Очень большой — и в высшей степени положительный — отклик в американской прессе вызвала новая книга известного музыковеда и литературоведа, историка культуры Соломона Волкова. Книга "The Magical Chorus: a History of Russian Culture from Tolstoy to Solzhenitsyn" выпущена в одном из самых престижных издательств Alfred A. Knopf. Только что эта книга вышла в свет на русском языке в издательстве "Эксмо" в Москве под названием "История русской культуры XX века. От Льва Толстого до Александра Солженицына". Об этой книге — и не только о ней — беседа нашего корреспондента с ее автором.
— Соломон, вы сейчас, наверное, "самый, самый переводимый" из всех, кто пишет сегодня на русском языке после Александра Солженицына. Каждая ваша книга становится событием и переводится на множество языков, десять, двадцать и больше, несмотря на то, что вы пишете не беллетристику и не детективы, а серьезные труды, рассчитанные на подготовленного читателя. Причем, пишете вы на тему русской культуры и истории, то есть на тему, которая не обязательно всех за пределами России интересует. И, тем не менее, переводят вас на разные, порою экзотические языки. Чем вы объясняете такой интерес к вашим книгам?
— Я всю свою жизнь пишу о русской культуре. И поскольку они так хорошо переводятся, значит, к этой теме существует определенный интерес. Я подчеркиваю, определенный. Потому что есть книги, которые переводятся на 50 и больше языков. Но это, как вы правильно заметили, в основном беллетристика и детективы, то есть темы и сюжеты, которые традиционно привлекают гораздо большее внимание.
И, тем не менее, в мире существует стабильный интерес к русской культуре. Это при том, что я вокруг слышу бесконечные жалобы и стенания о том, что после того, как развалился Советский Союз, одна из двух сверхдержав, и Россия перестала представлять такую угрозу для западного мира, интерес к ней и, соответственно, к книгам на русские темы резко снизился. Нет, все-таки такой интерес существует. Тем более, что в последнее время позиции России на мировой арене укрепились, и я в связи с этим ощущаю новый прилив интереса к России.
— Ваши книги переводятся не только на все основные европейские языки, не только выходят на китайском, японском, но и, скажем, в Бразилии. Какой интерес может быть у читателей знойной Бразилии к северному и холодному по климату Санкт-Петербургу? Ваша книга о культуре этого города была практически сразу переведена на португальский язык.
— В американском книжном бизнесе я участвую уже больше 30 лет. Обычно над книгой в издательстве работает большая команда, и в нее входят молодые сотрудницы, которые родились после того, как я начал работать в Америке. И за это время просматриваются определенные тенденции. Здесь в Америке и в других странах интерес к русской культуре сохраняется. И, как видите, есть он и в Бразилии, где очень внимательно относятся к моему творчеству. Я уже не говорю о Франции, Англии. Сейчас появился новый рынок — Китай. Раньше мои книги на китайском издавались только на Тайване. А теперь их издает КНР. А вот на корейском меня издают только в Южной Корее, а в Северной Корее не издают. Зато прибавились страны, которые раньше назывались странами народной демократии, ныне независимые государства. Это Венгрия, Польша, Румыния, Болгария. Отдельно Чехия, Словакия и Словения.
— Все это не очень удивляет, там всегда был высок интерес к русской культуре. А вот Южная Корея... Ведь разные вроде бы, как принято сейчас говорить, менталитеты.
— Они очень интересуются моими книгами на музыкальные темы. Потому что если вы посмотрите на симфонические оркестры и в Америке, и в мире, в них очень много корейцев, китайцев, японцев. Их заинтересовали моя книга о скрипаче Мильштейне, мои беседы с Баланчиным о творчестве Чайковского. Я уже не говорю о моих книгах о Шостаковиче, потому что он оказался одним из титанов и кумиров искусства 20 века.
— Как-то вы мне говорили, и мне запомнилось, что вы один из немногих широко издаваемых авторов в Америке, которые не имеют своих агентов. Вы с издательствами общаетесь не через агентов, а сразу выходите на больших боссов, которые практически мгновенно решают все вопросы?
— Я ведь пытался быть как все, найти агента, который был бы посредником между мной и издателем. В отношении с издателем, если ты имеешь дело с ним напрямую, есть этот щекотливый момент, связанный с суммой аванса. Это такой танец, который бы лучше за тебя проделывал кто-то другой. Но я убедился на опыте, что агент в моем случае лишняя фигура. Я выяснил, что сначала я должен убедить агента, что мой замысел интересен, а потом агент должен убедить издателя, не растеряв по дороге то, что он от меня слышал. Оказалось, что я сам могу лучше, быстрее и эффективнее объяснить издателю, в чем оригинальность моей идеи. Обычно на это уходит буквально несколько минут. Пока что мне удавалось находить заинтересованного издателя.
Я в Америке выпустил семь книг в лучших американских издательствах. И толчок моей известности здесь дала записанная мной книга мемуаров Шостаковича. Мне посчастливилось работать с людьми, которые стали легендой в книгопечатании в Америке. К сожалению, некоторые из них уже ушли из жизни. И когда люди узнают, с кем я сотрудничал, то эти имена являются лучшей рекомендацией.
— Когда я стал читать вашу книгу, я думал вначале, что она в основном о литературе. Оказалось, что она и о музыке, и о живописи, и о кино, и о политике. В вашей книге большой справочный материал, и когда я попытался подсчитать, сколько людей вы упоминаете в указателе имен, то сбился со счета, потому что их сотни. Причем, о множестве людей есть совершенно уникальные подробности, которые мало известны, извините, даже мне, который достаточно много читал по той теме, которую вы затронули. И я подумал о том, что вы не только знакомите с русской культурой, скажем, американского, французского или китайского, бразильского читателя, может быть и не очень осведомленного. Благодаря вам они могут войти в мир русской культуры. Но вы открываете новые пласты и для русского читателя. В меньшей степени это связано с людьми старшего поколения, уровень образования которого достаточно высок. Сейчас ведь растет новое поколение, которое, к сожалению, не так уж много и знает о тех людях, которые неразрывно связаны с историей русской литературы, музыки, изобразительного искусства. Вы пишете не только для Запада, но и для России, поэтому вас и стали так широко издавать в России, хотя раньше путь вашим книгам был полностью перекрыт...
— Михаил, вы затронули очень интересную, важную и, в какой-то степени, тревожную проблему. Я недавно держал в руках изданный в Москве учебник "История русской культуры XIX века". К моему полнейшему изумлению, я увидел, что если судить по этой книге, то для ее автора в этот период не было в России таких людей, как Чайковский и Мусоргский. Вы удивляетесь, потому что вы знаете, как в Америке и во всем мире популярны Чайковский и Мусоргский.
— По-моему, в Америке Чайковский композитор номер два после Бетховена, так же, как Чехов драматург номер два после Шекспира.
— Но нашлись люди, выпустившие историю русской культуры, в которой полностью отсутствует музыка. А ведь наивысшим достижением русской культуры вместе с романом была музыка! Эта книга прошла все инстанции, всю редактуру. И никто не нашелся, кто сказал бы авторам, да окститесь вы, немедленно напишите главу о Чайковском. И это, к сожалению, довольно типичная ситуация.
У меня есть книга "История культуры Санкт-Петербурга". Она написана с этой же позиции. Я исхожу из того, что история культуры Санкт-Петербурга это не только "Преступление и наказание" и "Медный всадник", но и великая музыка, великий балет, великий драматический театр. Так вот, представьте себе, что такой человек, как Михаил Пиотровский, директор Эрмитажа, в высшей степени культурный человек, сказал мне: зачем так много о музыке и балете? Это и есть позиция, чрезвычайно типичная для нашего российского, абсолютно зацикленного на литературе сознания. На экспорт сколько угодно могут музыка и балет идти. А в России, сколько бы ни говорили о музыке и балете, важна только литература. Очень хороший питерский писатель мне с удивлением сказал: "А разве Чайковский петербуржец?"
— Ваша книга посвящена русской культуре XX века. А начинается она с даты — 8 ноября 1910 года. Станция Астапово. В этот день умер Лев Николаевич Толстой.
Можно ли считать Толстого писателем XX века? Oн ведь в этом веке жил десять лет, а все лучшее написал в XIX веке. И можно ли считать писателем XX века Антона Павловича Чехова, хотя он и захватил небольшой кусок этого века — умер в 1904 году, по современным понятиям совсем еще молодым человеком, всего лишь в 44 года. Он тоже все лучшее написал в предыдущем веке. Кстати, и по тональности своего творчества они люди века XIX-го. Можно ли сравнить духовный потенциал русской литературы XIX века и века XX-го, и русскую музыку, живопись этих веков. И если сравнивать, в чью пользу будет это сравнение? Вы называете множество замечательных имен XX века. Но я отдаю предпочтение веку XIX-му. И, возможно, у меня найдется здесь немало сторонников. Хотя я понимаю, конечно, что всякие сравнения условны и несколько абстрактны вне контекста времени.
— Тут два вопроса. Первый — это присутствие Толстого и Чехова в XX веке. Я здесь с вами не согласен. Мы все забываем о том, что "Хаджи-Мурат" закончен Толстым в 1905 году и принадлежит всеми своими особенностями к 20 веку. Это квинтэссенция всего, к чему Толстой шел всю свою жизнь, — от такой многотомной изощренности "Войны и мира" к отжатому стилю "Хаджи-Мурата". Там нет ни одного лишнего слова. Это суперсовременная проза. Если бы мне сейчас принесли такую рукопись и сказали, что ее написал человек, родившийся в 1975 году, я бы поверил. Эта проза — достижение XX века. Точно так же я считаю "Вишневый сад" достижением XX века.
Второе. Создал ли русский XX век такие шедевры, которые могут соперничать с тем, что было создано в России в предыдущем веке? Даже если мы коснемся прозы, то по моему глубочайшему убеждению, проза Андрея Платонова имеет полное право встать в один ряд с высочайшими достижениями русской прозы века XIX-го. К моему сожалению и к моему удивлению, этот писатель, равному которому в русской литературе XX века я не знаю, массовым читательским сознанием не признан как гений, как человек, имеющий полное право стоять в самом признанном ряду наших классиков.
Что же касается русского авангарда... Кандинский, Малевич, Шагал, мой любимец Филонов, — я считаю, что их достижения не только сопоставимы, но, может, даже превосходят достижения русской реалистической живописи XIX века, которую, кстати, в отличие от многих, я ценю очень высоко. Я считаю, что Репин, Серов — великие художники. И Врубель, который работал на стыке двух веков. Его можно считать предтечей авангарда. Но не случайно из всего русского искусства на Западе самая прославленная его часть — это авангард.
Проживая более 30 лет в Нью-Йорке, который во многом является арбитром мирового культурного вкуса, я вижу и знаю, как расцениваются достижения русской культуры в общемировом дискурсе. И могу сказать, что русский авангард расценивается значительно выше, чем русская живопись XIX века.
Мы можем с вами говорить о недооценке на Западе творчества Репина, Серова, Врубеля, может быть, их время еще придет. Но на сегодняшний день это факт. И моя книга все время учитывает эти факты, она сообщает читателю, какова оценка тех или иных русских титанов на общемировой культурной сцене.
— При всем уважении к творчеству Платонова и к вашему мнению о нем, трудно, как мне кажется, ставить Платонова рядом с Толстым, Достоевским, Чеховым, без книг которых невозможно представить себе какой-нибудь крупный книжный магазин в Америке и в мире. Кстати, по творчеству только этих писателей (может быть, еще Гоголя) и знают в основном русскую литературу на Западе. Как-то замечательный писатель и эссеист Сомерсет Моэм заметил, что есть великие литературы и литературы великих писателей. Великие — это английская и французская, у которых были великие писатели на протяжении нескольких веков. Русскую литературу Моэм к таковым не относит. Он не развивает свою мысль. Но давайте попробуем ее продолжить. Уже с датами и именами. Мы же знаем, что русская литература начиналась с Пушкина, который, кстати, здесь не очень-то известен. Поэзию очень трудно переводить... Пушкин родился в 1799 году. В 1809 году родился Гоголь, в 1814 — Лермонтов, в 1818 — Тургенев, в 1821 — Достоевский, в 1826 — Салтыков-Щедрин, в 1828 году — Толстой. Получается, что всех великих русских писателей теоретически могла бы родить одна мать, не считая Чехова (1860 год). Вы с Моэмом согласны?
— Моя книга, хотя и информирует читателя о месте той или иной значительной русской культурной фигуры в мировом дискурсе, но не делает из этого фетиша. Хороший пример — Платонов, который практически неизвестен западному читателю, но это совсем не сказывается на моей оценке Платонова. Если мы обратимся к XIX веку, то там три поэта, которые принадлежат к числу моих любимых: Баратынский, Тютчев и Фет — тоже неизвестны на Западе. Это не делает их в моих глазах менее великими. Каждая культура имеет своих национальных гениев, которые не обязательно являются общемировыми фигурами. Ведь с Пушкиным ситуация довольно грустная. Мы его по праву считаем не только отцом русской литературы но и современной фигурой. Но ведь не секрет, что на Западе Пушкин существует только как источник сюжетов для опер Чайковского и Мусоргского. К Пушкину уважение на Западе как к отцу региональной культуры, каковой, как вы правильно заметили, и считается русская культура. Мы выросли в этой культуре, мы к ней принадлежим, и этим все сказано. Мы имеем полное право игнорировать в этом смысле западный взгляд. Но времена, когда с гордостью провозглашалось, что Россия родина слонов, электричества, радио, самолетов и всего прочего — прошли. Если человек начинает сейчас что-то подобное нести, то мы понимаем, что перед нами какой-то замшелый пень. Зрелость культуры также определяется умением посмотреть на нее со стороны, когда это надо. Да, русская культура — и я могу об этом говорить, потому что часто беседую с американскими интеллектуалами, — воспринимается здесь как региональная.
— А что, Сервантес — это региональная культура? Или Гойя?
— Я вам приведу пример из музыки. Через мои руки прошли десятки учебников по истории музыки, изданных на Западе. Там есть главы "Немецкой музыки" с отдельными разделами от Баха до Брамса. В них будут Бетховен, Моцарт, то есть австро-немецкая музыка. Там будет глава об итальянской музыке, французской. И будет глава, которая будет называться "Национальные школы". И там вместе будут представлены чешская музыка, польская, русская. Нам кажется это невозможным. А для западного специалиста это все объединяется понятием "национальные школы". Им что "Руслан и Людмила" Глинки, что "Проданная невеста" Сметаны — это приблизительно одно и то же. А нам кажется, что это несоизмеримые величины. Да, у чехов национальная опера начиналась с "Проданной невесты", которую иногда где-то на сцене ставят, но это не "Кармен" и не "Риголетто". Эта не та опера, без которой оперный театр не может существовать. Вполне может... В эту же категорию входят и "Руслан и Людмила", и "Иван Сусанин", и "Каменный Гость" Даргомыжского, которого я считаю гениальной оперой, не уступающей "Дон Жуану" Моцарта. Но попробуйте об этом сказать западному специалисту, он вам рассмеется в ответ.
Вот что значит региональная культура.
— А в свете тех дат, которые я вам назвал — от Пушкина до Толстого, — русская литература считается все же региональной или всемирной?
— Два русских культурных феномена на Западе на сегодняшний день признаются уникальным вкладом в общемировую культурную сокровищницу. Это русский реалистический роман XIX века от Тургенева до Толстого и русский авангард. Только вот эти два явления. Остальное (за исключением одинокой фигуры Чехова) рассматривается в рамках изучения национальных культур. Вы вспоминали Сервантеса. Мы говорим: испанская литература, сразу вспоминаем "Дон Кихота", и это и есть вклад испанской литературы в общемировую культурную сокровищницу. А вот так, на вскидку, можете мне назвать еще одного испанского писателя того периода?
— Лопе де Вега, например. Здесь не обязательно наличие многих имен. Пьедестал очень узок. Мы говорим об английской драматургии и называем Шекспира. Рядом с ним никого не можем поставить. Мы говорим о немецкой поэзии и здесь на пьедестале незыблемо стоит Гете, немецкий композитор — Бетховен, импрессионизм — это Моне, Гоген, Ван Гог. 95 человек из ста назовут именно эти имена. И, наверное, будут правы. Хотя были и другие великие, может не менее достойные.
— Конечно. Как бы ни было обидно, мир отбирает самые сливки. И по причинам, которые нам могут казаться совершенно несправедливыми, игнорирует все остальное. Причем, на сегодняшний день общемировая культурная ситуация очень интересно развивается. С одной стороны, число людей, которые воспринимают культурные сведения, неимоверно разрастается, а с другой стороны, объем сведений, которые этими людьми усваивается, очень сужается. И получается, что высокая культура идет вширь, но не вглубь. И это такое развитие, о котором мы можем сожалеть, но не можем изменить. Это то, с чем мы и наши потомки будем жить. И при таком развитии событий вклад каждой национальной культуры в общемировую культуру будет неминуемо сокращаться. Много ли мы знаем, например, китайских писателей?
Окончание следует
Добавить комментарий