Окончание. Начало в № 15, 1-15 августа 2008 г.
Мы завершаем интервью с известным историком культуры Соломоном Волковым о его книге "История русской культуры XX века. От Льва Толстого до Александра Солженицына"1.
— Соломон, в вашей книге я прочитал о многих интересных, на мой взгляд, подробностях, о которых я раньше не знал. Например, о том, что в один день со Сталиным умер великий композитор Сергей Прокофьев. И люди, пришедшие на его похороны, не могли достать цветы, потому что все цветы в этот день предназначались только для похорон Сталина. И еще любопытные штрихи к портрету времени, связанные со Святославом Рихтером и Давидом Ойстрахом.
— Я старался показать, что история культуры — это не история абстрактных схем, а история живых людей с их проблемами. Гроб с телом Сталина был установлен в Колонном зале Дома Союзов. Там несколько дней подряд, сменяя друг друга, играли лучшие советские симфонические оркестры и солисты. Среди них были скрипач Ойстрах и пианист Рихтер. Причем Рихтера привезли для этого из Тбилиси на специальном самолете, где он был единственным пассажиром. Все остальное пространство в самолете было забито цветами, отправленными в столицу на похороны. Рихтеру и Ойстраху, как и другим исполнителям, не разрешали покинуть Колонный зал несколько суток, держа их на сухом пайке. Естественно, под надзором.
— В вашей книге сотни имен, и большинство из них — это великие имена. Есть и просто известные, есть люди, скажем так: со знаком плюс и со знаком минус. Но некоторые страницы книги меня лично заставили задуматься над отдельными моментами истории и отдельными ее персонажами. Скажем, Михаил Шолохов. Я всегда относился к нему как к большому писателю. Забудем на минуту разговоры о том, что это не он написал "Тихий Дон". Никаких серьезных доказательств на этот счет нет. На фоне многих писателей, которые получили Нобелевскую премию, он заметно выделяется своими масштабами. Если сейчас вчитаться в "Тихий Дон", то ведь достаточно ясно, что это во многом антисоветская книга. Так вот, относясь к нему как к большому писателю, я всегда весьма критически относился к его личности, к его человеческим качествам, к его взглядам, которые он высказывал с трибун разных писательских и неписательских съездов. Словом, считал Шолохова в повседневной жизни нехорошим и непорядочным человеком. Но ваша книга, повторяю, заставила меня задуматься. Оказалось, что он был весьма смелым человеком, не боящимся говорить правду сильным мира сего.
— Да, действительно. В моей книге, есть, например, такой эпизод. Однажды Шолохова вызвали в Кремль к Сталину. На этой встрече присутствовал и нарком НКВД Ежов, который на всех наводил в те дни страх. Шолохов в присутствии Ежова смело рассказал вождю ходивший в те дни в народе анекдот об улепетывающем со всех ног зайце. Когда зайца спросили, куда он бежит, он ответил, что боится, как бы его не подковали. Ему сказали, что подковывают не зайцев, а верблюдов. На что заяц ответил, что когда изловят да подкуют, пойди докажи, что ты не верблюд.
За такие анекдоты в те времена можно было очень дорого заплатить. Травить вождю политический анекдот — это был смертельный номер под куполом цирка. Но Сталин это стерпел и перевел разговор на другую тему — спросил у Шолохова, почему он много пьет. На это Шолохов ответил в гаерском ключе, что от такой жизни запьешь. Согласитесь, что так говорить со Сталиным вряд ли кто осмеливался.
Это уникальный случай. Меня поразило поведение Шолохова. Я сознательно оговаривал в книге, что не выношу никакого вердикта относительно авторства "Тихого Дона". Хотя замечаю, что когда оппоненты говорят, что это не Шолохов написал, у них нет единого мнения, кто же автор. У них в наличии как минимум пять разных кандидатов на это авторство. Сначала пусть оппоненты Шолохова договорятся между собой, тогда можно будет это серьезно обсуждать. А в отсутствие единого кандидата от оппозиции и учитывая забытый многими факт, что "Тихий Дон" был встречен в штыки советской властью и что Шолохову через Горького понадобилась специальная встреча со Сталиным, чтобы уговорить его напечатать книгу, будем условно считать Шолохова ее "автором".
— А письма Шолохова тоже удивляют. Как смело он писал Сталину. И тот прислушивался к мнению писателя и даже по его ходательству освободили мальчика, что было, насколько я знаю, весьма редким случаем.
— Да, меня поразили эти опубликованные сравнительно недавно письма Шолохова. Вступались и пытались вступаться перед Сталиным за, по их мнению, невинно осужденных, многие. Это были не сотни, но я могу насчитать с десяток людей, которые обращались к Сталину с такими просьбами. Но так, как Шолохов, писать о том, что коллективизация это варварский процесс и что людей пытают — так писать Сталину никто не осмеливался. Вот об этом писать Сталину и требовать, чтобы подобное было прекращено, — это случай беспрецедентный.
И самое интересное, что когда после смерти Сталина боролись с культом личности, то Шолохов и рта не раскрыл на эту тему. Он никому не хвастался этим своим беспрецедентно смелым поведением перед лицом Сталина. Тот случай с мальчиком, о котором вы упомянули, был связан с сыном любимого мною писателя Платонова. Сталин позвонил прямо при Шолохове и арестованный сын Платонова был освобожден.
Мы знаем, что уже в более позднее время Шолохов нападал на Синявского и Даниэля, допускал антисемитские выпады. Я не говорю, что Шолохов был ангел, отнюдь, но констатирую случаи, когда он проявил себя как смелый человек.
— Опять я остаюсь при своем мнении, что Шолохов был весьма несимпатичным человеком, судя по многим его высказываниям. Но когда читаешь вашу книгу, то постоянно ловишь себя на мысли о том, что все не так просто, что рисовать все только белыми и черными красками, это значит создавать новые стереотипы, приходящие на смену старым. А жизнь сложнее стереотипов.
И еще меня удивил такой парадоксальный факт, что, несмотря на то, что Сталин уничтожил многих творческих людей, к некоторым по-настоящему талантливым писателям он относился намного снисходительнее, чем к представителям других профессий...
— Меня в свое время поразило замечание Константина Симонова. Он пишет о том, что много раз встречался со Сталиным вместе с другими писателями и подчеркивает, что Сталин на писателей голос не повышал. В отличие от военных, на которых он кричал и довольно грубо. Он был невероятно грубым со своими партийными товарищами, матерился, разносил их, А когда он сердился на людей культуры, он говорил тихо, только в глазах его вспыхивали такие желтые огоньки. Но он очень сдерживался. И в этом большая разница в его поведении по сравнению с другими деятелями, такими, например, как Хрущев, который не просто заводился, но топал ногами, кричал "пидарасы".
Часто говорят, что Хрущев был наивным, податливым человеком, который поддавался влиянию извне. Когда его натравливали, тогда он начинал орать и обвинять писателей и художников в разных смертных грехах. Кричать: "Господин Вознесенский, убирайтесь вон, вы агент!" Я не верю в это ни на грош. Хрущев не был наивным, он был политическим деятелем, очень ловким и хитрым. Если бы он не был таким хитрым, он никогда бы не обошел таких политических саблезубых тигров, какими были Маленков, Молотов, Берия. Наивный, поддающийся влиянию человек никогда бы не смог этого сделать. Хрущев этого добился. Конечно, он отлично знал, чего он хочет, и взрывался только тогда, когда считал это политически полезным и целесообразным. И тогда он сам себя настраивал, как во время этой знаменитой акции в ООН, когда он стучал ботинком. Все было заранее скалькулировано. Вспыльчивые и наивные люди не очень-то при Сталине задерживались. Сталин своих товарищей по партии не жаловал, в отличие от Шолохова.
Хрущев хорошо знал, чего он хочет, и считал для себя возможным бесцеремонно орать на деятелей культуры. Я привожу в своей книге записи кинорежиссера Михаила Ромма, который писал, что, глядя на беснующегося Хрущева, люди задумывались о том, что такой всю страну спустит с рельс.
— В вашей книге о культуре очень часто культура и политика присутствуют рядом и ясно видно, в каком странном взаимодействии они порою оказываются...
— Я много пишу о политике, политических деятелях, потому что трудно понять некоторые явления культуры, если вычленить ее из общей политической жизни того времени.
Я, как и все нормальные люди, считаю Сталина тираном и палачом, который уничтожил множество людей, и считаю сталинскую эпоху самой мрачной эпохой в истории России XX века. Хуже, чем при Сталине, не было никогда. Но, сказав это, поскольку речь идет о культуре, хочу отметить, что Сталин, хотя и был самоучкой, был довольно образован, прочитал огромное количество книг и продолжал читать всю свою сознательную жизнь, будучи лидером огромной страны. Сталин читал литературные произведения от начала до конца и выносил свои суждения на основе этого знания. Но у него четко были разделены личные вкусы Сталина-читателя и политические соображения о том, что в данный момент важно и нужно. Поэтому он мог дать Сталинскую премию человеку, которого он не считал достойным по художественным соображениям, но считал, что это будет правильно политически. И наоборот, ему могло что-нибудь понравиться, но он не считал это произведение политически необходимым. Так было с Михаилом Булгаковым. Сталину нравился Булгаков писатель и драматург, но он не считал его политически нужным. Что-то разрешалось, что-то нет. Не было такого: я люблю Булгакова, значит, будем все им написанное ставить на сцене и печатать.
А Хрущев не читал. Он составил мнению о "Докторе Живаго" Пастернака по нескольким страницам и отдельным фразам, которые ему выбрали референты. И при этом Хрущев сам внес в доклад главы КГБ Семичастного слова о том, что даже свинья, в отличие от Пастернака, не гадит там, где она ест.
— Вы пишете, что, перефразируя американского президента Теодора Рузвельта, Сталин говорил мягко, держа в руках большую дубинку террора. У Хрущева, как вы пишете, было несколько иное положение. Он уже не хотел, да и не мог проводить политику массового террора. Время было другое, да и авторитет у Хрущева был не тот, что у Сталина.
Вы много внимания уделяете отношениям Сталина и Пастернака. Но у меня создается такое впечатление, что Сталин был значительно хитрее Хрущева в отношениях с Пастернаком. Хрущев пытался заигрывать с интеллигенцией, но у него не получалось, он срывался. И на той знаменитой встрече, на которой он кричал на писателей и поэтов, он зловеще сказал: вы что думаете, мы арестовывать разучились?
— Как политик, конечно, Сталин был более крупной фигурой, чем Хрущев. Пожалуй, крупнее Сталина в прошлом веке в России был только Ленин, человек, поставивший Россию на совершенно новые рельсы. Сталин продолжал этот путь. Чем дальше, тем больше политические деятели в России мельчали. Поэтому нас всегда будет интересовать фигура Сталина. Хотя, как всегда я отмечаю, мы ставим Сталину жирный минус по итогам его деятельности.
Я подчеркиваю, что не только политика влияет на культуру, но и культура на политику. Люди с этим моим тезисом соглашаются неохотно. Им хочется доказать, что культура существует в каком-то вакууме по отношению к политике, сидит художник в комнате с пробковыми стенами и что-то сочиняет, а то, что происходит в окружающем его мире, никак на него не влияет и никак его не касается. И он ни на что не влияет.
Это не так. Я показываю, как культура влияет на политику, и когда политик это понимает, использует эту культуру, то это способствует его политике. Приведу опять пример, касающийся Сталина.
Мы все знаем сейчас, что довоенные годы были годами террора, мучений и страданий миллионов людей... А что приходило в голову и о чем мы вспоминали, когда нам говорили: "довоенные годы"? Перед нами вставали люди в белых рубашках, счастливые, радостные, желающие поднять страну. И все это порушила война. Что это было? Это был результат созданного под руководством Сталина имиджа предвоенных лет как некой идиллии, счастливой райской жизни. И люди бы замечательно жили, если бы не война. Из-за этой умелой пропаганды забывалось, что эти годы были ужасающими, самыми страшными годами в истории России, когда безвинных людей толпами сгоняли в концлагеря, уничтожали, гнали в Сибирь, когда никто не мог спать спокойно, когда величайшие деятели культуры ложились с подготовленными заранее чемоданчиками в ожидании того, что ночью придут за ними и заберут. А Сталин умудрился с помощью культуры создать абсолютно фальшивый имидж предвоенных лет как счастливого времени. И это не единственный пример того, как в прошлом веке в России культура помогала политике.
— Соломон, мы уже говорили с вами о недавно ушедшем из жизни Александре Солженицыне, и журнал "Чайка" опубликовал нашу с вами беседу. В вашей книге ему посвящено немало страниц. Но был ли, на ваш взгляд, после Солженицына яркий пример в русской литературе, когда в какой-либо книге отразилась важная роль литературы в общественной жизни?
— Да, такой пример был, и, наверное, последний в обозримое время. Целая эпопея связана с книгой Анатолия Рыбакова "Дети Арбата". У этого романа была поистине драматическая судьба. Он оставался в столе у автора целых два десятилетия, хотя Рыбаков был известным писателем. Он настойчиво пытался пробить эту книгу в печать, но надежд у него не было, стояли глухие брежневские времена.
С приходом к власти Михаила Горбачева появилась какая-то надежда. Рассказывали, что когда на одной из встреч Горбачева с писателями Анатолий Иванов, Герой Социалистического Труда, возмущался либералами и призывал Генсека приструнить их, как в свое время Сталин и Жданов поступили с Ахматовой и Зощенко, то Горбачев поморщился. А потом в узком кругу сказал: "Откуда у нас такие берутся? Это же мокрица".
Горбачев был возмущен, когда узнал, что у Героя Соцтруда, руководителя Союза писателей Маркова только за один год вышли книги в 27 издательствах. "Старики, бездарности, маразматики, — сказал Горбачев. — Сами себе дают премии и звания".
Уже позже, когда он не был у власти, я спросил у Горбачева, кто из современных поэтов больше всего повлиял на его мировоззрение. Горбачев назвал Окуджаву, Евтушенко и Вознесенского. Естественно, никто из предыдущих советских руководителей не стал бы называть эти имена.
Но даже при Горбачеве были большие трудности с публикацией романа Анатолия Рыбакова. Писателю говорили, что Сталин изображен односторонне, что книга требует купюр. Судьба романа решалась на заседании Политбюро. Против Рыбакова резко выступили консерваторы, и самый влиятельный из них — Егор Лигачев. Но все же победил новый подход. Как сказал советник Горбачева Александр Яковлев, надо печатать, коль скоро мы взяли курс на свободу творчества.
Когда в журнале "Дружба народов" объявили о публикации романа, тираж журнала увеличился со ста тысяч до миллиона. Книгу опубликовали в 52 странах, президент Рональд Рейган сказал: "Мы рукоплещем Горбачеву за то, что он вернул в Москву Сахарова из ссылки, за то, что опубликовал романы Пастернака "Доктор Живаго" и Рыбакова "Дети Арбата".
Это была последняя книга российского писателя, получившая широкий отклик в мире.
— Хотя в подзаголовке вашей книги стоят слова "От Льва Толстого до Александра Солженицына", вы в ней доходите до наших дней, упоминаете имена многих писателей, которые сегодня активно работают в литературе, в том числе и относительно молодых по возрасту. Вы отмечаете при этом, что литература в России сдала свои позиции, что кумирами публики сейчас стали не писатели и поэты, а поп-музыканты, киноартисты, модные телеведущие.
— На мой взгляд, русская словесность за последнее десятилетие прошлого века и в первые годы этого века буквально на глазах утрачивала свою центральную роль в жизни общества, причем в этом процессе особенно пострадало общественное значение поэзии. Писатели и на словах и в своем творчестве открыто отказывались от традиционных русско-интеллигентских притязаний, говорили и говорят о том, что они не борются больше за умы людей, их больше интересует их место на литературном рынке. Коротко и ясно об этом сказал Виктор Пелевин: "Я никого никуда не веду, а просто пишу для других те книги, которые развлекли бы меня самого".
Появятся ли в современной российской литературе книги, которые сравнятся по своему международному резонансу и значению с лучшими произведениями Солженицына? Сомневаюсь, Михаил, что это произойдет при нашей с вами жизни.
Добавить комментарий