались. Семейное воспоминания: мой отец повел Заболоцкого к нашему родственнику(впоследствии видному театроведу),обладателю рукописей Ходасевича. Чтением Н. А. был потрясен. Особенно сильное впечатление произвело на него небольшое стихотворение "Слепой". Прошло много лет, и он, изломанный жизнью, написал своего "Слепого"...
Скажу дерзко, что у советской поэзии было два родоначальника - антиподы Маяковский и Ходасевич. Я имею в виду,конечно, не идеологию, а стиль эпохи, ее реалии. Реалий этих В.Ф. за несколько лет хлебнул вдоволь. И отобразил. Его воздействие на русскую поэзию советского времени(поскольку она в некоторой, всё же мощной своей части оставалась поэзией) огромно. Конечно, его творчество значительней всей советской поэзии, как и всей эмигрантской(как бы ни силились его принизить ревнивые Георгий Иванов и Георгий Адамович). Но и та и другая все же существовали и не могут быть полностью забыты.
К сему вступительная заметка к подборке, подготовленной мною для антологии, а также два самых маленьких из великих стихотворений В. Ф.. Сама подборка слишком обширна - у меня выходит более 40 страниц...
---
ВЛАДИСЛАВ ХОДАСЕВИЧ (16(28).5.1886 г., Москва — 14.6.1939 г., Бийянкур под Парижем). Родился в семье польского шляхтича, неудавшегося живописца, ставшего владель-цем фотографической мастерской. Мать (дочка печально знаменитого ренегата Якова Брафмана, своей доносительской «Книгой кагала» причинившего беды еврейству) была воспитана в польской католической семье и предана польской культуре, с восторгом рассказывала сыну о родной Литве. В случае Х. национальные корни оказались чрезвычайно важны: поэт испытывал интерес и к польской и еврейской теме, переводил лучших поэтов и того и другого народа, испытал заметное влияние и той и другой поэзии. Увлечению именно поэзией способствовало также общение в 3-й классической гимназии с уже печатавшимся Виктором Гофманом и младшим братом Валерия Брюсова Александром (также писавшим стихи, но позже избравшим путь историка и археолога). Окончив гим-назию, Х. поступил на юридический факультет Московского университета, вскоре перевелся на историко-филологический факультет, но университета ему не было суждено окончить; помешали и тяжкие недуги, мучившие поэта всю жизнь, и драматические обстоятельства личной жизни (потрясением для Х. стал уход его первой жены М. Рындиной). В 1903–1905 гг. Х. попал в круг московских символистов, тяготевших к Брюсову и печатавшихся в альманахе «Гриф» у Кречетова (Соколова). В этом альманахе состоялась первая публикация Х. (1905). Молодой поэт испытал влияние символистов, прежде всего Брюсова, и даже годы спустя возвращался к некоторым брюсовским мотивам (например, в «мышином» цикле эпохи мировой войны), но, и подражая, находил свое, углубленное решение темы. Ощущалась также увлеченность Х. поэзией Золотого, Пушкинского века и прежде всего — поэзией самого Пушкина. В самой ранней лирике Х., нередко подражательной, тяготеющей к неоклассицизму, торжествует безмятежная гармония, заставляющая вспомнить даже идиллии Дельвига. Печаль еще легка и светла, драматизм будущей поэзии Х. только намечается. В связи с этим сильное впечатление производят поздние переделки некоторых юношеских стихотворений, новые концовки, придающие и трагизм, и новую цену стихам, первоначально обыкновенным.
В 1908 г. вышел первый сборник Х. «Молодость», встреченный критикой скорей доброжелательно, но не вызвавший больших ожиданий на будущее. Характерен отзыв Иннокентия Анненского: «… я до сих пор не пойму: Андрей ли это Белый, только без очарования его зацепок, или наш, из “комнаты”. Верлен, во всяком случае, проработан хорошо. Славные стихи и степью не пахнут» («О современном лиризме»). Сам Х. впоследствии считал свое первое создание слабым и ученическим. После выхода «Молодости» он стал профессиональным литератором, сотрудником многих московских изданий, хроникером, рецензентом, фельетонистом, много занимался переводами. Вторая книга «Счастливый домик» (1914), вышедшая в канун мировой войны, принесла поэту бóльшую известность и все же лишь подтвердила уже сложившееся убеждение в том, что автор он второстепенный, если не третьестепенный. Пожалуй, так оно и было в то время. Репутация устоялась и легко понять Есенина, который через несколько лет был удивлен и возмущен (после восторженной статьи Андрея Белого о Х.) тем, что в эпигоне начали видеть крупного поэта (и был переубежден только потрясающим стихотворением «Звезды»). Созревание Х. оказалось замедленным, оно, однако, было ускорено теми катаклизмами истории, которые иных больших поэтов заставили ослабеть или умолкнуть. Но поэт прошел трагиче-ский путь вместе со своей страной: «И ты, моя страна, и ты ее народ, / Умрешь и оживешь, пройдя сквозь этот год…». И далее: «Затем, что мудрость нам единая дана: / Всему живущему идти путем зерна». Третий сборник Х. «Путем зерна» (М. 1920) и четвертый «Тяжелая лира» (М.; Пг., 1922) стали великими книгами русской поэзии. Апокалиптическое время вызвало и соответственные стихи. Родословие свое Х. по-прежнему ведет от русской классики, но уже не от идиллических ее образцов. По свидетельству Нины Берберовой, «он сам вел свою генеалогию от прозаизмов Державина, от некоторых наиболее “жестких” стихов Тютчева, через “очень страшные” стихи Случевского о старухе и балалайке и “стариковскую интонацию” Анненского». Все же Х. не упомянул Некрасова, который, разумеется, оказал и на него свое невольное воздействие. Да и уроки Брюсова, как и уроки Белого, не могли быть забыты. Пожалуй, среди учителей Х. следует назвать и Адама Мицкевича, с которым русского поэта роднит и одинаковый состав крови и характер. Надменное презрение к ничтожному, аристократическая брезгливость соединились с библейским пафосом и мощью воображения, с тайнознанием и смиренным ожиданием чуда. В пронзительных стихах, посвященных памяти няни, кормилицы, Х. утверждает свою связь с Россией и ее судьбой: «И вот, Россия, “громкая держава”, / Ее сосцы губами теребя, / Я высосал мучительное право / Тебя любить и проклинать тебя». Х. разрушил свою первоначальную поэтику и создал новую из ее обломков. Высокая его поэзия создается «из ничего», как в стихотворении «Перешагни, перескочи…», которое Ю.Н. Тынянов назвал «розановской запиской». Оставаясь лириком, Х. становится поэтом социальным и никак не отстраняется от событий общественной жизни, не чурается и политики Ведь в стихотворении «В заседании» сказано примерно то же, что в «Прозаседавшихся» Маяковского, но только ближе к предмету поэзии: «Лучше спать, чем слышать речи / Злобной жизни человечьей, / Малых правд пустую прю…». Восьмистишие «Странник прошел, опираясь на посох…»— одно из лучших стихотворений, написанных на русском языке. Это шедевр любовной лирики, но строка, по насыщенности равная целому роману, — «Вечером лампу зажгут в коридоре…», — невольно свидетельствует о новом времени, о наступившем коммунальном бытии. Х. прожил при советской власти совсем немного лет, но в его стихах возникли все советские реалии. Запрещенный советской цензурой, осужденный как «белогвардеец», он, как это ни странно, является одним из родоначальников советской поэзии (разумеется, если понимать ее не как явление соцреализма, а как определенный художественный стиль, созданный самой жизнью).
В конце мировой войны Х. участвовал в подготовке литературных сборников, задуманных Горьким и Брюсовым. Эти книги должны были познакомить русских читателей с литературой национальных окраин, ставших прифронтовыми. Переводил польских, латышских, финских, армянских поэтов. Особенно известна созданная Х. антология новейшей еврейской поэзии. В конце 1920 г. переехал в Петроград. В эту пору Х. становится другом Горького, находится на советской службе, и имеет возможность наблюдать вблизи деятелей кремлевской верхушки, не вызывающих у поэта восторга. Тем не менее в письме давнему знакомому монархисту Б.А. Садовскому он пишет: «Говорю прямо: многое в большевизме мне глубоко по сердцу. Но Вы знаете, что раньше я большевиком не был, да и ни к какой политической партии не принадлежал. Как же Вы могли предположить, что я, не разделявший гонений и преследований, некогда выпавших на долю большевиков, — могу примазаться к ним теперь…». Перерождение былых революционеров в дни начавшегося нэпа («Я прячу выручку дневную / Свободы в огненный колпак…») вызывают у Х. ярость, пожалуй, даже большую, чем кровавые эксцессы революции. В 1922 г. вместе с молодой поэтессой Ниной Берберовой Х. уехал за границу. Жил в Бер-лине, где стал сотрудником горьковского журнала «Беседа», побывал во многих городах Европы, в апреле 1925 г. обосновался в Париже. Был сотрудником многих периодических изданий эмиграции («Современные записки», «Воля России», парижских газет «Дни», «Последние новости», «Возрождение»). Им написано более 400 статей и рецензий, 80 пушкиноведческих работ, превосходная беллетризованная биография Державина (1936). Кроме того, Х. — автор стихов и творческой биографии вымышленного поэта конца XVII — начала XIX века «Жизнь Василия Травникова». Даже литературные враги Х. были очарованы творчеством и житием Травникова и поверили мистификации, хвалили Х. за его открытие. В 1939 г. уже умирающий Х. собрал в одну книгу «Некрополь» написанные за последние 15 лет биографии выдающихся писателей-современников. Эти мемуары беспощадны и литературно блестящи.
С годами Х. превратился в критика и исследователя литературы. В последний его стихотворный сборник, наряду с «Путем зерна» и «Тяжелой лирой», вошел выдающийся, твердой рукой собранный цикл стихов, созданных уже в изгнании, — «Европейская ночь». В дальнейшем как поэт он сам поставил себе предел. С ним случилось то, что иногда происходит с очень большими поэтами: легко написать самые прекрасные стихи, но сама задача уже кажется несерьезной перед неразрешимой мировой загадкой: «А под конец узнай, как чудно / Все вдруг по новому понять, / Как упоительно и трудно, / Привыкши к слову, — замолчать» («Пока душа в порыве юном…». 1924).
Х. выбился в большую литературу из круга незаметных профессиональных литераторов. Руководимый только силой необычного характера и творческой волей, он совершил невозможное и предвосхитил все ожидания. Он сам понял, что с ним произошло: «Нет у меня для вас ни слова, / Ни звука в сердце нет, / Виденья бедные былого, / Друзья погиб-ших лет! / Быть может, умер я, быть может —/ Заброшен в новый век, / А тот, который с вами прожит, / Был только волн разбег, / И я, ударившись о камни, / Окровавлен, но жив, — / И видится издалека мне, / Как вас несет отлив» («Скала». 1927).
Х. неспроста называют «любимым поэтом тех, кто не любит поэзии». Этот — парадокс логичен: поэзия Х., полюбившего «прозу в жизни и в стихах», — иного, высшего свойства, она — для пожилых, несколько усталых, но еще жаждущих разгадки людей. У них уже нет времени на пустяки. Х. дает самую суть, говорит о главном. Часто его стихотворение, как затемненная комната озаряется одним без нажима произнесенным словом, как вспыхивает слово «почти» в стихотворении «Когда б я долго жил на свете…»: «И небом невозбранно дышит / Почти свободная душа».
Велико воздействие поэзии и поэтики Х. на эмигрантскую и советскую поэзию. Его влияние испытали не только Владимир Набоков (боготворивший Х.), не только поэты «парижской ноты», от Х. отмежевывавшиеся, но и молодой Заболоцкий, Слуцкий, поэты так называемого «фронтового поколения», Тарковский, Липкин, Межиров,Винокуров,Глеб Семенов, Рейн. Стихи Х. проникали в Советскую Россию, его сборники были, в общем, доступны. Некоторые стихотворения Твардовского представляют собой переделку вещей Х. Пресловутая «Бригантина» Павла Когана, конечно, также «срисована» с более тонких стихов раннего Х. («За окном ночные разговоры»). «Тяжелая лира» произвела впечатление и на обериутов, и на Оболдуева, и на переимчивого Смелякова.
Х. — один из самых доходчивых, волнующих поэтов, обращенных не в пустоту, а прямо к душе читателя и собеседника. И этого поэта советский читатель был лишен долгие десятилетия. Но все же «… Каждый стих гоня сквозь прозу, / Вывихивая каждую строку», он «привил-таки классическую розу к советскому дичку». Сбылось пророчество Х., одновременно победоносное и нерадостное: «Во мне конец, во мне начало. / Мной совершённое так мало! / Но всё ж я прочное звено: / Мне это счастие дано. / В России новой, но великой, / Поставят идол мой двуликий / На перекрестке двух дорог, / Где время, ветер, и песок…» («Памятник». 1928).
---
* * *
Странник прошел, опираясь на посох, —
Мне почему-то припомнилась ты.
Едет пролетка на красных колесах —
Мне почему-то припомнилась ты.
Вечером лампу зажгут в коридоре —
Мне непременно припомнишься ты.
Что б ни случилось, на суше, на море
Или на небе, — мне вспомнишься ты.
11 (или 13) апреля 1922. Петроград
СЛЕПОЙ
Палкой щупая дорогу,
Бродит наугад слепой,
Осторожно ставит ногу
И бормочет сам с собой.
А на бельмах у слепого
Целый мир отображен:
Дом, лужок, забор, корова,
Клочья неба голубого —
Все, чего не видит он.
8 октября 1922. Берлин
10 апреля 1923. Saarow
