Глава из мемуаров
С февраля по апрель сего года в Государственном историческом музее Москвы проходит масштабная выставка работ одного из крупнейших деятелей искусства советского периода – А.М. Герасимова (1881-1963). Приуроченная к 135-летию со дня его рождения, это будет первая выставка за минувшие после смерти художника более чем полвека.
Данная информация послужила для меня всего лишь поводом для того, чтобы вспомнить об этом человеке, с которым я была лично знакома с детских лет. Собственно, знакома с ним была моя мама, а я уж так – с боку-припеку.
Сколько я себя помню, в нашей московской квартире на самом видном месте висел большой портрет мамы – Натальи Бернардовны Виллер (1915-2012), кисти Герасимова (размером 1,5 метра на метр).
О его существовании никто из искусствоведов, скорее всего, не знал, поскольку, закончив работу, Герасимов подарил его маме, назвав: «Вызов Жизни». На портрете мама изображена в не очень-то женственной позе и в свойственной Герасимову грубоватой манере – стоя, со спины, с одной рукой на бедре, другой опираясь на что-то высокое. У нее было вечернее платье до пят, черное, шифоновое, в нужных местах на подкладке, а спина и руки просвечивали, что, видимо и задался целью отобразить Герасимов-художник: тело сквозь легкую полупрозрачную ткань. Вообще он писал маму в основном маслом, как и все свои портреты, но этот решил сделать акварелью, чтобы придать ему воздушность. Кроме портрета, стены нашего дома (с очень высокими потолками) украшали несколько натюрмортов Герасимова и других художников из его окружения.
Мама была красивой женщиной – обаятельной, жизнерадостной. (Свою породу и внешность она сохраняла до глубокой старости, а вот жизнерадостности из-за жестокого артроза, мучившего ее последние годы, резко поубавилось.) Ее писали и рисовали многие художники. А для Герасимова она была другом и своего рода музой практически до самой его смерти (он прожил 82 года).
Познакомились они еще во время войны, когда мама работала художником в Окнах ТАСС, куда Герасимов наведывался по долгу службы. Художественные способности у нас с ней, видимо, заложены в генах – от ее отца-немца (моего деда) скульптора Бернарда Эриховича Виллера. Хорошо рисуя, мама всю жизнь что-то дома мастерила – безделушки, статуэтки, ювелирные украшения, декоративные панно, кукол, и участвовала со своими поделками на выставках прикладного искусства. Это и помогло ей оказаться в штате Окон ТАСС.
Так у нее появились друзья и поклонники с богемным уклоном – художники, литераторы, поэты, трудившиеся над известными всему миру сатирическими и патриотическими плакатами Окон ТАСС. Многих я видела у нас дома, прислушиваясь к мало понятным мне горячим спорам о направлениях в искусстве, о трудностях времени и тому подобного. Герасимов среди них всегда был самым почетным маминым гостем. Он относился к ней несколько даже покровительственно, как к дочери, и по-отечески опекал, а вместе с ней и всю нашу маленькую семью – на протяжении лет двадцати, всегда приходя на помощь в нужную минуту.
Вспомню лишь один эпизод. Со школьных лет я увлекалась рисованием. Посещала изо-студию в Доме пионеров, ездила группой с этюдником за город – на пленер, летом на даче рисовала пейзажи и натюрморты. Старшеклассницей проводила часы напролет в Греческом зале Музея Пушкина, срисовывая античные статуи, а потом сосредоточилась на скульптуре. Герасимов наблюдал за мной, просил показывать ему мои рисунки, оценивал их, отмечая ошибки. А когда я в 19 лет, выйдя замуж, уехала в Ереван, Александр Михайлович отправил со мной письмо знаменитому армянскому живописцу Мартиросу Сарьяну, которого он лично знал, с просьбой взять меня под свое покровительство.
Мы с мужем у Сарьяна дома-таки побывали. Мартирос Сергеевич, которому в ту пору было уже под 80, по-армянски радушно принял нас – с угощением; показал свою мастерскую и холст, над которым работал в тот момент; расспросил о Герасимове, вспоминая эпизоды их общения и своей жизни в Париже, где они пересекались – оставив очень теплое о себе воспоминание....
Герасимов резко отличался от всех маминых друзей, появлявшихся в нашем доме. Он и вел-то себя как-то по-особенному – доброжелательно, но отстраненно и с достоинством. Говорил мало и неспешно. Я ни разу не видела улыбки на его лице. Он курил трубку и практически не вынимал ее изо рта. Когда приходил к нам, через минуту все наполнялось сладковато-пряным ароматом струившегося от него дымка. Сам составлял для себя табачную смесь, добавляя в нее донник. И мы с мамой каждое лето, живя на даче, собирали и сушили для него эту душистую травку с мелкими желтыми цветочками. Одевался он тоже не как все, с неизменной бабочкой под подбородком и белой манишкой на выпуклом животике. А зимой так и вовсе – боярин Морозов, да и только: соболья папаха на голове, соболья шуба на плечах, воротником наружу, остальным мехом внутрь. С него с самого бы картины писать!
Александр Михайлович редко приходил к нам один, в основном со своими друзьями – художником-графиком Михаилом Владимировичем Маториным, профессором МГХИ им. Сурикова; и литератором-искусствоведом Михаилом Порфирьевичем Сокольниковым, редактором издательства «Academia», написавшим о Герасимове книгу. Оба – с женами. Только жены Герасимова мы ни разу не видели. (Мама говорила, что его жена страдала каким-то психическим расстройством и он с нею не мог показываться на людях. На всякие официальные и неофициальные приемы, включая ЦДРИ, в гости и на банкеты, он предпочитал брать с собой мою маму. А она иногда брала и меня.)
Бабушка, прекрасная кулинарка, накрывала столы. В промежутках между беседами и чревоугодием мама музицировала – пела, аккомпанируя себе на аккордеоне. Александр Михайлович не выпускал из рук трубку, очень колоритно попыхивая ею. А мамина неизменная подруга, тетя Лиза, с которой они дружили с 17 лет и до самой смерти (обе чуть-чуть не дотянули до ста), щебетала без умолку. Так в моем детском сознании запечатлелись эти застолья.
А.М.Герасимов, автор целой галереи портретов вождей, имел неограниченную власть в мире искусства и полную свободу действий. Следовал ли он своим убеждениям или то была сделка с собственным «Я», сказать не берусь. Общеизвестно, что он был любимчиком Сталина. Еще бы ему не быть. Никто так не прославил Иосифа Виссарионовича в живописи, как Герасимов. Портреты Ленина и Сталина его кисти в советское время считались хрестоматийными – широко тиражировались, входили во многие учебники страны, их знал каждый школьник. Вне конкурса среди этих полотен «Ленин на трибуне», заменивший «обезбоженному» народу «икону», зовущую в светлое будущее.
Можно сказать, что Герасимов был придворным, вернее «прикремлевским» художником, запечатлевшим на своих холстах всех видных партийных деятелей. А во время Второй мировой войны – всех полководцев. (Сам он не воевал, но передал свои личные сбережения – 50 000 рублей, в Фонд обороны.) В конце ноября 1943 года именно его отправляют в Тегеран на конференцию «большой тройки», чтобы он на месте мог увековечить исторический момент – встречу трех лидеров союзных держав антигитлеровской коалиции: Рузвельта,Черчилля и Сталина. (Картина хранится в Третьяковской галерее.)
Как мало кто в советское время, А.М. был щедро отмечен званиями и правительственными наградами: заслуженный деятель искусств, первый народный художник СССР, четырежды лауреат Сталинской премии (1941, 1943, 1946 и 1949), плюс ордена Ленина и Трудового Красного Знамени, медали и масса других «знаков отличия».
Многолетняя дружба связывала Герасимова с Климентом Ворошиловым, проделавшим долгий путь от сельского пастушка к председателю президиума Верховного Совета СССР. У них было много общего: однолетки, оба из русской глубинки и из простой семьи. Вот только в репрессиях Герасимов, уж точно, участия не принимал. Хотя... как посмотреть. Как должностное лицо, стоявшее у руля власти над изобразительным искусством всей страны, он, можно сказать, «репрессировал» советских художников, не признавая ничего, кроме соцреализма, а следовательно обрекая на голодное бесславное существование всех инакомыслящих.
Ворошилов наведывался к Герасимову даже в Мичуринск, в его усадьбу –погостить. Они общались семьями. Эта дружба породила целую дюжину портретов Ворошилова (камерных, парадных, конных), во главе с самым известным огромным полотном: Сталин и Ворошилов гуляют по мокрому от дождя Кремлю. В народе эту картину прозвали: «Два вождя после дождя». За «придворную» приближенность к сильным мира сего многие недолюбливали Герасимова, считая, что он так высоко взлетел именно потому (или только потому), что писал портреты вождей.
А ведь Александр Михайлович был очень талантливым художником со своим характерным почерком и видением, что не осталось незамеченным и за рубежом. Первая послевоенная выставка советской живописи за пределами СССР (1947), так называемая, «Выставка четырех» – А.Герасимова, С.Герасимова, А.Дейнеки и А.Пластова, имела оглушительный успех в Вене, Праге, Бухаресте и Белграде.
Огромное полотно А.Герасимова «Первая конная армия» (почти с пятью десятками персонифицированных персонажей), выставленное в 1937 году на Всемирной выставке в Париже, получило высшую награду – «Гран-при». Картина широко экспонировалась как внутри страны, так и за рубежом – в Вене, Софии, Нью-Йорке. А потом, когда часть изображенных на полотне попала под сталинские репрессии, надолго исчезла в запасниках Третьяковки.
Другой групповой портрет (четырех старейших художников), был отмечен не только очередной Сталинской премией, но и золотой медалью на Всемирной выставке в Брюсселе. Уж зарубежных-то ценителей искусства вряд ли можно заподозрить в необъективности или в пристрастии к соцреализму.
Поднявшись практически от сохи, Герасимов впитал с молоком матери любовь к простому человеку, к русской природе, нутром чувствуя и понимая ее. Он родился в маленьком заштатном городишке Козлове (ныне Мичуринск), в Тамбовской губернии, в семье бывших крепостных крестьян. Отец, занимавшийся продажей лошадей, видел в нем единственного помощника и преемника своего дела и очень не хотел отпускать его от себя. Но когда сын надумал учиться в Москве, ломать ему будущее не стал и отпустил с миром.
Неординарность Александра проявилась уже в юные годы, когда он, помогая в конном деле отцу, увлекся вдруг рисованием, хотя в Козлове не было ни одного художника, а параллельно – алгеброй, геометрией, физикой и... французским языком. Учебники, которые ему удавалось достать, он прятал от отца за пазухой.
В 1903-м Александр приехал в Москву и сразу же был принят в Московское училище живописи, ваяния и зодчества, взяв два факультета – живописи и архитектуры. Его учителями были известные русские живописцы В.Серов, К.Коровин, А.Васнецов, А.Архипов. Константин Коровин, считающийся основоположником русского импрессионизма, долго еще оказывал влияние на творчество начинающего художника. Александр был своим человеком в его мастерской и стремился во всем подражать своему учителю.
А в институте, не вылезая, что называется, из библиотеки, он открыл для себя западную литературу, увлекся ею и задался целью самостоятельно выучить французский, английский и немецкий, чтобы читать европейских классиков. «В подлинниках я прочел, – рассказывал Герасимов, – Золя, Мопассана, Альфонса Доде, Поля Бурже, Марселя Прево, Пьера Леру, мемуары Тьера «Империя и консульство» и вообще много книг о Наполеоне; по-немецки – Густава Фрейтага, Шиллера; по-английски – Чарльза Диккенса, Вальтера Скотта, но не смог одолеть Шекспира». По-моему, одного этого уже достаточно, чтобы зауважать такого человека.
Потом, в 1915-м, была военная служба в действующей армии, на фронтах Первой мировой войны, и возвращение на Родину, в Козлов, в 1918-м. Он любил свой город. Там жили его родители и сестра Александра (Саня). Там он женился, там родилась его дочь.
Не теряя времени даром, А.М. создал «Коммуну творчества козловских художников», в которую собрал художников-педагогов, закончивших художественные училища, и привлекал всех, кто умел или хотел научиться рисовать; активно занимался театральными постановками в местном театре, построенном заново по его проекту. «Я проектировал его еще будучи школьником, – вспоминал он, – в стиле модернизированного ампира. Это единственная моя постройка – остальные проекты остались на бумаге, потому что всю свою жизнь я посвятил живописи».
Свой творческий путь Герасимов начинал с берущих за душу сельских пейзажей, воспевающих русскую природу, жанровых сцен из жизни простых тружеников, с натюрмортов. Обожал рисовать цветы – полевые, садовые, в вазах и в простых стеклянных банках, в ясную и дождливую погоду, на веранде, на окне, на столе, перед зеркалом.
«Я всегда любил писать цветы: розы и пионы, поскольку видел в них предельное сосредоточение жизненных сил природы и ее обаяние. Они как-то по-особенному возбуждали мою творческую фантазию, дразнили огромными возможностями богатых красочных воплощений. Константин Алексеевич Коровин, конечно, делал это лучше меня! В его розах больше нежности, поэзии, воздушности. У меня, как у степняка, в розах другое: мощь и изобилие земных сил черноземного плодородия.»
Вернувшись в Москву в 1925-м, он по козловской ли инерции, продолжает работать художником-декоратором, только теперь уже в Московском театре оперетты и в Малом. А потом вступает в АХРР (Ассоциацию художников революционной России) и с головой уходит в деловую жизнь, сменив в своем официальном творчестве «импрессионистские наклонности» на махровый соцреализм парадных портретов.
Не пропало даром знание языков. Он объездил всю Европу, побывал во всех ее странах и привез на Родину массу акварельных этюдов, в основном пейзажей, отражавших «тамошний» колорит. В первой половине 1950-х он побывал в Индии (по приглашению премьер-министра Джавахарлала Неру), в Египте, Китае – во главе делегации советских художников, запечатлев увиденное в большой серии рисунков.
Всякий раз, вернувшись из очередной поездки за рубеж, он спешил в Козлов, повидать своих. «Милая Саня! – признался он как-то своей сестре. – В каких отелях я только не жил за границей, с микроклиматом и прочим, и вот сейчас, когда я приехал в свой родной дом, я готов целовать эти камни».
Лето он тоже проводил с семьей в родительском доме, где с наслаждением писал милые сердцу натюрморты, пейзажи. Дом, построенный отцом, был просторный – двухэтажный, каменный, с садом. А под мастерскую он приспособил старый отцовский сарай для лошадей и телег, который биографы предпочитают называть «каретным двором». Там появились на свет жанровые сценки: портреты дочери в пронизанном солнечным светом саду, жены, и красочный «Семейный портрет за чайным столиком на веранде» – жена, дочь, его сестра и он сам.
Именно в Козлове на едином дыхании (за 3,5 часа) была написана одна из лучших работ художника – «После дождя (Мокрая терраса)», которую сразу же приобрела Третьяковка. Он вообще очень любил изображать умытую дождем природу, сверкающую свежестью, чистотой и бликами. И у него это мастерски получалось.
Особняком стоит несколько даже неожиданная для его наследия композиция «Деревенская баня» – окутанные горячим паром обнаженные рубенсовские тела простых крестьянок, деревянные лавки, веники, ушаты, плошки. Герасимов работал над этим большим холстом не один год, сделав массу натурных этюдов и набросков к нему и испробовав несколько вариантов для основной композиции. А в вариантах –шокирующие своей раскованной непринужденностью позы женщин, возможные лишь в тех случаях, когда они уверены, что за ними не наблюдают.
Такая скрупулезность не была ему свойственна. Обычно он приступал к работе сразу, безо всякой предварительной подготовки. Похоже, он просто отводил душу, запечатлевая на холсте живую, трепещущую, играющую сочными мазками женскую плоть. В конце концов основное полотно так и осталось незавершенным. Эта однознач-но талантливая работа – свидетельство выплеснувшихся наружу, как представляется, глубоко запрятанных противоречий внутри самого мастера, вынужденного, по долгу службы, всю жизнь придерживаться официальной линии соцреализма, им же самим насаждаемого, наступая на горло собственной натуре.
Именно в «Деревенской бане», в «Мокрой террасе», в натюрмортах с цветами и сельских пейзажах он и был «по-настоящему настоящий», искренний. Если отбросить галерею запечатленных им высокопоставленных деятелей, то Герасимов предстанет совсем в ином свете – этакого подлинно народного художника, писавшего не кистью, а душой. Сюда же можно отнести великолепные портреты: дочери в саду, актрисы А.К.Тарасовой, балерины О.В.Лепешинской...
А чего стоит «Портрет старейших советских художников» (И.Н.Павлова, В.Н.Бакшеева, В.К.Бялыницкого-Бируля и В.Н.Машкова)! Если бы Герасимов не написал больше ничего, кроме одного этого полотна, он, думается, уже вошел бы в историю изобразительного искусства, как большой мастер.
Александр Михайлович дружил со многими художниками. Особенно теплые отношения связывали его с этими четырьмя. Однажды он решил увековечить их всех вместе на холсте. Заезжая к каждому в отдельности, он уговаривал их поехать к нему в мастерскую, не объясняя причины. И только когда все были в сборе, поведал им о своей замысле.
Его творческая мастерская находилась, по тогдашним временам, за чертой города – на Соколе, в уютном домике с садом на улице Левитана. Именно там Герасимов и писал свой групповой портрет, каждый раз лично привозя и отвозя каждого. Создав для картины и для общего настроения соответствующий антураж – интерьер, натюрморт на столе, а главное – непринужденность, он не препятствовал непрекращающимся во время позирования беседам между хорошо знавшими друг друга художниками, стремясь передать на холсте их естественное живое общение. И действительно мастерски его передал.
Как-то, далеко не в первый раз, Иван Николаевич Павлов, старейший российский и советский гравер (тот, что на групповом портрете «четырех» первый слева) пригласил Александра Михайловича к себе на дачу. А тот взял с собой нас с мамой. Я была совсем еще девчонкой. Мне запомнился пышно цветущий сад, куст жасмина, досчатый стол с угощением под березой и большой лохматый пудель, с которым я играла, такой же белый, как его хозяин. На сохранившемся снимке Павлов мне что-то объясняет или показывает в своем саду. Я очень дорожу этой фотографией. Ведь она, можно сказать, историческая.
Более чем востребованный в Кремле как живописец, Герасимов отличался и завидной социальной активностью, что очень скоро сделало его фигурой номер один в мире искусства. Доктор искусствоведения, профессор, академик, первый председатель оргкомитета Союза Художников СССР, первый и бессменный (1947-1957) президент Академии Художеств СССР, в реорганизации которой, как и Союза Художников, принимал самое деятельное участие. В институтах им. В.И.Сурикова и им. И.Е.Репина он возглавлял Государственную комиссию по присуждению дипломов, в Ленинградской Академии вел творческую мастерскую и т.д. И все это в приложении к его основному занятию – творчеству.
Со смертью Сталина надломилась карьерная лестница Герасимова. «Шаг за шагом он был освобожден от всех прочно занимаемых им должностей» – так обычно интерпретируют биографы эту часть его жизненного пути. Но при этом как-то не учитывают, что в год смерти вождя А.М. было уже 72 года – для советской страны возраст глубоко пенсионный... Поскольку культ Сталина рухнул, то и написанные Герасимовым портреты вождя перекочевали из парадных музейных залов в запасники. Но то были гримасы переменчивого времени. Вот чего никто не мог отнять у художника, так это его таланта, а значит, и его вклада в российскую культуру.
Многие из почти трех тысяч созданных им произведений вошли в золотой фонд русского изобразительного искусства. Все они находятся в разных художественных музеях и картинных галереях бывшего СССР – в Государственной Третьяковской галерее, в Государственном Русском музее, в Музее Вооруженных Сил, в Музее современной истории России, в частных собраниях.
А самая обширная коллекция экспонируется в Доме-музее Герасимова, открытом в Мичуринске, в его усадьбе. Перед музеем, на площади, в 1981-м был сооружен монумент Герасимову – на широкой платформе высокая каменная стелла, увенчанная бронзовым бюстом художника, выполненным замечательным советским скульптором Е.В. Вучетичем. Именем Герасимова названа одна из улиц Мичуринска и художественная школа. К 100-летию со дня рождения была выпущена настольная памятная медаль и почтовая марка с его портретом. Похоронен А.М.Герасимов в Москве, на Новодевичьем кладбище.
Где-то мне попались на глаза такие фразы: «Наделенный от Бога большим талантом, он стал служить не своему Таланту, а Вождям»; «Свою кисть он сознательно отдал на службу торжествующей коммунистической власти в обмен на личное преуспевание. Успех и признание не заставили себя долго ждать»; «Его огромные по размерам холсты, полные плакатного пафоса, становились эталонами официального стиля советского искусства».
А стоит ли вообще ставить художнику в укор то обстоятельство, что он являлся выразителем своего времени, своей эпохи?! Что он, в определенном смысле, был ее лицом, зеркалом?! История мировой живописи пестрит портретами вельмож, царей, полководцев. И никто не обвиняет их авторов, сохранивших для нас облик тех людей, в карьеризме, угодничестве, в сделке с самим собой.
Вот например, что пишут в своих газетах жители Козлова-Мичурина: «Мы, мичуринцы, испытываем чувство гордости за нашего великого художника-земляка, за то, что его кисть запечатлела важнейшие события истории и оставила нам и будущим поколениям художественный памятник своего творчества на века».
К тому же даже портретную составляющую творчества Герасимова ни в коем случае нельзя считать лишь данью времени и завоеванному им статусу. Независимо от того, кого он писал, политического деятеля или личность творческую, он вкладывал в работу всего себя без остатка. «Я любил и люблю сильное и яркое в природе, ищу то же в человеке и, когда нахожу, мне неудержимо хочется запечатлеть его в красочном образе», - объяснял он.
Впрочем, я отнюдь не ставила перед собой задачу давать здесь оценку
творчеству Герасимова и тем более – разбирать его как личность, обвинять или оправдывать. Я всего лишь хотела вспомнить о том, что колизии нашей семьи и этого человека в какой-то период жизни пересеклись, оставив в памяти яркий след.
Комментарии
Александр Герасимов
Элеонора. Большое спасибо за статью. Герасимов - действительно был замечательным художником. К сожалению, поганая власть испортила многих по-настоящему талантливых людей. Насколько была бы богаче культура России, если бы не совковая власть. Кто-то бежал из страны, кто-то как мог приспосабливался к условиям. Солнечный Лентулов вынужден был писать какие-то нефтяные промыслы, тончайший лирик Богаевский - Днепрогэс, изумительный импрессионист Грабарь писал Ленина на "проводе", а прекрасный пейзажист Рылов того же Ленина на прогулке, Исаак Бродский перешел от изящных цветов к гигантским идиотским портретам вождей. Жалко, очень жалко русскую культуру. У меня хранится альбом этюдов Герасимова об Индии, 1955 года издания. Замечательный художник, тонкий и глубокий.
Добавить комментарий