Юлии Абрамовне Добровольской — итальянистке, переводчице и писателю, большому другу журнала «Чайка» — 25 августа 2012 года исполняется 95 лет.
Наш журнал на протяжении многих лет печатал рассказы Юлии Добровольской, отрывки из ее книги, интервью с нею.
Поздравляем Юлию Абрамовну с днем рождения и желаем сохранить ту необыкновенную человеческую стойкость, которой мы все должны у нее учиться. Ну и конечно, желаем здоровья!
Предлагаем вниманию читателей небольшие зарисовки Юлии Добровольской из цикла «Азбука».
Ирина Чайковская
Редакция журнала присоединяется к этим поздравлениям.
А
Автограф
Франческо Мессина во время выставки своих скульптур в Эрмитаже сообразил заменить нехватавшие каталоги — кончились! — на свой автограф, выведенный на руке повыше локтя у хорошеньких. К нему, расположившемуся на подоконнике высокого окна, выходящего на Неву, окна из красоты в красоту, выстроилась длинная девичья очередь.
— Как много среди русских женщин миленьких, хорошеньких, интересных, обаятельных, красивых и просто-напросто красавиц! — упивался мастер и просил меня каждую его репризу переводить во всеуслышание.
Получилось смешно и симпатично. Рассердился только один, видно, очень уж ревнивый муж.
Д
Документальные свидетельства
Свидетельство о присутствии — нет, не в донжуанском списке, а просто как приятеля и партнёра по теннису — великого скрипача и наставника моей подруги «Паганиночки», Нины Бейлиной.
(Кисловодск, II-VIII-48
Милая Юлия Абрамовна,
не подвергайте уничтожающей критике скромную работу фотографа-любителя. Увы, — творческий порыв здесь явно доминирует над мастерством.
Примите мой искренний привет
Д. Ойстрах)
Билет в театр по образцу пропуска в какой-нибудь сверхсекретный «ящик». Без права передачи, для предъявления на контроле гебешнику.
В Театре на Таганке давали Высоцкого — пока не премьеру, а прогон. Спектакль был зарублен нa корню и дождался выхода лишь в Перестройку. Осенью того же 1982 года я, спасаясь от удушья, уехала. Навсегда.
Н
Их нравы
Присланная мне из Москвы видеокассета с фильмом Абуладзе «Покаяние» стала для меня, в моём глухом Милане, событием, вестником далёкой, пока непонятной, но судьбоносной Перестройки. Как было не устроить просмотр моим студентам! Их волновало вместе со мной всё, что делалось в России.
Решили пригласить гостей. Набился полный зал: женихи-невесты, друзья-приятели, родственники.
Механик из лингафонного кабинета — симпатичный и такой обязательный парень — почему-то задерживался. Что он тянет? Пора начинать. Наконец, он как-то бочком-бочком вылез из своего загончика и шепнул:
— Кассета исчезла. Лежала у меня в столе, а теперь её нет.
Я попросила публику не расходиться. Прочитала целую лекцию о Сталине и сталинизме. У меня было что сказать, а злость сделала своё эмоциональное дело.
На другой день кассета вернулась на место. Мои ребята посмотрели-пережили «Покаяние» в своём кругу. Взволнованные, долго не расходились, забросали меня вопросами. Ничего не скажешь, получилось незаурядное страноведческое занятие.
Сразу вслед за этим я из Юльма, Миланского университета современных языков, уволилась. (Создав небывалый прецедент. Наш брат — и сестра — преподаватель русского языка за место держится зубами). Взбунтовалась: стоило ломать себе жизнь, чтобы советскую бодягу променять на просоветскую! — и лихо выдавила из себя раба.
Как ни нелепо было моё предположение, оно было единственно верное: кассету выкрала наша завкафедрой, профессор русской литературы. Зная её, нетрудно было предположить, зачем — в порядке пресечения нападок на светлое будущее человечества.
П
Презентация
Телевизионщик, взяв у меня пространное интервью среди старинных шкафов, уставленных фолиантами с золотым тиснением, тихо поделился со своим напарником: «Но она же всё соображает!» («Ma è completamente lucida!»). Я, хоть и туговата на правое ухо, расслышала. Усмехнулась и в чьём-то сопровождении направилась в зал.
В президиуме уже сидели три профессора — докладчики. Ждали меня. Зал почтенного «Общества чтений и научных собеседований», членом коего был ещё Гарибальди, занимает отсек Palazzo Ducale, ныне генуэзской мэрии. Аншлаг. Говорят, пришёл даже ректор университета. Ждут Марту Винченци, мэра. Студентов, однако, не видно. Генуя — один из самых красных городов Италии, впечатлительную молодёжь от презентации «Post scriptum’a» Добровольской явно предпочли уберечь.
А что на то был резон, выяснилось с первых же слов профессора Гандольфо, большого знатока русско-советских дел и моего друга. «После государственного переворота, устроенного Лениным в 1917 году...», — начал он. Справа от меня профессор итальянской литературы Феррари, он же асессор по культуре, вздрогнул и застрочил в блокнот. Насилу дождался, пока второй оратор, профессор Бачигалупо, принявший «Постскриптум» всерьёз и углубившийся в литературоведческий анализ произведения, кончит, чтобы с коммуняцким пылом, не остуженным ни крушением Берлинской стены, ни распадом КПСС, СССР и ИКП, обрушиться на профанаторов: «Для меня ничего важнее и святее октябрьской революции не было и нет».
Последовала перепалка. Из публики время от времени раздавалось: «Дайте сказать автору!» Автор, не желая встревать в вечную итальянскую гражданскую войну, ограничилась искренним соболезнованием тем, кто застрял на идее светлого будущего человечества, не способен признать, что вышла ошибка, и идти дальше. В кулуарах мне попадались одни единомышленники.
За ужином (был дан настоящий ужин) сидевшая напротив меня мэр Марта Винченци — синьора, приятная во всех отношениях, — удивила нас с Алёшей Букаловым радостным восклицанием: «Как только я взяла в руки «Постскриптум», я поняла, что мы с вами почти родственницы. Ведь я в аспирантуре философского факультета Пизанского университета занималась Владимиром Проппом!» Развивая тему, Алёша резонно заметил: «В России вряд ли найдётся мэр — знаток Проппа...».
Ц
Цитата
Журнал «Иностранная литература» проводил не помню уж какую анкету среди своих авторов за рубежом. Мой автор итальянец Гоффредо Паризе в своём ответе процитировал Мандельштама в итальянском переводе. Мне для перевода на русский, само собой разумеется, нужен был подлинник. Но какой, я не догадывалась. И с трепетом — известно, что за характер — позвонила Надежде Яковлевне. «Мой муж никогда ничего подобного не писал», — был ответ.
«Как быть?» — советуюсь я со своей заказчицей, редактором Таней Ивановой. Таня просит меня перезвонить ей попозже, а сама звонит в Переделкино своему бывшему мужу Коме Иванову. Тот протягивает руку, снимает с полки нужный том Мандельштама... и вот она цитата!
Три типичные ситуации: Таня Иванова сообразительна, Надежда Яковлевна Мандельштам владеет истиной в последней инстанции, а Владислав Всеволодович Иванов, дома Кома — ходячая энциклопедия. (Пастернак о нём: «Весь Кома был для меня радостным открытием»).
Добавить комментарий