Мы - были

[Продолжение. Начало “Чайка”, № 1 , от 10 января 2003 г. , № 16 (51) от 19 августа 2005 г. - № 20 (55) от 21 октября 2005 г.]

С нового осеннего семестра 1975 года пришел к нам новый заведующий — Тамара Панкратовна Богданова. Как мы и просили, “для усиления руководства кафедрой”. С поста секретаря по идеологии Могилевского (или Гомельского) горкома партии. Настоящая партийная функционерка. Сразу же нам так и заявила, что будет жестко проводить на кафедре партийную линию. Мы потом не раз вспомнили мудрость многоопытных китайцев, по которой следует молить богов о даровании долголетия каждому нынешнему начальнику, потому что следующий будет еще хуже.

Когда-то Протасеня явился на кафедру со словами: “Я прийшол сюды, каб сказать вам аб сваем рэнамэ”. Богданова “аб сваем рэнамэ” не говорила. Она сказала так: “Я прислана на кафедру для того, чтобы в работе кафедры поднять линию партию на должную высоту”.

Поднять линию... Мы только переглянулись: за что боролись?

Подъем линии начался с увольнения двух лучших преподавателей — Володи Клокоцкого и Гриши Карчевского. К лету 1975 года закончился их 5-летний срок прохождения по конкурсу. Стало быть, нужно было снова проходить избрание по конкурсу на ученом совете института. Все эти конкурсы в норме были необременительной формальностью. Претенденты писали заявления, давались объявления в газеты. Если преподаватель не вызывал нареканий и устраивал руководство (студентов — тоже), то он проходил конкурс автоматически. А все подавшие “с улицы” на это единственное вакантное место — не проходили.

Тонкость ситуации с Клокоцким и Карчевским состояла в том, что они уже десять лет занимали должности старших преподавателей. По положению о высшей школе, лектор мог без защиты диссертации занимать место старшего преподаватель как раз 10 лет. А потом — только ассистента. Диссертации у ребят, фактически, были готовы, публикации имелись, но все эти справки и хлопоты по доведению до защиты были им “не по нутру”, как-то все откладывалось, — вот так и затянули.

Хорошо зная об условиях конкурса, они написали заявление на имя конкурсной комиссии на занятие должности ассистента. Немного досадно (и потеря в зарплате), но поправимо: защита — и все возвращается на место.

Богданова вызывает их в кабинет.

— Товарищи Клокоцкий и Карчевский, я советовалась в ректорате, там о вас очень хорошего мнения. Поэтому вас решено оставить в должности старших преподавателей. Пишите новые заявления.

Архистратиг Гриша чего-то опасается. Да нет, говорит, — давайте лучше оставим все как было. Чтобы по закону. Защитим — тогда переиграем.

Богданова неожиданно по-дружески улыбается:

— Эти заявления на ассистентов я рву, а вы пишите на старшего.

Что делать? Гриша с Володей прямо тут же пишут.

Через пару дней ученый совет. Богданова представляет своих.

— Уважаемый товарищ ректор, уважаемые члены ученого совета. У меня сложный случай. Двое вроде бы неплохих преподавателей, Карчевский и Клокоцкий, давно работающих на кафедре, не защитили диссертации за 10-летний срок пребывания в должности старшего преподавателя. Я им говорила, что по закону о высшей школе они не могут более занимать эти должности. Предлагала написать на ассистента. Они сначала вроде бы согласились, а потом порвали свои заявления (показывает всем куски) и написали — на старшего. Настаивают на своем. В этой ситуации мы не можем идти у них на поводу и грубо нарушать закон. Предлагаю не проводить их по конкурсу.

Члены ученого совета, в том числе и те, кто хорошо знал обоих как отличных профессионалов и просто славных ребят, недоумевая и удивляясь такой детской беззаботности опытных людей, голосуют против. Оба стоят перед увольнением.

По большом счету, да даже и по малому, мадам оказалась полной дурой: обо всем, что произошло на Ученом совете, нам стало известно через пять минут после его окончания.

Пришли к Грише. Он сидит понурый: я сам дурак, поддался на такую дешевую провокацию! Разве ж не знал, с кем имею дело? С партийной сукой! Поделом нам!

— Ну что ж, пойду искать место в школе, буду учителем истории или литературы, продолжу то, с чего начинал в молодости.

Тогда Гриша и все мы еще не совсем знали, с кем имеем дело. Немного позже мне стало известно, что Богданова тесно связана через общих знакомых с Протасеней. От него она получила список всех, кто участвовал в его снятии. С заповедью, так сказать, “уходя от нас”, уволить всех смутьянов (это именно его слово). Первыми на замещение по конкурсу оказались Володя с Гришей. Я — в конце, как раз недавно проходил конкурс. В промежутке — все остальные участники борьбы.

Итак, что будем делать, какова стратегия? Клокоцкий находит пикантный ход:

— Богданова, похоже, положила глаз на Эдика Лапотко. Давайте попросим его уважить даму. Пусть он закружит ее в любовном угаре, да и отвлечет от борьбы. От подъема линии партии.

— Ладно, поговорим с ним.

Говорим. Нет, отвечает, ну, — никак. Не выйдет. С души воротит. Линия партии, может быть, и поднимется, но более — ничего.

Лапотко был видным и статным. Девушки его любили. Но сердцу и другим органам не прикажешь. Его судьба потом сложилась нестандартно: уже в зрелом возрасте он открыл в себе дар художника. Стал писать и рисовать необычные картины в оригинальной манере. На него вышли иностранцы, стали покупать. Эдик ушел из института, стал свободным художником. Состоятельным человеком. А потом вдруг скоропостижно умер. Но все это позже — во времена перестройки. А тогда... Отказ Эдика от любовного альянса с мадам нас не очень огорчил. Да и мало бы это дало. Ведь увольнение ребят юридически уже состоялось, им только давали доработать до конца года по приказу.

Через пару дней хождения “с думой на челе” я сказал архистратигу Грише:

— Мы ее уволим.

— С ума сошел? Только что уволили Протасеню. Она назначена решением бюро ЦК. Только начала работать. На нее же ничего нет. Наше дело ей не пришьешь. Никто нашего разговора с ней не слышал. А у нее есть на нас компромат — обрывки нашего заявления на ассистента и целые заявления на старшего. Да и вообще это не причина для снятия. Такая мелочь... И то — против нас, а не против нее. Каждый скажет: дураков нужно учить.

Наше положение казалось безвыходным. Брежневский благостный застой, конечно, не любил, когда тихое спокойствие нарушалось идеологической доносительской возней по всякой ерунде, что обильно практиковал Протасеня, вызывая неудовольствие партийных верхов. Но еще больше верхи не любили всяких передвижек своих проверенных кадров. Не для того снимали неугомонного Хрущева, а для полной стабильности собственного жития. Ишь ты, подчиненные напишут жалобу, а нас будут снимать? Шалишь! Убрать номенклатуру ЦК — это надо было поставить на уши всю кафедру, ее партбюро, партком и ректорат института. Это мы сделали с Протасеней. Повторить подобное с новым заведующим всего через пару месяцев после той революции — дело невозможное.

— Гриша, пока не знаю как, но я тебе говорю: мы ее уволим. Не может быть, чтобы такая скотина в своей партийной карьере где-то не нахомутала и не напортачила.

— Это все общие слова. Как узнать — где? И что именно? И это “что-то” должно быть таким весомым... даже и не представляю, каким именно.

Я несколько дней ходил весь в тяжелых думах. Как Петр Первый на берегу пустынных волн. Петр не Петр, но как-никак — Петрович.

Вдруг вспомнил! Вскоре после прихода мадам на кафедру Володя Клокоцкий обмолвился:

— Прочитал я книжку Богдановой “Рядом с нами инженер”, вот стоит Минск, 1975 год. Что-то похожее я уже читал. Хотя вся эта советская социология такая... Похожая друг на друга. Пишут, пишут, сами не понимают что.

Стоп! Похожая! А что если не просто похожая, а текстуально то же самое? Богданова только что защитила докторскую диссертацию. Ее книга “Рядом с нами инженер” — главная публикация по докторской. Если доказать плагиат, докторскую зарубят! А, стало быть, и ее заведование!

Вторая мысль: ну, это вряд ли. На такой риск она не пойдет. Конечно, все списано, пережевано, но чтобы текстуально — это нет. Переставит абзацы, изложит своими словами, зальет водой и словесным поносом. Идей у нее, конечно, никаких. А те, что есть, заимствованы. Да и что это за идеи... Что партийное руководство воспитательным процессом очень важно? Кто там будет разбираться в этих идеях: кто у кого взял да какова степень оригинальности.

Нет, нас спасет только чистый плагиат, когда не нужно разбираться ни в идеях, ни в их научной значимости, ни в том, настолько или не настолько изменен порядок слов в предложениях, чтобы считать их оригинальным текстом. Только — дословный, кристальный плагиат. Только чистая победа, как у боксера Фелипе Ривера в великолепном рассказе Джека Лондона “Мексиканец”.

В день очередного заседания кафедры я как сомнамбула пошел в библиотеку Академии Наук — как раз наискосок от нашего института. В некоторой мистической прострации влез в тематический каталог и заказал первую же книгу со сходным с богдановской книжкой названием: “Мангутов И.С. Инженер. Социально-экономический очерк. М.: Советская Россия, 1973”.

Книжку Богдановой я только что внимательно (преодолевая сильное отвращение) прочитал. Ее страницы запечатлелись у меня в голове, как фотографии, помимо смысла, которого, по правде сказать, там почти и не было.

Начинаю пролистывать Мангутова, не читая, а как бы фотографируя страницы.

Нет... Нет... Нет... ЕСТЬ!!!

Вот она — первая ласточка! На стр. 26.

“Под рабочим местом инженера понимается часть производственной площади, закрепленной за данным работником...” (пропускаю длинное цитирование).

И точно такая же страница у мадам. Слово в слово!

Дальше, дальше, дальше...

ЕСТЬ!!!

“Можно выделить следующие группы свойств личности руководителя...”.

Можно, можно выделить, поднимательница партийной линии ты, эдакая, “следующие группы свойств личности руководителя”. Особенно — склонность к “организаторской деятельности” по плагиату. Возгласов “Эврика” в первый же улов было семь. Время мое истекало: нужно было бежать на заседание кафедры, я уже и так опаздывал. Успел обратить внимание на то, что разбрасывала она уворованные страницы в разных местах своего “научного труда” и перемежала их какими-то другими текстами (большинство из них мы позже нашли), совсем не обязательно тематически сходными. Для этого она изобрела ловкий, как ей казалось, ход. Перескакивая, например, от темы “организаторского чутья, избирательности, ума, психологического такта и энергичности руководителя” к совсем другой теме, она соединяла эти куски связками: “кроме того, важно отметить, что...”, или “с другой стороны, имеет значение, что...”, или “в свете последних решений исторического съезда партии также следует добавить, что...”. Ну, и добавляла произвольно списанный кусок из другой книги.

Богданова, наверное, искренне считала, что это и есть научная работа. Ну, как мы пользуемся готовыми словами (мы ведь не изобретаем новые слова) и составляем из них свои письмена, так и ученый-социолог пользуется абзацами и страницами готовых текстов, только комбинирует их по своему усмотрению и получает некий новый высоконаучный результат.

Я выписал Мангутова на домашний абонемент и побежал с обеими книжками (вторая — Богдановой) на кафедру.

Богданова недовольно глянула — почему опаздываете? Знала бы — не спрашивала. Она вещала что-то о новых задачах кафедры в свете каких-то очередных решений.

Место рядом с Гришей было свободным. Сел и, дрожа от обуреваемых чувств, написал на листе: “Мадам — конец”. Он ответил на том же на листе: “Оставь свои пустые утешения”. Я: “Читай здесь и здесь”. Уже отметил карандашом куски “от и до” и номера страниц параллельного текста в обеих книжках.

Гриша хмуро прочитал страницу Мангутова. Потом пододвинул труд мадам. После первых нескольких предложений, смотря то в одну, то в другую книгу, начал пришептывать: “Этого не может быть, этого не может быть”. И так — без остановки. В конце забылся и довольно громко произнес: “Этого не может быть!”

— Чего не может быть, Григорий Семенович? — спросила Богданова.

— Мммм. Не может быть, Тамара Панкратовна, чтобы мы не выполнили поставленных перед нами задач.

— Ну, разумеется.

Гриша написал на листе: “Мы спасены”.

Говорит на нашем слете:

— Ребята, кроме нас троих, об этом пока никто не должен знать. Даже из наших. Кроме Славы Степина. Ну и, может быть, Партизана. Сначала мы должны набрать максимально много плагиата. Потом напишем в ВАК, в отдел науки ЦК. Не дай Бог, утечка информации. Богданова может отозвать диссертацию “на доработку”. Начнет заметать следы. Потом, поди, доказывай.

— Ну, Архистратиг, а книгу-то свою, куда она денет?

— Книга — сравнительно ерунда. Скажет, что машинистка напутала. Или верстальщики. Утеряли сноски. В последний момент в сверке их пропустили. Так и ушло в типографию. Что, мол, я могла сделать? Главное — диссертация. Там нет верстальщиков.

Мы соглашаемся с архистратигом.

Все трое: я, Архистратиг и Володя Клокоцкий засели в библиотеки. Через месяц мы стали лучшими знатоками социологической советской литературы в СССР. Слава Богу, за годы ее возрождения не успели еще много написать. И переписать друг у друга. Собранный (списанный Богдановой) материал был огромным. Не только на ее книгу, но и на ее диссертацию, копия которой была в университетской библиотеке (нам ее выдали по блату).

Разработали механику извещения “всех, кому положено”. Брали лист ватмана как бы двойной А-4. На одну половину наклеивали напечатанный на машинке кусок первоисточника, на второй — такой же кусок “научной работы” мастодонта социологии. С указанием страниц там и здесь. Готовили сразу 5 экземпляров. Один для себя, для контроля. Второй — тому, кто будет отправлять от своего имени. Остальные три — по назначению.

Да, сразу возник вопрос: от чьего имени отправлять в ВАК, в отдел науки ЦК, в “Литературную газету?” Анонимно?! Ни в коем случае! Анонимки даже не будут рассматривать. Нет, если бы то было дело о подпольных цеховиках или антисоветской организации, то еще как бы рассмотрели. А вот в щепетильную историю с плагиатом бывшего секретаря по идеологии горкома, креатуры ЦК никто лезть не захочет. Отделаются отпиской, что, мол, анонимки не рассматриваются. К тому же нам, как воздух, была нужна обратная связь, что и как будут отвечать заинтересованные инстанции на наши сигналы.

Тогда — от своего? Тоже ни в коем случае! Архистратиг Гриша доходчиво пояснил, чем это обернется. Когда мы пошлем первый блок компромата, об этом через пару дней станет известно на кафедре. У Богдановой свои связи, уж из отдела науки ей быстро сообщат о нападении. И тогда нам конец. Ведь огласка произойдет до всяких решений по существу дела о плагиате. Наши материалы сразу получат от клевретов Богдановой клеймо “клеветнических мерзостей”. Истеричная Забелло начнет вопить о склочниках и преступниках, Докторов — о злостных очернителях и антипартийном сброде, Кудрявцев — о травле уже второго заведующего кучкой антисоветских отщепенцев.

Начнутся целенаправленные походы заведующего с клевретами на наши “открытые лекции” (заведующий имел право любую лекцию объявить открытой). Заседания кафедры, отрицательные оценки наших лекций комиссией во главе с заведующей, партийные персональные дела... Если удар “узко” нанести по всем троим, то даже наши сторонники поежатся, не смогут нас защищать. Они ведь на “открытых лекциях” не были. И вообще своя рубашка... К тому же двое из троих уже юридически уволены. Так что и мотивация наших действий готова: они мстят заведующему за то, что она поступила по закону и отказалась проводить Карчевского и Клокоцкого на должность старших преподавателей. И ради своей шкурной мести не останавливаются перед гнусной клеветой. Их нужно не только немедленно уволить, но и подать на них в суд!

Дело по здравому размышлению было вовсе не так просто и однозначно. Это сейчас кажется очевидным: ну, что там доказывать?! Есть книга и диссертация мадам. И есть другие книги, изданные раньше. Показываете страницы в ее опусах, а потом такие же страницы в других книгах, откуда она списала. И вопрос ясен. Нет, совсем не ясен. Он ясен только в частном виде — на кухне, когда вы показываете эти книги своему приятелю. Вот приятель запросто признает: ну, тут дело кристальное, ваша Богданова — наглая плагиаторша. Но нам нужно было, чтобы факт плагиата был признан на некоем социальном и официальном уровне.

Нам следовало протащить все эти страницы и обязать эту голову монстра понять, что предъявленный материал — бесспорный плагиат. И не просто понять, но вынести вердикт: плагиат.

Мы знали, что это будет трудно и долго. Опыт с Протасеней уже был. Но что так долго — этого мы не могли предположить. Целых полтора года — вот сколько времени понадобилось, чтобы признали очевидное. И то — благодаря невероятному стечению обстоятельств, благодаря тому, что наш Партизан когда-то пускал под откос немецкие эшелоны вместе с Машеровым.

Мы с психологией “рядовых партийцев” столкнулись гораздо позже, когда дело шло к финалу. Тогда один из нейтралов, с другой кафедры, как бы невзначай сказал Докторову: мне тут дали книжку Богдановой и Мангутова. Ну, я вам скажу... Посмотрите хотя бы, вот на этой странице, и на этой.

— И смотреть не буду, — спесиво отвечал иезуит Докторов. — Для этого есть комиссия, пусть она разбирается.

Итак, нужен был реальный человек, от имени которого во все инстанции отправлялись бы разоблачительные материалы. Желательно живущий не в Минске, а в Москве (письма из столицы имели больший вес). Притом он должен сам неплохо разбираться в ситуации, внимательно читать все наши тексты, полностью в них ориентироваться. И быть абсолютно надежным. Более того, он должен быть вовлеченным в нашу игру, стать полноценным и заинтересованным участником процесса. Стать одним из нас.

Я нашел такого человека!

Это был Саша Петров, которого я к тому времени знал лет семь. Кандидат физ.-мат. наук, заведующий лабораторией математических методов в институте атомной энергии им. Курчатова. Весьма неприязненно относящийся к государственно-партийному устройству страны. Читал самиздат-тамиздат. Был инициатором так называемых “рождественских семинаров” (по 25 числам декабря), проводимых обычно в доме у моей сестры Люды.

Мы собрали весь наш улов, я созвонился с Сашей и выехал в Москву. Все ему показал и подробно рассказал. Он был в восторге (боец по натуре), с радостью согласился участвовать: “Мы покажем этой партийной сволочи, что с наукой так обращаться нельзя!”

Что особенно важно, у него было дополнительное преимущество: его личная научная работа по распознаванию зрительных образов. Тогда еще не существовало персональных компьютеров, вся работа шла на здоровых институтских мейн-фреймах (ЭВМ). Никаких программ вроде позднейших распознавателей текста Fine Reader тоже еще не было, но какие-то самотужные начинания в этой области делались. Это нам здорово помогло: все свои письма “в инстанции” Саша начинал словами: “Профессионально занимаясь проблемой распознавания зрительных образов, в том числе текстов, а также увлекаясь социологией, я использовал для работы по распознаванию текстов книги Богдановой и Мангутова и случайно обнаружил, что книги доцента кафедры философии из Минска Богдановой представляют собой откровенный плагиат из книг...”.

По нашему институту поползли слухи: в ВАКе создан специальный отдел по “компьютерному” распознаванию плагиата. Теперь любая диссертация засовывается в компьютер, он сравнивает ее со всей своей огромной базой данных и показывает, где и что списано. Недавно защитившиеся, но еще не утвержденные ВАКом, ходили бледными и дрожали.

Саша отправил три увесистых посылки: в отдел науки ЦК (союзного), в редакцию “Литгазеты”, и в ВАК на имя ее председателя В.Г.Кириллова-Угрюмова.

Никакого результата. Но все-таки какая-то надежда была: в редакции такие отчаянные смельчаки — Аркадий Ваксберг, Ольга Чайковская... Их разоблачительными статьями зачитывалась вся интеллигенция. Ох, ведь не боятся, а?! Вдруг, да и напишут “от себя”, ведь у них в руках совершенно непробиваемый, абсолютно доказательный материал! Это потом мы узнали, что все материалы, публикуемые храбрецами, если они касались номенклатуры, получали разрешение с самых верхов.

Одновременно Петров написал письмо Мангутову, рассказав ему, как он, занимаясь распознаванием зрительных образов, попутно распознал в заведующей кафедрой философии Богдановой злостного плагиатора, списавшей у Мангутова добрую четверть книги. “Такой вот у нее оказался нехороший образ”, — закончил Саша письмо. Цель была: не обратится ли сам Мангутов как обворованный автор в ВАК с протестами и требованием пресечь поползновения мадам (на то в письме были намеки). Мангутов ответил, что весьма польщен таким вниманием к его книге математика Петрова. О Богдановой отозвался снисходительно: ну, ей нечего самой писать, вот она и списывает. Стало ясно, что Мангутов ничего предпринимать не станет. Единственная польза — он прислал Петрову ту самую книгу с дарственной надписью.

Плохо дело. Но тут выяснилось, что тертый мужик, председатель ВАКа Кириллов-Угрюмов, сам хороший физик, недавно еще ректор МИФИ, решил не торопиться. Пусть-ка полежит эта диссертация более чем подозрительной Богдановой. Раньше чем через год не ставить ее на экспертную комиссию ВАКа. Пусть с ней сначала разберутся партийные органы.

Партийные органы начали разбираться.

В Москву приехал зав. отделом ЦК Белоруссии по науке Евгений Михайлович Бабосов. Приехал он лично проверить, кто такой этот пишущий объемные послания Петров. Есть ли такой в природе? Или все это организовала группа клеветников, окопавшаяся на кафедре философии заведующего, честного члена партии, большого ученого Тамары Панкратовны Богдановой?

Нужно представить завотделом науки ЦК Белоруссии Евгения Бабосова, человека поразительной пронырливости. Автора (позже) 24 книг про человека и социологию. А ко временам, о которых идет речь, 1975 год, сочинителя книг про Программу КПСС и учениях Маркса и Ленина о новом гуманистическом человеке.

Сейчас в биографической справке о нем нет ни единого слова о его высокой партийной карьере. Тогда он представлял новую поросль партийных функционеров — незамутненную породу циников. Конечно, у них никаких высоких идеалов, веры в совершенствование развитого социализма и, тем более, в построение коммунизма. Эта новая функционерская генерация здорово отличалась от прежнего поколения, например, от Машерова, искренне верующего в светлое будущее всего человечества. И от следующего, послевоенного поколения крепких работников вроде секретаря по идеологии ЦК Кузьмина, который в торжество коммунизма во всем мире уже не очень верил, но в совершенствование реального социализма — еще вполне.

Пронырливые циники никакие возвышенные глупости не исповедовали. Власть для них была альфой и омегой. Бабосов достиг для его возраста очень приличного результата: стать к 40 годам видной фигурой в масштабах ЦК — немало. Для того были свои методы партийного заползания в партийные соты. Но еще он упрочивал свое “реноме” как партийного ортодоксального теоретика. Для этого штамповал одну за другой книги, все больше по критике буржуазной философии. И еще — религии. Особо доставалось Тейяру де Шардену и неотомизму в целом. Книги были толстыми, про некоторые даже говорили по “Свободе” как о яро материалистических и бездуховных, чем (передачами) Бабосов очень гордился. Основное его увлечение, однако, — бабы. Своего рода минский Казанова. Впрочем, таких много. Можно сказать, голова как придаток к половым органам.

Именно от него я узнал о произведении Юза Алешковского “Николай Николаевич”, которое его привлекло не литературными изысками, а исключительно скабрезными сценами. Вот и спрашивается, как при такой страсти можно выдавать на гора десятки книг? Да только методом наложений, перестановок и сочетаний. Не таким грубым, как у мадам Богдановой, но по сути очень похожим. К тому же, под рукой аппарат партийных чиновников. Пусть тренируются, набивают руку. А я потом пройдусь своей рукой мастера.

Тайная симпатия Бабосова (среди своих его звали “Бабосня”) к Богдановой пробивалась довольно явно. Не как к бабе, уж после “девушек месяца” из “Плейбоя” — точно нет. Но как к участнику своей корпорации “партийных ученых”. В начале 70-х повеяло новой разрешенной кормушкой — социологией. Бабосов сразу потянулся к ней. Критику буржуазной философии и религиозного дурмана уже основательно обглодали. А тут — раздолье. И критики буржуазной социологии полно, но, главное, можно встать в ряды чрезвычайно полезных помощников партийных вождей. Мы, социологи, изучаем структуру нашего общества. Как оно воспринимает верные лозунги и директивы. И на основе высоконаучных исследований будем вам верными помощниками в формулировании способов построения величественного здания коммунизма. А тут такая лафа: Бабосов и сам партийный чин высокого ранга, и, одновременно, видный ученый, один из основоположников белорусской социологии. Он будет самым незаменимым из всех.

Летом 1976 года Бабосов лично прибыл в Москву удостовериться, существует ли во плоти такой человек и такой ученый, как Александр Павлович Петров, который засыпал ЦК и ВАК разоблачениями большого ученого Т.П.Богданову.

Разумеется, Бабосов навел предварительно справки и через адресное бюро, да и по “своим каналам”. По указанному в письмах адресу такой человек проживал. И телефон был тот самый. Звонит.

— Александр Павлович?

— Да.

— Это говорит Евгений Михайлович Бабосов, завотделом науки ЦК Белоруссии. Я сейчас нахожусь в Москве по делам и хотел бы встретиться с вами. Поговорить по поводу нашего с вами общего дела.

— Какого дела?

— Ну, как же, по поводу материалов на Богданову.

Ах, как было бы прекрасно, если бы этот Петров ответил: а я не знаю никакой Богдановой.

Но Саша отвечает:

— Конечно, охотно.

— Хммм. Не трудно ли вам будет захватить с собой кое-какие ваши материалы, чтобы мы могли кое-что обсудить?

— Хорошо, я возьму. Кое-какие.

Как здорово, что мы все копии материалов оставляли Петрову! А в последнее время я их лично отвозил в Москву, не слишком доверяя почте.

Встречаются у Бабосова в номере гостиницы “Москва”. Столик, коньяк, кофе, бутерброды с икрой.

— Вот тут несколько прежних подборок плагиата Богдановой. Копии. А вот тут, изволите видеть, новые — первые экземпляры. Как раз собирался их послать в отдел науки ЦК. Я первые экземпляры всегда посылаю в ЦК, понимаю, что это главная направляющая сила. Вторые — в ВАК.

— Да, да, присылайте, мы их внимательно рассмотрим.

Саша заметил, что Бабосов внимательно рассматривает не тексты, а его, Петрова. А на столе перед ним лежит его увеличенный снимок — из личного дела Курчатника, который Бабосов тут же прикрыл рукой и как бы невзначай засунул в папку.

— И вы все это делаете один?

— Да. Это не так трудно, если знать методику.

Бабосов поблагодарил Сашу за научную принципиальность и обещал лично проследить за ходом расследования.

Вскоре после возвращения Бабосова из следовательской командировки в Москву, отдел науки Белорусского ЦК спустил заявление Петрова со всеми материалами на Богданову в Минский горком (еще ранее союзный ЦК спустил дело в Белорусский ЦК). Горком создал комиссию из каких-то инструкторов, куда вошла пара докторов наук из университета. Нам быстро стало известно, что все они так или иначе тесно связаны с Богдановой. А председатель комиссии, зав. идеологическим отделом горкома, — и вовсе дружок Богдановой.

Комиссия не мудрствовала лукаво. Ее члены бегло просмотрели несколько страниц текста книги Богдановой. Пригласили виновницу торжества. Она пояснила, что ни сном, ни духом. Вот в конце книги, в списке использованной литературы, значится тот же Мангутов. И еще многие. Стало быть, она на него ссылалась. Кого-то нет? Ну, упустила.

Комиссия поддакивала. Ну, и где ж здесь плагиат? Никакого плагиата нет. Одинаковые по тексту страницы? Это машинистка пропустила кавычки. А я недосмотрела. Слишком много таких страниц? Ну, я много цитировала. Это для того, чтобы продемонстрировать хорошее знакомство с литературой. Ради высокого научного уровня. Да, кавычки пропустила машинистка. И сноски внизу страниц тоже пропустила. А я не увидела.

За недосмотр кавычек комиссия горкома “указала” Богдановой на ее невнимательность. Самая малая, на самом деле — никакая степень “партийного взыскания”. В решении комиссии особо говорилось о большом вкладе Богдановой в науку и о том, что пропуск кое-где кавычек ни в малейшем степени не умаляет достоинств ее научных работ.

Об этом решении комиссии горкома с большим подъемом и даже надрывом на заседании кафедры сообщил зам. Богдановой Докторов. Закончив зачтение выводов комиссии, он зловеще произнес: “А вот теперь нужно заняться розыском клеветников. Кто это все организовал? Кто устраивает травлю честных партийных кадров? Что это еще за 37-й год такой, я вас спрашиваю?! Мы разберемся, и они получат по заслугам!”

Мы были на грани разгрома и гибели. Не физической, конечно, а “социальной”.

продолжение следует