Феликс Блуменфельд. «Выдающийся во всех отношениях...»

      Дочитывая очередную книгу Соломона Волкова, я каждый раз начинаю переживать: хочется встретиться и поговорить с автором, о многом спросить, о многом поспорить, и, конечно, произнести вслух слова благодарности. «Эффект последействия», пожалуй, самый верный критерий оценки любого художественного явления, будь то книга, спектакль, музыкальное произведение. Последействие последней работы Волкова «История культуры Санкт-Петербурга» оказалось для меня самым сильным. Перечитывая фрагменты, связанные с музыкой (особенно с М.П.Мусоргским, написанные, по выражению Якова Гордина, с «агрессивной выразительностью»), я ощутила потребность вернуться к старым профессиональным увлечениям и, дополнив уникальное по широте художественной панорамы исследование Волкова собственными скромными знаниями, рассказать о выдающемся петербургском музыканте, жизнь которого была целиком подчинена пропаганде творчества русских композиторов, и в первую очередь, сочинений Мусоргского.

      Имя Феликса Михайловича Блуменфельда — пианиста, дирижера, композитора, педагога — сегодня забыто. Между тем, его фортепианной игрой восхищались Чайковский и Рахманинов, список его учеников венчает имя Владимира Горовица, Блуменфельду-дирижеру выпала честь первым познакомить петербургских слушателей с выдающимися симфоническими произведениями современности — «Поэмой экстаза» и Третьей симфонией Скрябина1, а также с операми Н.А.Римского-Корсакова и А.Рубинштейна.

      Наконец, Блуменфельд (вместе с Ф.Шаляпиным) открыл путь на мировую сцену лучшему творению Мусоргского — опере «Борис Годунов»...

      Феликсу не было семнадцати лет, когда летом 1879 года в Елизаветграде состоялась его первая встреча с Мусоргским, гастролировавшим по югу России с певицей Дарьей Леоновой. Эта встреча запомнилась и Мусоргскому. В письме к В.В.Стасову, рассказывая о знакомстве с «милым» и «весьма передовым» семейством Блуменфельд, он пишет: «Все наши музикусы там доподлинно известны, и беседа наша летела как бы в самом Питере».2

      С другими членами «Могучей кучки» Блуменфельд познакомился вскоре, приехав в Петербург поступать в консерваторию. Проницательный Стасов, сразу оценив одаренность юноши, привел его в дом Александры Николаевны Молас (в девичестве Пургольд3). Здесь собирался цвет музыкального мира Петербурга, царила серьезная творческая обстановка, и доброжелательность атмосферы сочеталась с беспристрастной профессиональной критикой. Властительница дум музыкальной молодежи Петербурга, превосходная певица, умная, хорошо образованная Александра Николаевна принимала активное участие в делах «Могучей кучки» и была особенно близка с Мусоргским. На музыкальных вечерах знаменитого содружества она, под аккомпанемент автора, а впоследствии Блуменфельда, исполнила впервые почти все вокальные сочинения Модеста Петровича.

      Появление Феликса не прошло незамеченным. Родственник певицы, Александр Петрович Молас рассказывал, что после восторженных рекомендаций Стасова, Александра Николаевна тут же произвела юноше экзамен, предложив проаккомпанировать ей «Детскую» Мусоргского, что Блуменфельд прекрасно исполнил, затем «проиграл несколько фортепианных пьес и как-то сразу стал у нас своим человеком». Юный Феликс очень быстро завоевал симпатии и уважение своих коллег, чему, помимо музыкального таланта, немало способствовали открытый темперамент, прекрасное чувство юмора, обаяние и приветливость. Мемуаристы единодушны в описании его портрета. «Помню его стройным, красивым и жизнерадостным юношей, в чесучевом костюме и чрезвычайно шедшем ему пробковом шлеме. Мы, дети, очень любили его. Как сейчас вижу прекрасную улыбку его маленького рта, когда он шутил и возился с нами,» — писала внучка Стасова, Софья Медведева-Петросян. «…Красивый, стройный, обаятельный, неуёмный темперамент, азартность натуры... Мы все обожали его и не обожать его было нельзя», — вспоминал племянник Феликса Блуменфельда, Генрих Нейгауз о годах своего детства. Свидетельством симпатии и любви служат ласковые и шутливые прозвища, которыми наградили его товарищи по музыкальному цеху: «Блюм» (Римский-Корсаков), «Блюментрост» (Стасов), «любимец Феличе» (А.Н. и А.П.Моласы), «Феля» (П. И.Чайковский)...

      Участие Феликса на собраниях у Молас не ограничивалось ролью аккомпаниатора хозяйки дома. На «оперных утренниках», где были впервые полностью исполнены оперы Мусоргского «Борис Годунов» и «Хованщина», отрывки из его же «Сорочинской Ярмарки», Блуменфельд проводил всю подготовительную работу с певцами — солистами Мариинской оперы М.Луначарским, Д.Леоновой, М.Корякиным, наблюдал за ходом репетиций, был постоянным исполнителем фортепианной партии. Эти выступления выходили за пределы домашнего музицирования. Они охватывали широкие круги петербургской интеллигенции и превращались в яркие события музыкальной жизни столицы.

      Александра Молас и Блуменфельд выступали в домах Стасова и Александра Бородина. Для Бородина, высоко ценившего искусство певицы и пианиста, эти встречи были значительным и радостным событием. Часто певица и пианист были первыми исполнителями только что сочиненных композитором романсов (например, «Отравой полны мои песни», «Море»).

      Постепенно Александра Николаевна отошла от исполнительства, посвятив себя педагогической работе, Блуменфельд же оставался неизменным участником всех музыкальных собраний Петербурга. На вечерах В.В.и Д.В.Стасовых, на знаменитых «пятницах» Митрофана Петровича Беляева Феликс выступал и как пианист-виртуоз, блестящий интерпретатор своих и чужих сочинений, и как бессменный аккомпаниатор. Удивительная способность читать ноты по рукописи, независимо от почерка автора и технической сложности музыки, позволяла ему исполнять только что созданные фортепианные пьесы Чайковского, Балакирева, Глазунова, Лядова, переложения для фортепиано симфонических пьес Римского-Корсакова, Бородина, Мусоргского... Характерно воспоминание Рахманинова о том, как он принес к Беляеву только что законченную Фантазию для двух роялей. За второй рояль сразу же посадили Феликса: «Только он один умел так превосходно читать с листа». В своих «Воспоминаниях о Римском-Корсакове» В.В.Ястребцев приводит перечень вокальных сочинений Мусоргского и Даргомыжского (более 30!), исполненных под фортепианный аккомпанемент Блуменфельда только на одной из «сред». На другой — под его же аккомпанемент впервые полностью прозвучала опера Мусоргского «Женитьба». Римский-Корсаков доверял Феликсу исполнение новых сочинений не только в домашнем кругу, но и на официальных показах в Мариинском театре. Так, завершив и отредактировав после смерти Мусоргского его «Хованщину», Римский-Корсаков в 1883 году впервые показал ее на заседании театрального комитета Петербургских императорских театров. Под фортепианный аккомпанемент двадцатилетнего Блуменфельда, Николай Андреевич сам спел все вокальные партии оперы. «Хованщину» к постановке не приняли. Со слов Римского-Корсакова, узнав об этом, потрясенный Феликс «чуть не упал в обморок».

      Мусоргский не дожил до публичного признания своих творений. Тяжелые душевные травмы приносили ему равнодушие публики, недоброжелательность критики, недоверие профессионалов. Тем более удивительно, как удалось столь юному Блуменфельду понять новаторский характер гениального таланта композитора, как смог он проникнуть в мир тонкого психологизма «Детской», оценить трагическую глубину «Хованщины» и «Бориса Годунова», своеобразие и силу художественных образов «Женитьбы» и «Сорочинской Ярмарки».

      Блуменфельду повезло. Он получал творения гения «из первых рук», в момент создания, в складывающемся при авторе стиле исполнения и, следовательно, сам участвовал в установлении исполнительских традиций. Влияние личности Мусоргского было огромным. Модест Петрович был выдающимся пианистом-аккомпаниатором. От него Блуменфельд воспринял тонкое чувство партнера, богатейшую красочность звучания фортепиано, яркую образность, «зримость» каждой музыкальной интонации. Современники ставили Блуменфельда в ряд первых петербургских музыкантов: «...Таких аккомпаниаторов я видел во всю свою жизнь только трех: Антон Рубинштейн, Мусоргский и вот теперь — Феликс!!» Любопытно сопоставить эти слова Стасова с мнением Александры Николаевны Молас, много певшей с Рубинштейном и находившей, что «несмотря на высокую виртуозность игры, он аккомпанировал хуже Мусоргского и Блуменфельда». К слову сказать, Антон Рубинштейн присутствовал на выпускном экзамене Феликса и, как только тот закончил программу, «великий певец фортепиано» (так современники называли Рубинштейна) громко, на весь зал провозгласил: «Пять!» Художественный совет консерватории присудил двадцатидвухлетнему Феликсу золотую медаль, а в экзаменационных книгах сохранился отзыв: «Выдающийся во всех отношениях; сверх того, приятная, интересная и симпатичная личность».

      Конец XIX-начало XX столетия — счастливый период в творческой и личной жизни музыканта. В 1884 году он женился на дочери В.И.Анастасьева4, красавице Марии. В феврале 1885 года у них родилась дочь Нина, через несколько лет — дочь Наталья и сын Виктор.

      Музыкальная деятельность протекала активно и в разных направлениях. В петербургских концертах звучали фортепианные и симфонические произведения Блуменфельда, в консерватории он быстро завоевал признание и известность как один из ведущих профессоров фортепианных классов, в Мариинском театре успешно складывалась оперно-дирижерская карьера. Во время своих гастролей в Петербурге крупнейший австрийский дирижер Ганс Рихтер, дважды слушавший под управлением Блуменфельда «Снегурочку», очень высоко оценил его дирижерское дарование и предложил Феликсу Михайловичу работу в Венском оперном театре. Блуменфельд отказался, не желая расставаться с Россией. Работа в театре, занятия с учениками, сочинительство отнимали массу времени, однако на афишах Петербурга, Москвы, Варшавы нередко появлялось имя Блуменфельда-пианиста, а музыкальные критики не раз выражали сожаление о «редком появлении на концертной эстраде такого подлинного пианистического таланта».

      Верный традициям «Могучей кучки», он оставался энтузиастом домашнего музицирования. В начале 900-х годов в доме Римского-Корсакова и на вечерах у Стасова начал часто появляться Ф.И.Шаляпин. Обычно его появление меняло программу вечера и создавало особую приподнятую атмосферу. Молодой певец, прекрасно понимая, в какую среду он попал, пел много и охотно. Аккомпанировал ему всегда Блуменфельд. На одной из «сред» Шаляпин спел один за оба голоса «Моцарта и Сальери» Римского-Корсакова «под восхитительное по художественности фортепианное сопровождение Блуменфельда». В другой раз, также с Блуменфельдом, в разгар горячего спора о значении «Каменного гостя» Даргомыжского, Шаляпин неожиданно для всех, без подготовки, спел (один — все партии!) три картины из этой оперы. Вспоминая о поставленной в доме Римского-Корсакова опере «Скупой рыцарь», очевидец говорил, что центральная сцена «потрясла до жути», и достойным партнером певца в этой сцене был Блуменфельд, «мастерски заменявший за роялем симфонический оркестр».

      Вспыльчивый, предельно требовательный к партнерам, Шаляпин относился к Феликсу Михайловичу с большим уважением и никогда ни на какие его поправки не обижался. Однажды, когда пианист, «так песенно-просто-выразительно» сыграв фортепианную постлюдию, «взял верх в своем соревновании с певцом» (Асафьев), Шаляпин первым обнял и поцеловал Блуменфельда.5

      Феликс Михайлович был для Шаляпина не просто чутким аккомпаниатором, но равноценным партнером, близким по духу и художественным вкусам. Очень сближало их преклонение перед гением Мусоргского. «...Но вот, что было венцом всего, — восхищался Стасов, — он (Шаляпин — Н.Р.) спел всю «Сцену в корчме», т.е. весь второй акт «Бориса Годунова». Он пел тут и корчмарку, и Самозванца, и Варлаама (Мисаила — Феликс!)... это были великие чудеса искусства, таланта и художества! Зато, как и Феликс аккомпанировал!! Редко я видал и слыхал его таким!»

      Феликс Михайлович выступал с Шаляпиным и в публичных концертах. Среди шедевров Мусоргского, спетых Шаляпиным под аккомпанимент Блуменфельда, были ария Досифея из оперы «Хованщина», Полководец и Трепак из цикла «Песни и пляски смерти», знаменитая «Блоха», монолог царя Бориса из «Бориса Годунова». Блуменфельд и Шаляпин мечтали увидеть эту великую оперу на Мариинской сцене, но судьба распорядилась иначе.

      В мае 1907 года в цикле русских симфонических концертов, состоявшихся в парижской Grand Opera, парижане услышали отрывки из опер «Князь Игорь» Бородина, «Снегурочка» Римского-Корсакова и «Борис Годунов» Мусоргского. Партии Бориса Годунова и Владимира Галицкого пел Шаляпин. Дирижировал Блуменфельд. Успех концертов был настолько велик, что дирекция театра и организатор концертов С.П.Дягилев решили показать в следующем сезоне «Бориса Годунова» целиком. «Когда было объявлено, что опера Дягилева будет играть «Бориса», парижская пресса заговорила о русском сезоне, как о «сезоне-гала», — вспоминал впоследствии Шаляпин. — «Никогда не забуду, с какой любовью, как наэлектризовано относились к работе на репетициях хористы и оркестр Большой оперы. Это был праздник!»

      В 1908 году в Grand Opera под управлением Блуменфельда состоялось семь спектаклей «Бориса Годунова» с Шаляпиным в главной роли. Опера имела небывалый для Парижа успех. Все билеты на все представления были проданы. Открытая генеральная репетиция прошла под несмолкаемый гром аплодисментов, к которым присоединился оркестр Grand Opera. Единодушна была и парижская пресса. Авторитетные французские критики Л.Вюйемэн, Э.Стуллиг, В.Дебэ писали с восхищением и о «виновнике торжества» Ф.Шаляпине, и о Ф.Блуменфельде как о «совершеннейшем музыканте» и дирижере «самого точного и сознательного таланта», и об интерпретации шедевра Мусоргского «превосходившей всё, что мы привыкли до сих пор слышать». Не менее восторженно описывали событие и парижские корреспонденты русских газет, а художник спектакля Александр Бенуа впоследствии так вспоминал о своих впечатлениях: «Всё было волнующе прекрасно, исполнено шекспировско-пушкинской подлинности. Безупречно было оркестровое исполнение под руководством незабвенного Феликса Блуменфельда».6

      В эти же дни в Театре Французской Комедии шла опера Римского-Корсакова «Снегурочка». Сообщая композитору об успехе его «Снегурочки» и «Бориса», Блуменфельд восклицал: «В двух театрах Парижа две русские оперы на одной неделе!!! Жаль, Стасова нет! Вот бы кто восчувствовал всё сие!!! Не дожил старик, а ведь много камней им положено в основание этого памятника русской музыке».

      Парижские гастроли явились триумфом и своего рода завершением оперно-дирижерской деятельности Блуменфельда. Зимой 1909 года, в расцвете творческих сил, его поразило тяжкое заболевание — кровоизлияние в мозг, последствием которого явился правосторонний паралич. Какое-то время он был вынужден ограничиться только педагогической работой. Однако, после переезда в Киев в 1918 году, Феликс Михайлович возвратился к концертной деятельности. Под его управлением оркестр имени Н.Лысенко исполнял русскую классику, в фортепианном ансамбле с Генрихом Нейгаузом он играл собственные переложения симфонических произведений русских композиторов, аккомпанировал в концертах певицам Нине Кошиц и Ольге Бутомо-Названовой. В этих концертах звучали как уже известные произведения Мусоргского, Римского-Корсакова, Бородина, так и новые опусы начинающих композиторов. Младший современник Блуменфельда, композитор и виолончелист Михаил Мишле, более шестидесяти лет проживший в Америке, в письме ко мне (написанном по-русски!) вспоминал, с каким вниманием относился прославленный мастер к его еще не изданным пьесам — «Детским и Александрийским песням», которые пела О.Бутомо-Названова.

      В фортепианном классе Блуменфельда студенты играли Балакирева, Мусоргского, Глазунова, Рахманинова. Многие из сочинений этих композиторов Феликс Михайлович слышал в авторском исполнении, и потому его собственная игра и комментарии обладали особой силой воздействия. Те, кто весной 1921 года находились в актовом зале Киевской консерватории, на всю жизнь запомнили, как исполнением Третьего фортепианного концерта Рахманинова в сопровождении Блуменфельда и «Картинками с выставки» Мусоргского закончил консерваторию блуменфельдовский ученик, семнадцатилетний Владимир Горовиц.

      В 1922 году, по приглашению А.В.Луначарского, Блуменфельд переехал в Москву, где занимался, в основном, педагогической деятельностью. Последний раз Феликс Михайлович встал за дирижерский пульт на торжественном концерте, посвященном памяти В.В Стасова. В первом отделении прозвучала Симфония Бородина, всё второе отделение было отдано Мусоргскому: сцены из оперы «Хованщина» (солировала О.Бутомо-Названова), два хора с оркестром — Поражение Сенахериба и Иисус Навин, а также Фантазия для оркестра «Ночь на Лысой горе».

      Феликс Михайлович умер в январе 1931 года. Смерть застала его врасплох. Он был полон творческой энергии и не думал о разлуке с жизнью. Воспитанный «Могучей кучкой», обязанный «кучкистам» своим ростом, успехами, своим художественным самоопределением, Феликс Михайлович Блуменфельд полностью выполнил по отношению к ним свой долг, оставаясь до конца жизни пылким энтузиастом родного искусства.

      * * *

      В начале семидесятых годов, задумав книгу о трех поколениях музыкантов одной семьи — Блуменфельде, Генрихе Нейгаузе и его сыне Станиславе, я приехала в Москву. Не помню, кто дал мне телефон Анны Робертовны Грегор, ученицы Феликса Михайловича и жены, точнее, вдовы его сына Виктора, репрессированного в 1938 году.

      Я пришла в большую коммунальную квартиру, заставленную старыми велосипедами, швейными машинками, детскими игрушками. Анна Робертовна, невысокая, пожилая, очень красивая женщина, пригласила в свою комнату и сразу стала рассказывать о Феликсе Михайловиче. О том, какой это был неповторимый пианист, как близка была ему русская музыка, особенно трагическая музыка Мусоргского и Скрябина. О том, как она познакомилась с Виктором, как складывались их отношения. Ей хотелось говорить о прошлом, о погибшем муже. Она повела меня на кухню, где из огромного сундука достала связку старых писем. Это были письма А.В.Луначарского, Б.Л.Яворского, А.Б.Гольденвейзера, С.В.Рахманинова... Почти все были адресованы Феликсу Михайловичу.

      Одно письмо, адресованное Анне Робертовне, было от Б.Л.Пастернака. Я запомнила его очень хорошо. Борис Леонидович писал о своем разговоре со Сталиным о Викторе Блуменфельде и сообщал, что изменить решение о его судьбе ему не удалось, но Анне Робертовне разрешено свидание с мужем. Почему Сталин разрешил эту встречу, состоявшуюся накануне расстрела Виктора? Имя Феликса Блуменфельда вряд ли было ему известно, сын же был просто одним из миллионов безвинных жертв. Может быть, сыграл свою роль тайный суеверный страх тирана перед гением просившего об этом свидании Пастернака?

      Письмо потрясло меня. Я знала о добром отношении Пастернака к Блуменфельду, о нежной дружбе поэта с Генрихом Нейгаузом. Тому и другому Борис Леонидович посвящал стихи.7 Но решиться говорить со Сталиным, просить за человека, приговоренного к смерти! Это был поступок, проявление высокого духа, редкого мужества.

      В 1990-м году в Норвиче (штат Вермонт), на Международном симпозиуме, посвященном 100-летию со дня рождения Пастернака, я рассказала об этом эпизоде. Известный литературовед Ефим Григорьевич Эткинд «набросился» на меня: «Как могли Вы уйти из квартиры, не переписав такого письма? Мы столько спорим о разговоре Пастернака со Сталиным по поводу Мандельштама. Оказывается, это был не единственный разговор! Вы просто не понимали значения своей находки». Нет, я понимала, но, боюсь, не сумела объяснить ученому, что Анна Робертовна, может быть, впервые в жизни, просто делилась своей болью с одним человеком и не собиралась делать свое прошлое достоянием литературоведенья. И ещё: Анна Робертовна считала — и это было тогда для меня самым главным — что Пастернак пошел на это не только из сострадания к её горю, но из-за преклонения перед светлой памятью Феликса Михайловича Блуменфельда. Памятью, которая не должна умирать.