Если я не ошибаюсь, я — третий автор, после Николая Гавриловича и Владимира Ильича, называющий свой труд таким образом. Должен заметить, однако, что помимо множества прочих различий между мною и упомянутыми авторами, имеется одно, наиболее существенное: для этих авторов вопрос «что делать?» был чисто риторическим — они-то знали, что делать, и каждый из них, правда, по-разному, изложил свой ответ на этот вопрос. Для меня же (и для вас, как вы сейчас убедитесь) — это неразрешимая загадка. Чтобы сразу ввести вас в курс дела, я напомню два достаточно хорошо известных факта.
14 апреля 1865 года некто Джон Уилкс Бут вошел в театральную ложу, где сидел президент Авраам Линкольн, и выстрелил в него, смертельно ранив, отчего президент скончался на следующий день. Публика в зале была настолько ошарашена происшедшим, что Бут успел выбежать из зала и скрыться. Погоня за ним была организована немедленно, его нашли и пристрелили, как пристреливают бешеных собак: покушение на главу государства расценивалось в те блаженные поры как преступление особо тяжкое и не имеющее никаких смягчающих обстоятельств. Бут был средней руки актером в шекспировских пьесах и авантюристом, сочувствующим делу южан. Ему следовало бы родиться двумя-тремя столетиями раньше, в эпоху покушений, похищений, заговоров и интриг, — но он опоздал и поплатился за это жизнью.
116 лет спустя, 30 марта 1981 года, там же, в Вашингтоне, некто Джон Хинкли выстрелил в идущего к автомобилю президента Рональда Рейгана, ранив его и еще несколько человек, один из которых на всю жизнь остался инвалидом. К счастью для президента, его рана оказалась не опасной для жизни, и он от нее быстро оправился. Хинкли, в отличие от его предшественника, был схвачен прямо на месте преступления, но, опять-таки в отличие, не был пристрелен, а в соответствии с нашими гуманными временами предстал перед судом.
Различия на этом не кончаются: если у Бута были для покушения мотивы политического характера, то мотивы, которыми руководствовался Хинкли, и мотивами-то трудно назвать, — испытывая неразделенную любовь к начинающей актрисе Джоди Фостер, он решил таким образом прославиться и завоевать ее сердце.
Суд кипел благородным негодованием, прокурор сказал обвинительную речь, достойную Цицерона, и требовал высшей меры наказания, присяжные ерзали на своих местах от сжигающего их желания поскорее проголосовать за эту меру, но... Но тут выступил защитник, и все пошло куда-то не туда. Защитник представил суду солидного эксперта-психиатра, который прежде всего заявил, что в рассматриваемом деле настоящей жертвой является отнюдь не президент, а стрелявший в него Хинкли. А когда в потрясенном зале наступила недоуменная тишина, эксперт вдумчиво и доходчиво доказал, что:
- человек, страдающий от неразделенной любви, становится жертвой страшной душевной болезни с мудреным греко-латинским названием, заканчивающимся на «фобия»;
- при этой болезни надпочечники ее жертвы выбрасывают в кровь огромные дозы адреналина, действующие соответствующим образом на центральную нервную систему и приводящие жертву в состояние полной невменяемости;
- преступление, совершенное в подобном состоянии, нельзя приписывать злой воле обвиняемого, поскольку в нормальном состоянии он ничего подобного не сделал бы, а потому его надлежит признать невиновным и направить в специальный санаторий, где бы он мог излечиться от страшной «фобии», жертвой которой он пал, и вновь стать благонамеренным гражданином этой великой страны.
Что было делать суду? Что было делать прокурору? Что было делать присяжным? Обвинять адреналин, надпочечники и какую-то «фобию», которую с первого раза и не выговоришь? И Хинкли отправился излечиваться — от «фобии» и неразделенной любви.
Эти два столь похожих случая, столь по-разному окончившиеся, постоянно были предметом моих раздумий. Нужно ли удивляться, что, увидев в одном из книжных магазинов. «Справочник по практической психиатрии», я с интересом начал его просматривать. Солидную часть его как раз занимал раздел, посвященный «фобиям». Их обилие и фантастическое разнообразие поразили меня. Досчитав до семидесяти двух, я сбился со счета, но ручаюсь — их там было не меньше девяноста, а может быть, и более ста! Я с презрением пропускал такие общеизвестные вещи, как агорафобия — страх перед открытым пространством, и клаустрофобия — страх перед пространством замкнутым; акрофобия — боязнь высоты и гематофобия — боязнь вида крови. Я не обратил ни малейшего внимания на гидрофобию — водобоязнь и антропофобию — отвращение к людям. Русофобии я там вообще не встретил — очевидно, потому, что ей посвящена отдельная и широко известная работа.
Короче, я обратил свое внимание лишь на те бесчисленные причины, из-за которых люди становятся невменяемыми, не отвечающими за собственные поступки и, следовательно, неподсудными. И тогда я понял, почему в нынешнем судопроизводстве приглашаемый адвокатом эксперт-психиатр — центральная фигура. Выражаясь проще, сегодня вообще не существует преступлений, чреватых суровым приговором, если у адвоката на плечах голова, а не кочан капусты.
Судите сами. Предположим, некий гад, чтобы досадить вам, укокошил вашу любимую собаку или вашу не менее любимую кошку. В былые времена вы могли бы привлечь гада к суду и взыскать с него солидную сумму, причем вам было обеспечено содействие Общества защиты животных. Но сегодня это пустой номер: эксперт-психиатр, приглашенный адвокатом обвиняемого, докажет как дважды два, что у того «канинофобия» — страшная болезнь, приводящая его в состояние невменяемости при виде собак, или «фелинофобия» — то же при виде кошек, или «трихопатофобия» (в этом случае «гад» становится полностью невменяемым при виде всего, покрытого шерстью). А адвокат докажет, что вы, зная о плачевном состоянии здоровья подзащитного, назло подсовывали ему своих паршивых «петс» (которым и цена-то цент в базарный день), чтобы вызвать у него приступ какой-либо из перечисленных «фобий», а может, и всех трех сразу. И что это с вас причитается такая-то сумма — как на лечение несчастного, так и для возмещения нанесенного ему морального ущерба.
Теперь вы понимаете, в чем дело? Но ведь возможен случай и более серьезный. Предположим, вы — потрясающий водитель. Весь ваш город и даже весь штат гордятся вами как некоей достопримечательностью, а полицейские салютуют вам, едва завидев вашу машину. И вот однажды вы едете, соблюдая все правила движения, а какой-то паршивец прет на красный свет и превращает вашу машину и вас самих в... ну, вы понимаете, что я имею в виду. И что же? А ничего! На суде выяснится, что у паршивца — «эритрофобия», приводящая его в состояние невменяемости при виде красного цвета. Окажется, что, врезаясь в вашу машину, он вообще не соображал, где он и что с ним происходит, и жертва, следовательно, не вы, а он.
Двое юнцов ограбили вас ночью и избили до полусмерти? Утритесь и спокойно ползите домой: «никтофобия» — так называется жуткая болезнь, одолевшая двух добросердечных и благородных молодых людей, болезнь, при которой ее жертвы становятся по ночам невменяемыми, наподобие лунатиков, ничего не соображают, ничего не помнят и ни за что не отвечают. А вот вы, по неизвестным причинам шатающийся на улице по ночам, предстанете в весьма, невыгодном и подозрительном свете.
Но дело вовсе не ограничивается девятью десятками фобий, зафиксированных в нынешнем издании Справочника. Находчивый эксперт, если нужно, изобретет девяносто первую фобию, для данного случая, и она войдет в следующие издания справочников и учебников — наука, как известно, не стоит на месте. Хотите пример? Ради Бога! Допустим, у вас во дворе растет роскошное раскидистое дерево, дающее вам тень, прохладу, микроклимат и прочие прелести. Но осенью с этого дерева сыпятся тучи сухих листьев, причем в большинстве своем — во двор вашего соседа, который по этому поводу уже сделал вам ряд серьезных предупреждений в непарламентарных выражениях. И вот в одно прекрасное утро вы просыпаетесь и с ужасом обнаруживаете, что вашего развесистого красавца тихо спилили ночью, как пелось в детской песенке, «под самый корешок». Естественно, вы тут же подаете в суд на обидчика, обвиняя его в посягательстве на вашу священную частную собственность, так и в нарушении не менее священных границ вашего владения.
Если адвокат нарушителя — примитив, он прибегнет к апробированной никтофобии и будет доказывать зевающему от скуки судье, что его подзащитный по ночам — совершенно невменяем, и прочую всем известную муру. Но если он человек с воображением, он сбегает на кафедру классических языков ближайшего университета и выяснит там, как по-гречески будет «дерево». «Дендрон»? Чудесно! И эксперт-психиатр (свой человек, конечно) зафиксирует первый в истории психиатрии случай «дендрофобии» — патологической нелюбви к деревьям, чудовищной болезни, когда человек становится невменяемым при виде дерева и, естественно, за свои поступки ответственности не несет. А Справочник, опять же естественно, пополняется новой фобией.
Теперь вам, полагаю, понятен весь ужас и вся безысходность положения. Теперь вам понятно, с каким почти благоговейным восторгом я увидел в медицинском отделе библиотеки книгу под названием «Умопомешательство — идея и реальность». Автор этой книги — Томас Сас, профессор Нью-Йоркского государственного университета в Сиракьюзе. Я просмотрел эту книгу, взял ее домой и, читая ее, чувствовал, как бальзам проливается на мои раны.
Вот уже более тридцати лет психиатр Томас Сас горячо доказывает, что все «фобии», коим несть числа, — не что иное, как изобретение хитроумных адвокатов вкупе с недобросовестными психиатрами, для увеличения своих гонораров, — изобретение, приносящее непоправимый вред правосудию. Случай с Хинкли, стрелявшим в президента Рейгана, рассматривается в книге как наиболее характерный пример злоупотреблений такого рода. Любое болезненное состояние человека, говорит Сас, может быть определено и зафиксировано одним из трех специалистов: патологоанатомом (патологические изменения в органах и тканях), биоэлектроником (изменение стандартных биотоков мозга) и биохимиком (патологические изменения на молекулярном уровне). Поскольку, заключает Сас, в рассматриваемых судами случаях эксперты не прибегают ни к одному из перечисленных методов, остается признать, что мы имеем дело с обычным шарлатанством.
«В известной сказке о голом короле, — пишет Сас, — людей заставляли верить в то, что на голом короле надет роскошный наряд. Но там, по крайней мере, все-таки был король. В нашем же случае не существует даже короля, а нас заставляют верить в наличие его огромного гардероба». Мы бесконечно говорим о правах преступников, продолжает Томас Сас, забывая, что большинство этих прав придумано моими недобросовестными коллегами, адвокатами и терапевтами, требующими консультации со «специалистом-психиатром» и получающими от своих клиентов чудовищные гонорары.
Как водится в таких случаях, появление этой книги-бомбы разделило заинтересованные стороны на две партии. Ученики и сторонники Томаса Саса, именующие его «сиракьюзским мудрецом», провозгласили его чуть ли не мессией. Противники его выводов и оскорбленные в своих лучших чувствах «специалисты» назвали его невеждой, а его книгу — «неэтичной» (очевидно, за чересчур прямолинейные высказывания о гонорарах). Что скрывать, моим первым порывом было безоговорочно примкнуть к сторонникам «сиракьюзского мудреца», но... Всегда эти проклятые «но»! Дело в том, что окончательный вывод книги профессора Саса выглядит так: «умопомешательство» — это просто слово, идея, не имеющая в себе реального содержания; тот, кто выдает себя (или выдается кем-то) за сумасшедшего, — просто симулянт, и как симулянт он должен нести полную ответственность перед законом; иными словами, и «сумасшедший», и «нормальный» должны быть перед законом равны.
Осознав этот вывод, я осознал и грозные последствия победы сторонников Томаса Саса. Вспомните долго презираемых и всем внушавших отвращение гомосексуалистов: их признали равноправными, они причислены к разряду «меньшинств», они устраивают торжественные шествия и парады, и перед ними заискивают все, вплоть до президента. Теперь по их следам пошли проститутки: эти «жрицы любви» тоже устраивают шествия — нагишом, как и подобает их древнейшей в мире профессии; они требуют признания их профсоюза и вообще всех прав и свобод, которыми пользуются добропорядочные американские граждане. И будьте уверены, они своего добьются, — здесь умеют бороться за права и добиваться своего.
Но вообразите себе, что вслед за ними начнут организовывать марши и бороться за права все маньяки, шизофреники и психопаты: они ведь равны перед законом, когда речь идет о наказаниях, — так долой дискриминацию, принудительное лечение и даешь равные права! И так как психи — люди настырные, можно не сомневаться, что рано или поздно, и они своего добьются. Но вы представляете, что нас ожидает потом?
Восточный мудрец сказал: «Умен не тот, кто умеет отличать добро от зла; умен тот, кто из двух зол умеет выбирать наименьшее». И вот перед нами два зла. Первое — преступники, симулирующие с помощью своих пособников различные «фобии». Они безнаказанно творят любые преступления. Благородный профессор Сас требует устранить эту язву нашего общества и сажать на электрический стул «жертв» зарегистрированных и вновь изобретенных «фобий» наравне со всеми прочими. Второе зло — настоящие психопаты, ставшие полноправными членами общества в силу их равенства перед законом наряду со всеми прочими.
Вот вопрос, с которым не сталкивались ни Николай Гаврилович, ни Владимир Ильич.
Что делать?
Добавить комментарий