Редактор в советской литературе играл особую роль. Он не только был посредником в заключении договоров, организовывал публикацию и улаживал дела с вышестоящими организациями, но и помогал прохождению рукописей через цензуру.
Несомненно, он должен был быть всесторонне образованным человеком как в литературном плане, так и в области истории и философии, а также обладать политическим чутьем и дипломатическими качествами. И, конечно, от редактора ждали понимания творческого процесса и тонкой работы с авторскими рукописями.
Последнее предполагало установление личного контакта с литераторами, умение расположить их к себе. О значении редактора Владимир Войнович написал так: Редактор в литературе играет примерно ту же роль, что тренер в спорте. Может быть, он сам не умеет писать (иногда, впрочем, умеет), но если у него хороший вкус, его помощь неоценима.[1]
Мой отец, писатель Юрий Трифонов (1925–1981), всегда имел хорошие отношения с редакторами. Как правило, редакторами бывали женщины. Они считали его тонким, интеллигентным человеком, понимающим женскую психологию.
Редактором первого романа Трифонова Студенты (1950) была Тамара Габбе, близкая знакомая Самуила Маршака, которую называли «литературным вкусом Москвы». Она во многом способствовала получению Трифоновым Сталинской премии за его первый роман.
Редактором второго романа Утоление жажды (1963) стала София Разумовская, жена писателя Даниила Данина, прекрасный специалист своего дела, милая и интеллигентная женщина. С супружеской парой Разумовской-Даниным отец поддерживал дружбу долгие годы.
К работе над романом Утоление жажды, которая заняла десять лет и претерпела много переделок, подключилась и моя мама — певица Нина Нелина (1923–1966). Она к тому времени больше не выступала в Большом театре и потому посвятила себя литературной деятельности мужа: помогала переписывать роман, принимала участие в обсуждениях с Софьей Разумовской.
Долгие годы Трифонов поддерживал тесные рабочие контакты с Асей Берзер (журнал «Новый мир») и Валентиной Кургановой (издательство «Советская Россия»).
Главную же роль в работе Трифонова сыграла его вторая жена, редактор Алла Павловна Пастухова (1936–2014), работавшая вместе с ним над романами Нетерпение (1973) и Старик (1977), а также над всеми «московскими повестями», в том числе Домом на набережной (1976), принесшему ему мировую славу. Когда за повестью Обмен (1969) в журнале «Новый мир» последовали другие — Предварительные итоги (1970), Долгое прощание (1971), Другая жизнь (1973), все заговорили о появлении «нового» Трифонова.
Многие отмечали, что писатель переродился. Но мало кто упоминал, какая большая заслуга в этом принадлежала его жене-редактору Алле Пастуховой. Она правила стиль, убирала все лишнее, следила за балансом формы, чтобы не отодвинуть на второй план главные мысли. Например, для укрупнения темы конформизма в Доме на набережной она, несмотря на сопротивление Трифонова, настояла на сокращении повести в три (!) раза, сняв материал, посмертно изданный как незавершенный роман Исчезновение (1987). Пастухова говорила: «Каждую фразу я пропускала через себя».
Роман Нетерпение (1973), вышедший в Политиздате с редактурой Пастуховой, был признан лучшим в серии «Пламенные революционеры»[2] и переведен на многие иностранные языки. Особенную актуальность роман приобрел в Западной Германии, где в 70-е годы появилась леворадикальная террористическая организация «Красные бригады», совершавшая кровавые акции.
Именно этот роман, пятый в списке немецких бестселлеров того времени, заинтересовал Генриха Белля. Под влиянием Аллы Пастуховой возникло часто упоминаемое «густое письмо» Трифонова. Сам Трифонов прекрасно сознавал, как велик был вклад Пастуховой в его работу.
Часто повторял, что своим успехом был обязан ей. Не случайно Трифонов называл Пастухову своим любимым, «пожизненным» редактором.[3] На титульной странице повести Другая жизнь появилось: «Посвящаю Алле», а первое издание Дома на набережной 1976 года он подарил ей с надписью: «За все, что ты для меня сделала».
Когда в 1966 году неожиданно умерла моя мать Нина Нелина, отец долгое время не мог работать. Но пришлось собраться с мыслями, взять себя в руки и снова взяться за перо. К тому же нужны были деньги на жизнь. Трифонову посоветовали обратился в только что созданную редакцию «Пламенные революционеры» Политиздата.
Для участия в серии авторам предлагали выбирать темы либо из российского прошлого, либо из зарубежной истории. Современность была под запретом. Было известно, что в Политиздате платили приличные гонорары и обеспечивали высокий полиграфический уровень выпускаемых книг, которые издавались огромным тиражом в 300 000 экземпляров. В серию привлекли многих талантливых авторов, испытывающих трудности с цензурой. Для них появилась удобная ниша. В редакцию сразу обратились такие известные писатели, как Гладилин, Аксенов, Войнович, Славин.
Трифонов выбрал тему народовольцев и подготовил заявку на роман об Андрее Желябове. Его давно интересовало зарождение революционного движения в России, в котором участвовал и его отец, старый большевик с 1904 г. Валентин Андреевич Трифонов, объявленный «врагом народа» и расстрелянный в 1938 году. Можно сказать, что Валентин Трифонов и был одним из тех «пламенных революционеров», которым посвящалась серия. Трагическая судьба отца определила противоречивое отношение Трифонова к Революции. С одной стороны, он любил и почитал отца, с другой — видел в Революции грубое и жестокое форсирование истории, что отражено названием романа «Нетерпение».
Трифонов очень серьезно относился к исторической теме, много работал в архивах. Хотя в серии «Пламенные революционеры» о современности писать не полагалось, авторы исхитрялись иносказательно затронуть наболевшие темы. Уже начало романа Трифонова Нетерпение — «К концу семидесятых годов современникам казалось вполне очевидным, что Россия больна. Спорили только о том: какова болезнь и чем ее лечить?..» — будоражило умы. Хотя речь шла о XIX веке, никто ни минуты не сомневался в том, что его слова относились к брежневской застойной эпохе.
Трифонов был одним из первых советских литераторов, кто в положительном свете представил Императора Александра II—Царя-Освободителя. Он сочувственно описал пострадавшего государя, отдав должное его заслугам перед народом. Мне даже кажется, что именно царю он приписал некоторые свои особенности — нерешительность в принятии решений, переменчивость настроений, запутанные отношения с женщинами, фатализм. Позже Трифонов сожалел, что не сумел глубже прописать его характер.
Из романа Нетерпение мне больше других запомнился второстепенный персонаж — «невольный» предатель народовольцев Гришка Гольденберг, предшественник такого же «невольного» предателя Вадима Глебова из Дома на набережной. Когда мы позже разговаривали с Аллой по телефону, она часто повторяла слова «предательство» или «предатель». Я как-то сказала: «А в книгах Трифонова предательство совсем не чувствуется». Она отвечала: «Чувствуется, чувствуется. У него все книги о предателях». Возможно, в первую очередь, она имела в виду Гришку Гольденберга, который предал своих товарищей по подполью, но не сразу это осознал. Когда же до него дошло, что он сделал, то он покончил с собой в камере.
Трифонов пришел в Политиздат в апреле 1967 года. Заведующим редакцией был Владимир Новохатко, редактором была молодой литературный сотрудник Алла Пастухова.[4] Алла родилась в Москве в интеллигентной творческой семье. Ее отец Павел Пастухов был юристом и военным дипломатом, окончил юридическое отделение МГУ и Дипломатическую академию. Имел литературные способности и феноменальную память, что передалось его дочери.
Алла Пастухова закончила факультет журналистики МГУ, где защитила диплом по творчеству Чехова, до издательства работала литературным критиком и журналистом в газетах «Московский комсомолец» и «Вечерняя Москва», хорошо знала литературу, историю, французский язык. Словесность была ее стихией, где порой она обнаруживала курьезные способности, например, без затруднений могла произносить любые слова и даже целые фразы задом наперед.
Пастухова была миловидной, голубоглазой, молодой женщиной с челкой. Она была восторженно предана литературе и очень уважала писателей. По ее словам, она знала писателя Трифонова еще до их личного знакомства. Когда она работала в газете «Московский комсомолец», завотделом литературы и искусства Евгений Сидоров попросил ее написать рецензию на только что вышедший роман Трифонова Утоление жажды (1963). До этого она читала роман Студенты, который ей не понравился своей «нарочитой бодростью». Поэтому она скептично ответила: «Да что Трифонов может написать!» Но тот настаивал: «А ты почитай, почитай». Когда она все же прочла роман, который ее заинтересовал, то написала о нем положительную рецензию. После этого она уже стала следить за всем, что писал Трифонов.
Позже выяснилось, что Трифонов был в курсе того, что одна молодая журналистка написала о его романе хорошую статью. Он отмечал, что было много отзывов на его вещь, но только она одна поняла его правильно, угадав в главном герое альтер эго писателя. И очень удивился, узнав, что именно Пастухова и была той самой молодой журналисткой.
Пастухова обрадовалась приходу нового автора. Трифонов произвел на нее прекрасное впечатление, напомнив ей любимого с юности Чехова. Причем не только манерой письма, когда автор избегал давать моральные оценки, но и внешностью — высокого роста, в очках, интеллигентный, ироничный. Одно слово — настоящий русский писатель. Она всегда подчеркивала, что писатель и редактор — две неравноценные профессии. И как-то сказала мне, что даже плохой писатель стоит выше хорошего редактора. А уж хороший писатель для редактора — это просто небожитель. С моей точки зрения, это чистая экзальтация, поскольку плохой писатель никому не нужен, а хороший редактор необходим.
В остроумно, часто ядовито написанной автобиографии Владимира Войновича Автопортрет: Роман моей жизни есть целая глава «Алла Пастухова»:
Больше других запомнилась мне Алла Пастухова, тогдашняя жена Юрия Трифонова. Она была редактором «Политиздата», где выпускались не только материалы партийных съездов, но и художественная литература. В конце 60-х в ЦК КПСС, видимо, решили отвлечь внимание некоторых фрондировавших писателей от современных тем и создали для них историко-революционную серию «Пламенные революционеры». Попал в эту серию и я — написал по заказу издательства или, точнее, по идее, рожденной в ЦК КПСС, книгу о Вере Фигнер. Мне выделили редактором Аллу.
Она сразу сказала мне, что я один из ее любимых писателей и что мы с ней, в общем, свои люди и единомышленники. Я ее таковой и считал, пока не закончил работу над повестью «Деревянное яблоко свободы» и с готовой рукописью явился к ней...
В понедельник я пришел. Алла при мне достала из ящика рукопись, раскрыла, надела очки, взяла в руку самописку и стала читать. Повесть начиналась письмом старого помещика из города Тетюши своему сыну, жившему в Казани. После некоторых наставлений следовала просьба: «А также купи мне книгу Зейберлинга «Нет более геморроя». Говорят, книга сия позволит навсегда избавиться от болезни геморроя…» Не говоря ни слова, Алла жирной чертой вычеркнула «геморрой». Я сперва растерялся, а потом, когда она занесла ручку над вторым «геморроем», закричал:
— Стоп! Что вы делаете?
— Как что? — удивилась она. — Редактирую.
— Разве так редактируют?
— А как?
— Прежде чем вычеркивать что-нибудь, вы должны объяснить, почему хотите это делать, и спросить, согласен я с вами или нет.
Она удивилась еще больше:
— А вы со мной не согласны?
— Конечно же, не согласен. Что вас здесь смущает?
— Ну, вот это слово.
— Какое?
— Вот это.
Она тычет пером в ужасное слово, краснеет, но произнести его не решается.
— Вас смущает слово «геморрой»? Поверьте, это вполне литературное слово. Это просто название болезни. Почитайте Гоголя, у него есть герои с геморроидальным цветом лица...
Иногда она доводила меня до бешенства.
— Алла, — говорил я тогда ей, — вы поставлены надо мною государством и по государственной субординации являетесь для меня вроде как начальником. Но по справедливости, как вам кажется, вы имеете право вот так беспардонно корежить мой текст?
— А вы считаете, не имею?
— Да, не имеете. Я взрослый человек, я известный писатель, я сам отвечаю перед читателем.
Она ударялась в слезы.
Иногда она брала на работе разрешение не приходить в редакцию, и тогда мы работали у нее дома. И тоже спорили, я до бешенства, она — до слез. Трифонов, конечно, был на моей стороне, но в спор наш не вмешивался, боялся. И убегал в ванную.[5]
Обратила внимание на эпизод с отцом, который не участвовал в дискуссиях, а ретировался в ванную. Это было для него типично и совсем не подтверждало высказывание Войновича, что он был на его стороне. Просто отец избегал неприятных ситуаций, выяснения отношений. Хотя Войнович отозвался о Пастуховой как о редакторе критически, но сам факт посвящения ей целой главы указывает, что он ее явно выделил. Почитав же роман Войновича о Вере Фигнер «Деревянное яблоко свободы» для Политиздата, я удивилась, насколько недобросовестно отнесся талантливый литератор к жанру исторического романа, каким грубым языком описана им эпоха XIX века. Само по себе безобидное слово «геморрой» только подчеркивало это впечатление. Я думаю, что вычеркивая его, редактор Пастухова просто давала выход своей неудовлетворенности материалом и пыталась немного облагородить текст.
К моменту знакомства с Трифоновым Пастуховой было 30 лет; она была замужем за журналистом газеты «Московский комсомолец». Мой отец был вдовцом 43 лет, и он не вполне серьезно начал ухаживать за Аллой. Она полностью подпала под его обаяние и интеллектуальный напор, и их отношения стали стремительно развиваться. Ее семья распалась. Муж Пастуховой ушел жить к своим родителям, великодушно оставив однокомнатную квартиру жене, которая его не любила. Однажды, когда они уже расстались, бывший муж гулял с собакой и зашел навестить Аллу, но у нее сидел Трифонов. Получилось, что она разбила сердце человеку.
Мое знакомство с Аллой Пастуховой состоялось осенью 1967 года. Мне было 15 лет, и у нас быстро установились дружеские отношения. Я воспринимала ее как старшую подругу, а она вела себя так, будто дружила именно со мной, а отец ее нисколько не интересовал.
Мне льстило внимание взрослой женщины, я делилась с ней своими переживаниями, детской влюбленностью в Василия Аксенова, которого она знала лично, и много интересного о нем рассказывала. В то время, кажется, только я одна не догадывалась о связи Аллы с отцом. Меня же никто не спешил правильно информировать, справедливо опасаясь, что прошло слишком мало времени после смерти мамы и я все неправильно пойму. Долгое время я пребывала в доверчивом неведении, полагая, что Алла действительно интересовалась больше мной, чем отцом. И в моем дневнике появлялись такие наивные записи:
25/11/67 Суббота
Ну, что нужно сказать: самое главное, что я ближе сошлась с Аллой Павловной. Раньше я подозревала, что у нее есть что-то с папой, но сейчас я убеждаюсь, что ничего нет. Она такая честная, что не стала бы обманывать. После того, как мы с ней сходили на какой-то ужасный спектакль, мы очень сблизились. Я у нее оставила гребенку, и поэтому на следующий день поехала за гребенкой (Алла Павловна живет у Протезного завода). Я у нее провела весь день. Она очень умная женщина, много читала. Она мне рассказывала о Чехове, которым она увлекается с 15 лет и о котором написала очень хорошие статьи. Алла Павловна умеет угадывать характер по почерку. Мне она сказала о почерке, что во мне происходит борьба: я хочу быть такой, как все, и не могу. Она еще что-то говорила, но это было самое правильное, и я запомнила…
Еще Алла Павловна рассказывала мне о своей жизни. Учась в школе, она очень любила одну девочку, ревновала ее. В 20 лет вышла замуж. Муж ее тоже редактор, но в газете «Московский комсомолец». Мужа она не любит, любила несколько лет назад одного физика, но роман не удался. Она переживает, считает, что жизнь уже прошла (ей 30 лет) и не удалась. Я ей тоже жалуюсь.
Я рассказала ей об Аксенове, она сказала, что в него можно влюбиться, что он очень похорошел с лета. Советовала почитать побольше его. Еще она все время жалуется на своего заведующего,[6] который ужасная сволочь. Таковы темы наших бесед. Сегодня она тоже у меня была, но вечер как-то не удался, потому что мне опять стало казаться, что у нее есть что-то с папой. Он ей два раза сказал «ты», а она все рвалась показать ему, как на ней сидит шляпка, которую я дала ей померить. Хотя, может быть, это глупости.
5/Х11/67 Вторник
А.П. ... стала жаловаться на свою жизнь, на мужа. Она говорила, что в 20 лет думала, что любит его, но потом поняла, как она по-настоящему умеет любить. Он ее ужасно раздражает, и она с ним уже около года совсем не живет. В общем, дома у них плохо, а развестись нельзя. Некуда уйти. Потом А.П. сказала, что я, видимо, ее подозреваю. Она сказала, что у них с папой ничего нет и не будет. Я ей поверила.
31/12/67 Воскресенье.
Папа недавно сказал, что идет в Гослитиздат. Ушел в 1 час. В 8 час. звонит, я ему что-то говорю, а он ничего не слышит. Потом я поехала к Алле Павловне, она была расстроена. И она сказала, что Гослитиздат закрывается в 6 часов. Она сказала, что папа ей тоже звонил и что он пьян. Когда я была у Аллы Павловны, папа еще раз позвонил, и Алла Павловна с ним очень плохо говорила, ехидничала. Она сказала мне, что слышала какой-то женский голос: «Юрочка, иди сюда». Она сказала, что женщины — это естественно, но пить и врать — ужасно. Потом папу обхаживают режиссер Лиознова и врач Раиса Ароновна. Жить становится опасно. Раиса Ароновна достает бесплатно билеты в Кремлевский дворец съездов…
На этой почве у Аллы Павловны с папой разрыв. Кстати, видела мать А.П. и мужа. Мать очень добрая, но простая женщина, а муж — очень симпатичный, но скучноватый, говорит занудским голосом, правда, иногда довольно мил (ха-ха!)…
На Новый 1968 год меня отправили к бабушке Жене[7] в Серебряный бор, где я не очень уютно себя чувствовала. Видимо, отец хотел встретить Новый год вдвоем с Аллой в квартире на Песчаной улице. От меня это скрыли и отправили за город. Тогда я не понимала мотивацию всех поступков, но что-то почувствовала и на отца обиделась.
Уверена, что и бабушка Женя, и моя тетка Татьяна[8] знали о подоплеке событий, но мне ничего не говорили. Поскольку моя мама Нелина была чересчур вспыльчивой и несдержанной на язык, их встречи не всегда проходили гладко. Теперь бабушка надеялась, что с Аллой у них установится лучший контакт. Так и получилось, они с Аллой всегда оставалась в ровных, хороших отношениях вплоть до смерти бабушки в 1975 году.
Вскоре после Нового года правда раскрылась. У меня был шок, и я к Алле сильно поменялась. Нужно ли морочить голову детям? Это вечный вопрос. Но признаться мне, что она влюблена в отца и собирается жить вместе с нами в одном доме, Алла не решалась. Брать инициативу в свои руки и тем самым косвенно оказывать на отца давление через дочь - никак не соответствовало ее характеру. А отец никому ничего не сообщал, в том числе и друзьям, ставя Аллу в двусмысленное положение. Вот как эти события отражены в моем дневнике:
14/1/68 Воскресенье
…Но главное: папа женится на Алле Павловне. У нас с ней неестественные отношения. Боюсь выйти из своей комнаты, как в чужом доме (она у папы сидит). Ужас! Скоро тетя Женя приедет.[9] Я ее очень люблю.
8/2/68 Четверг
Прочла последние записи, все очень разбросано, ничего нельзя понять. Сейчас хочу написать все подробно. Все наши конфликты с А.П. кончились. Я очень рада. Вначале были сплошные недоразумения. Я чувствительна, она тоже, мы обе обидчивые, не хотим первые заговаривать и т.д.
Как-то я пришла к Ирке,[10] и Ирка мне сказала, что она давно поняла А.П. Она сказала, что А.П. с самого начала меня обманывала и что с самого начала у нее была цель. В том состоянии, в котором я была, учитывая наши неестественные отношения, всему этому очень верилось. Я как бы нашла подтверждение своим мыслям. Ирка сказала, что А.П. пугает нас, говоря, что она уедет, набивает себе цену. Никуда она не уедет. Я всему этому поверила, была в жутком настроении, и решила никому больше не доверять. Во всех поступках А.П. я уже стала видеть подлые цели. Ирка сказала, что я должна разговаривать с «ними», как будто ничего не произошло. Но потом, глядя на честное лицо Аллы (которая очень переживала от моего равнодушия), я поняла, что все это ложь.
У нас с ней опять установились хорошие отношения. Да, но главное в том, что я передала иркины слова тете Жене, а та вдруг взяла и передала это все папе, а потом Алле. Она сказала, что хотела им доказать, что не я виновата, а меня Ира настраивает против них. Слава богу, все позади. Как раньше во всех словах я искала дурной смысл, так теперь понимаю, что А.П. делала все хорошо. Потом у нас опять произошел конфликт. Она мне рассказала, что папа рассказывал ей о том, как мама с ним ругалась. Я ужасно взбесилась, накричала на папу, потому что он хотел оправдать себя и обвинить во всем маму, обругала Аллу. Но сейчас она, кажется, поняла кое-что о моей маме. А я опять почувствовала любовь к маме, опять ее вспомнила как живую. И она мне приснилась даже во сне.
В субботу папа уехал в Гренобль, вернется не скоро, 21. Я ему заказала разные вещи и жду с нетерпением. Алла ничего ему не заказывала. У них испортились отношения. Наверное, и я немного виновата, из-за мамы. Больше не буду вмешиваться, а вообще я уверена, что все наладится. Алле, бедняжке, не везет. Она очень сильно упала, когда мы были в зале Чайковского. На работе у нее ужасно.
В повести Водяные знаки Инна Гофф описала, как они с Константином Ваншенкиным случайно узнали о том, что Трифонов скоро женится. Причем не от него, а от меня. После смерти мамы, чтобы поддержать нас, они часто приглашали нас в гости. Отец не спешил сообщить им свои планы:
Они стали бывать у нас. Приходили обедать по воскресеньям. После обеда мы трое оставались за столом, а девочки уходили в другую комнату. У них были свои разговоры. И от нашей Гали мы как-то услышали, что Юра, наверное, скоро женится. Гале сказала об этом Олечка.
— Эта женщина умеет определять судьбу по руке, — сказала она.
Сам Юра не говорил с нами на эту тему. И мы, конечно, его не спрашивали. Поэтому его женитьба была для нас ожиданной неожиданностью.[11]
После того, как мне объявили, что отец женится на Алле Павловне, она стала жить с нами и как-то сразу утратила ко мне всякий интерес. Резкая перемена — от участливости к безразличию — меня больно задела. Теперь я понимаю, что ей хотелось как можно больше внимания отца привлечь лично к себе. Я стала ощущать себя совсем одиноко в собственном доме. Третий в таких делах всегда лишний. В моем дневнике это описано так:
9/3/68 Суббота
Мне опять плохо. Все из-за Аллы. То нам с ней хорошо, то потом обязательно конфликт какой-нибудь. Сейчас как раз это произошло. Мне очень тяжело. Они, в основном, вдвоем. Я ужасно одинока! Что делать? Если бы у меня была какая-нибудь «личная» жизнь, с удовольствием плюнула бы на них. Ну, как назло, ничего. Никого...
Кстати, бабушка[12] узнала об А.П. Сегодня звонит, и таким злобным голосом: «Мне сказали, что твой отец привел бабу какую-то. Он с ней твою мать на тот свет угнал. Это я узнала из надежного источника». И бросила трубку. Не знаю, что она предпримет. Что угодно может сделать. Сейчас папа вошел: сказал, что кто-то звонит и вешает трубку, когда он подходит. Наверное, она.
26/3/68 Вторник
Сейчас я очень далеко от всего, что писала последнее время. Я в Праге. Но меня все-таки не перестают интересовать домашние дела. С А.П. у меня отношения очень сложные. Одно время я ее даже ненавидела. Сейчас этого нет, но я в ней уже почти разочаровалась. Она не годится для семейной жизни.
Сначала отец с Аллой с удовольствием проводили время вдвоем. Работали вместе над рукописями. Бывали в Дубултах, Переделкине, Кисловодске, Ялте, за границей. Пастухова оказала Трифонову большую помощь после смерти жены — обеспечила его работой, поддерживала морально. За все это он ей был благодарен. Сохранилось несколько писем Трифонова, в которых чувствовались его нежная забота об Алле. Привожу одно из них (видимо, в тот момент Алла находилась в больнице):
Предположительно 1970 год:
Аллочка! Не волнуйся, не огорчайся из-за несущественных причин — например, из-за того, что ты мне не дозвонилась!
Запомни: я тебя люблю, очень люблю, никогда не оставлю, и никто мне не нужен, кроме тебя. Ты должна найти в себе мужество бороться с болезнью — тогда ты выздоровеешь скоро!
Может быть, нужно временно оставить работу — на месяц, два, три. Не волнуйся, мы проживем. Скоро я окончу Желябова, заработаем большие деньги и — вообще уйдешь с работы.
Словом, не унывай! Я тебя целую, очень соскучился и жду тебя!
Напиши несколько слов: что нужно тебе принести? Из еды? М.б., ты можешь выйти? Напиши — куда. Я жду!
Целую тебя!
[1] Войнович В. Автопртрет: Роман моей жизни, глава «Алла Пастухова». М., Эксмо, 2010. http://iknigi.net/avtor-vladimir-voynovich/590-avtoportret-roman-moey-zhizni-vladimir-voynovich.html
[2] Новохатко В. Белые вороны Политиздата (записки завреда). В кн. Отблеск личности. М., Галерия, 2015. С. 73.
[3] Письмо сестры Аллы, Татьяны Павловны (Таты) Пастуховой Ольге Тангян, июнь 2016
[4] Подробнее о работе редакции и высокопрофессиональных качествах Пастуховой см. Новохатко В. Белые вороны Политиздата (записки завреда). В кн. Отблеск личности. М., Галерия, 2015. С. 72–83.
[5] Войнович В. Автопртрет: Роман моей жизни, глава «Алла Пастухова». М., Эксмо, 2010. http://iknigi.net/avtor-vladimir-voynovich/590-avtoportret-roman-moey-zhizni-vladimir-voynovich.html
[6] Предположительно, директор Политиздата.
[7] Бабушка Женя – Евгения Лурье-Трифонова, бабушка с отцовской стороны.
[8] Татьяна Трифонова — младшая сестра отца, кандидат биологических наук.
[9] Тетя Женя — Евгения Вахмистрова, сводная сестра Юрия Трифонова, дочь деда Валентина Трифонова от первого брака.
[10] Ирка — Ирина Гинзбург (в замужестве Журбина), дочь близкого друга отца Льва Гинзбурга
[11] Гофф И. Водяные знаки. В кн.: Отблеск личности. Юрий Трифонов, М., Галерия, 2015, с.26
[12] Бабушка — Полина Мамичева-Нюренберег, бабушка с материнской стороны.
Добавить комментарий