Саньку в селе жалели. Да и как не пожалеть — девять лет пацаненку, а ни отца, ни матери. С бабкой живет. А поглядишь, так и вовсе умилению конца-края нет: вылитый Лель. Худенький, светловолосый, глаза голубые-голубые. К такому бы подойти, по голове погладить, слово доброе сказать. Ан нет. Побаивались его сельчане, стороной обходили. Да и как не бояться? Малахольный — он малахольный и есть. Поди разбери, что ему в голову взбредет?
— Ты зачем это сделал? Зачем, я тебя спрашиваю? — Санькин сосед дядя Андрей возмущенно всплеснул руками и сунул Саньке под нос выкрашенное в золотой цвет яблоко. — Куда я такой товар дену? Его ж никто не возьмет!
Санька поднял голову и уставился на яблоню. Все до единого яблоки были золотыми. Санька довольно улыбнулся: теперь баба Евдокия точно поправится.
— Нет, ты мне ответь! Ответь, гаденыш малолетний. Кой черт ты из дома культуры краску спер? Кой черт мне яблоню попортил?!
— Так у кныжке напысано.
Дядя Андрей опешил:
— В какой еще книжке?
— У мамкиной. Мамка гарна. Мамка мэни кныжку прыслала.
Дядя Андрей сплюнул:
— Лярва твоя мамка. Нагуляла тебя невесть где да бабке на руки сбросила. Ищи ее теперь! И вообще, какие такие книжки, если ты читать не умеешь?
— А мэни дид Архип читав, — Санька посмотрел на дядьку с такой гордостью, словно в том, что сердобольный дед Архип пожалел сиротку, была его личная заслуга.
— И чего он там тебе начитал?
— Про яблуки. Молодильни. Воны золоти-золоти, вкусни-вкусни. Баба Явдокия яблуко зъисть и поправыться.
Дядя Андрей помолчал, ласково потрепал Саньку по голове и подтолкнул к калитке. Иди, мол, разговор окончен.
— Я сичас, — Санька радостно закивал, кошкой взобрался на дерево и начал спешно рвать яблоки. Золотая краска крошилась под пальцами и падала на траву. — Баби Явдокии виднесу. Вона порадуеться. Хвалыты мэнэ будэ.
Когда белобрысая Санькина макушка скрылась за забором, дядя Андрей досадливо зашвырнул золотое яблоко подальше в траву, уселся на низенькую скамейку у дома, потер переносицу и устало вздохнул. Отругать бы пацана, всыпать ему по первое число — так нет же, нельзя. Что с убогого возьмешь? Он ведь, как лучше хотел. Любит бабку Евдокию, старается. А она уж полгода, как слегла. А Санька к ней всё бегает, рассказывает что-то. Сядет на край кровати, бабкину руку в свою возьмет и ну лопотать. А потом замрет, на бабку смотрит и кивает: вроде, она ему что-то отвечает. А бабка-то — уж две недели, как речи лишилась. Лежит, в потолок смотрит, молчит.
Дядя Андрей вспомнил Санькину мать и сплюнул. Ой, стервь, ой, вертихвостка. Девятилетку закончила, вещички собрала и фьють — в город. А через шесть лет явилась: привела к бабке пятилетнего Саньку, поставила на порог сумку с вещами, да первым автобусом и уехала.
Первую неделю Санька молчал. Отсиживался в сарае. Выходил, только когда едой выманивали. А в доме садился на самый краешек стула, боязливо поглядывал на бабку, торопливо хлебал суп и снова убегал в сарай.
А когда маленько пообвыкся и заговорил, оказалось, что лопочет он только по-украински. Бабка Евдокия только руками всплеснула: эвон, куда дочь занесло! Путь-то не ближний, два дня поездом. Соседи, правда, успокаивали. Не волнуйся, мол. Пацан малой совсем, месяца не пройдет, как по-нашему заговорит. Однако судьбе было угодно распорядиться иначе. Саньке шел уже девятый год, а говорить по-русски он так и не выучился.
Дядя Андрей почесал в макушке и поднялся, — работа не ждала, да и в дом культуры наведаться не мешало, за краску, что Санька уволок, заплатить.
— Дррр! Дррр! Завожуся! — Санька расставил руки и "полетел" — мелко-мелко засеменил ногами, залавировал между деревьев.
— Гля, чё творит! — пятнадцатилетний племянник дяди Андрея, Витёк, гыгыкнул и ткнул Корюка в бок.
Федька Корюков, для своих просто Корюк, ухмыльнулся, отбросил в кусты докуренную сигарету и позвал. — Эй, малой! Слышь? Иди сюда!
Дррр! Дррр! Санька сделал крутой вираж, обежал куст и — пшшшш — сбросил скорость, "приземлился" перед Корюком.
— Ты чего это делаешь? — Корюк положил руку Саньке на плечо и потянул к себе.
Санька сглотнул, боязливо покосился на украшавшие костяшки пальцев мутно-синие наколки и втянул голову в плечи:
— Литаю. Дид Архип сказав, золоти яблуки далеко растуть. Тилько с самолету выдно. Я самолет. Я шукаю.
— И накой они тебе? — Корюк усмехнулся и поскреб шею.
— То нэ мэни, — помотал головой Санька. — То баби Явдокии. Воны волшебни. Вона яблуко зъисть и хвориты не будэ.
Витёк хлопнул себя по коленке и заржал:
— Ага! Как же! Да, помрет она! Как пить дать, помрет!!! Она ж старая!
Санька шмыгнул носом, медленно перевел взгляд с Витька на Корюка и закусил губу.
— Нэ помреть. Вона не помреть. Я йий яблук дистану! Я дистану, дистану, дистану!!! — Санька дернулся, высвобождая плечо из-под руки Корюка, с ненавистью поглядел на Витька, раскинул руки и полетел. — Я самолет! Я знайду! Знайду-у-у!!!
— Лети-лети! Самолет хренов, — Корюк ухмыльнулся и щелкнул зажигалкой — в серое сентябрьское небо потянулась тонкая струйка дыма.
Скрипнула дверь, с улицы потянуло собирающимся дождем и запахом яблок, и на пороге появилась жена дяди Андрея — тетя Катерина.
— Здравствуй, Саня! — тетя Катерина шагнула в комнату и поправила съезжающий с плеча платок. — Я тебе домашнее задание принесла.
Тетя Катерина работала в школе и носила Саньке задания. Те, которые он мог сделать. А мог он только рисование. И иногда труд.
— Бери карандаши! — обращаясь к Саньке, тётя Катерина почему-то всегда говорила очень громко — как будто так было понятнее. — Нужно нарисовать мир. Мир, понимаешь?
Санька кивнул. Стащил с пыльного комода альбом для рисования и потопал к двери.
— Ты куда?
— На двир. Там рисувати буду. — Санька притормозил у двери, сунул ноги в старые сланцы.
— Нет, Санечка, так идти нельзя. — Tетя Катерина склонилась, подхватила с порога Санькины кроссовки и протянула мальчишке. — Там холодно. В сланцах нельзя. Нельзя, понимаешь? Холодно. Там, — тетя Катерина указала на окно и театрально поежилась, — хо-лод-но.
Санька насупился и отпихнул кроссовки в сторону. Сам завязывать шнурки он не умел.
Дождь колотил по крыше сарая, на ящике с инструментами, свернувшись клубком, дремала кошка, а Витёк и Корюк резались в карты. На полу валялась пустая пачка димедрола, а из рук в руки переходила бутыль с мутным желтоватым самогоном.
— Гы! — Корюк осклабился и дал Витьку звонкий щелбан. — Я выиграл. Давай жилет!
Витёк нехотя стащил с себя черный кожаный жилет с сотней железных заклепок и протянул Корюку.
— Отыграться дашь?
— Я-то дам. Только ставить тебе, по-моему, уже нечего! — довольный собственной шуткой Корюк заржал. А Витёк поскреб в затылке и задумался. Корюк был прав, играть ему было не на что. Деньги, пачка сигарет, бандана и жилет были уже проиграны. Оставалось... Да ничего не оставалось. И если с потерей сигарет и банданы Витёк был готов смириться, то расставаться с жилетом не хотелось категорически. И тут Витька осенило:
— Давай я против жилета Саньку поставлю?
Только-только отхлебнувший самогона Корюк подавился:
— Эт-то еще как?!
— Да элементарно! — Витёк отобрал у Корюка бутыль, глотнул и горделиво задрав подбородок заявил, — если я выигрываю, я у тебя жилет обратно забираю. Если ты — загадывай, что с Санькой делать. Он мне почти как родственник, могу им распоряжаться. Хошь, он тебе сумку в училище таскать будет, хошь — двор мести, а хочешь — бей его, до него всё равно почти никому дела нет. Давай, а?
— Здоров! — над невысоким заборчиком показалась взлохмаченная Жоркина голова.
Санька улыбнулся. Жорка ему нравился — мелкий, ниже самого Саньки, он был заводилой во всех играх, почти никогда не вредничал и даже иногда брал Саньку "постоять на воротах".
Жорка по-хозяйски перелез через забор и ткнул в рисунок. — Это у тебя что такое?
— Мыр, — Санька развернул альбом, чтобы Жорке было виднее.
Жорка нахмурился и задумчиво поскреб нос:
— У тебя тут какой-то блин нарисован, а на нем дома и деревья. Это разве мир?
— Мыр, — убежденно кивнул Санька и повел пальцем по листу. — Наш дим. Дяди Андрея дим. Магазын. Школа. Огороды. Памятнык.
— Не-е-е, — Жорка помотал головой. — Мир не плоский. Он круглый. Как мячик. И крутится. Понимаешь?
Санька помотал головой.
— Ну... как бы тебе объяснить? Вот, смотри, — Жорка цапнул альбом, свернул его в цилиндр и начал медленно вращать. — Мир вра-ща-ет-ся. А еще он круглый. Как яблоко.
При слове "яблоко" Санька вздрогнул, поднялся, выхватил альбом из Жоркиных рук, вырвал листок с рисунком и принялся остервенело комкать.
— Ты чего?!! — засуетился вокруг него Жорка. — Чего делаешь?!!
Санька закусил губу, отбросил измятый рисунок в траву:
— Я нарисую. Мыр. Новый. Для бабы Явдокии. И для мэнэ. Там, — Санька шмыгнул носом, но сдержался, не расплакался, — там будэ багато-багато золотых яблук. И баба Явдокия николы не помрэ.
В голове стоял непонятный вязкий дурман, Витёк замирал и подолгу задумывался над каждой картой. Хотя, думать было уже поздно — партия завершалась, фарт не шел, а возможность отыграть заветный жилет утекала как вода сквозь пальцы.
— Есть! — Корюк накрыл последнюю Витьковскую карту своей, поглядел на приятеля и радостно потер руки.
Витёк досадливо сплюнул и попытался встать — земля под ногами закачалась, а перед глазами поплыл клокастый туман. Витёк чертыхнулся и, держась за стенку, направился к двери.
— Стоять! — Корюк поднялся, ухватил Витька за локоть и, мутно глядя на приятеля, поинтересовался. — Сбежать решил? Нетушки. Ты мне еще Саньку должен.
Саньку долго искать не пришлось — зверь бежал на ловца. Стоило приятелям выйти из сарая, как с улицы донеслось знакомое "дррр": Санька-самолет совершал очередной рейс по селу.
Не ожидавший такого везения Корюк разом расцвел — заулыбался и радостно замахал руками:
— Самоле-е-ет!!! Слышь, самолет! Давай к нам — на посадку. Дело есть.
Санька перепрыгнул через лужу и послушно "подлетел" к изгороди.
— Тебе как — яблоки золотые все еще нужны? — Корюк оперся на сырую от дождя изгородь и посмотрел на Саньку сверху вниз. — А то я как раз одну такую яблоню знаю. Могу показать.
Санька часто-часто закивал и с надеждой уставился на Корюка.
— Ты чего придумал? — зашипел за спиной Корюка Витёк.
— Чего надо, то и придумал! — вполголоса огрызнулся Корюк и радужно улыбнулся Саньке, — ну что, малой, пойдем?
Село давно скрылось из виду, солнце катилось к закату, а Санька, Витёк и Корюк всё шагали и шагали. Корюк время от времени отхлебывал из бутыли и, отчаянно фальшивя, напевал что-то под нос. Наконец, Санька не выдержал, потянул Корюка за рукав:
— Дэ яблуня?
— Яблоня далеко. Сначала сверху посмотреть надо, чтоб потом с дорогой не наплутать.
— Звидкиля? Звидкиля смотриты?
— Со старой колокольни, откуда ж еще? — Корюк усмехнулся. — Выше нее во всей округе ничего нет.
— А нас пустят? — усомнился Витёк.
— Да там и пускать некому, — отмахнулся Корюк. — Заброшенная она.
Колокольня и впрямь пустовала. Скрипучим ступенькам, ведущим наверх, не было конца. Маячила впереди костлявая спина Корюка, скакал по стенам лучик фонарика, за спиной слышалось недовольное пыхтение Витька, а Санька летел наверх как на крыльях. Да и как не лететь — еще какая-то минута, и он, Санька, увидит яблоню с волшебными молодильными яблоками, а там уж дело за малым — нарвать их побольше, да бабке Евдокии снести. Санька даже зажмурился — не верится, что всё так просто.
Витая лестница уперлась в деревянный люк. Корюк передал Саньке фонарик, уперся в люк спиной, напрягся и надавил, что было сил. Старый люк подался, на лестницу посыпалась труха, и над Санькиной головой открылся квадрат холодного сентябрьского неба.
— И дэ яблуня? — выбравшийся на верхнюю площадку Санька поежился — здесь, на высоте нескольких этажей, разгулявшийся ветер, казалось, готов был выдуть даже душу.
— Вон, — Корюк ткнул куда-то в горизонт. — Там, где солнце садится. Видишь?
— Ни. Не выжу.
— Да вон же! — Корюк ухмыльнулся и аккуратно отодвинул Саньку с центра площадки.
Санька послушно шагнул к краю и встал на цыпочки. Яблони всё равно не было видно.
— Что и теперь не видно, самолет ты наш?
— Не выдно, — Санька шмыгнул носом и едва не расплакался.
— А раз не видно, тогда лети, может, чего разглядишь!
Витёк, с которого разом слетел весь дурман, заорал дурным голосом, рванулся вперед, но было поздно: Корюк уже толкнул Саньку, и теперь мальчишка медленно-медленно, словно в кино, падал — ноги нелепо заваливались вбок, хлопала на ветру старенькая рубашка, струями трепетали светлые лелевские волосы...
До земли оставалось всего ничего, желтый ковер высохших за лето трав стремительно приближался, Санька зажмурился, представил, как это, наверное, больно — расшибиться об землю — и вспомнил. Он же самолет! Самолет! Самолет! Самолё-ё-ёт!!!
Раз — и крыльями раскинулись руки. Два — Санька вышел из крутого пике и рванул наверх. Три — исчезла из виду колокольня, сузилась до тонюсенькой ниточки дорога, превратилось в пятнышко когда-то казавшееся большим село.
Санька расхохотался, ухнул в огромное, полное звезд небо, и полетел. Быстрее! Быстрее! Еще быстрее!!! Сквозь тонкую паутинку лунного света, сквозь круговерть планет, наперегонки с проказницами-кометами.
А когда от полета сладко закружилась голова, Санька повернул обратно: осторожно приземлился на самый краешек луны, свесил ноги и с любопытством принялся рассматривать чернеющую внизу пустоту. Пустота оказалась океаном. Большим, черным и очень добрым. А в центре океана был мир. Он не вращался и совсем не был похож на мяч. Скорее — на блин: поджаристый, ноздрястый и невероятно аппетитный. Посреди блина росла яблоня. С золотыми яблоками. А под ней — живая и здоровая — баба Евдокия оправляла косынку, смотрела наверх и улыбалась.
Санька помахал ей искрящейся от звездной пыли ладошкой, оттолкнулся от луны, раскинул руки и полетел. В новую жизнь. В новый мир. В новое счастье.
Добавить комментарий