У меня есть знакомая - добродушная пожилая пуэрториканка, которая прожила в Америке более тридцати лет. Факт незнания английского даже на примитивном уровне ее абсолютно не смущает: у дамы собственная гордость - заработанная американская пенсия! На вопрос, где трудилась, она, не в силах произнести внятно ни одного слова, выразительно изображает, как крутила ручку швейной машины.
 |
| Фрагмент выставки "Сохранение накопленного памятью" |
|---|
О той машине и о доисторической профессии швеи в Америке нынче только вспоминать... Над могучей державой довлеет мерзкое слово "outsourcing", сочетания "легкая промышленность" никто, кроме специалистов, не понимает: любая сверхдизайнерская вещь, разработанная в Новом Свете или Европе, производится в услужливом Китае. Можно по этому поводу возмущаться - но есть безжалостный подсчет себестоимости продукции...
От прежних предприятий остались воспоминания да старые стены, которые мало кому нынче нужны. Но что-то же привело нас, маленькую компанию приглашенных друзей, в нью-джерсийский городок Паттерсон на развалины швейной фабрички, безглазый остов которой чудом сохранился от добрых старых времен...
Давно уже отстрекотали свое мануфактурные станки этого и соседних предприятий: из славного рабочего предместья, эдакого американского Иванова в миниатюре, образовался мрачноватый пригород - царство нелегалов и безработной шпаны, где приложить руки и голову особо не к чему - стало быть, появляться приличному человеку не стоит.
Так бы все и шло без перспектив на лучшее, если бы некто деловой и сообразительный не схватился однажды за умную голову, высчитав, что из Паттерсона до центра деловой части Нью-Йорка - около получаса спокойной езды. Всего-то! Это был факт, заслуживающий трезвого и серьезного осмысления. Отчего бы, например, не расквартировать здесь молодой трудящийся класс, который истово вкалывает в Сити, но позволить себе приобрести жилье на фантастически дорогом Манхэттене не может?
 |
| Бывшая фабрика в Паттерсоне, Нью-Джерси, ставшая на время выставочным залом. |
|---|
Сказано - почти сделано. Точнее, куплено: здание той самой заброшенной фабрики и нескольких аналогичных, на месте которых в обозримом будущем, вполне может статься, вырастут приличные многоквартирные дома. Но пока решаются сотни нелегких вопросов, холодные стены бывшей мануфактуры глядят пустотами глазниц на невеселые соседние улицы... Однако природа не терпит пустоты - а новый хозяин владения, Михаил Стейнгардт, уважает законы природы - и весьма почитает искусство. Именно поэтому в один прекрасный день нью-йоркский скульптор Эмиль Зильберман позвонил нью-йоркскому художнику Александру Разину и сообщил о том, что его знакомый Миша приобрел фабрику, недра которой таят много чего интересного для людей творческих. Чего именно? Ну, к примеру, горы неизрасходованной цветной пряжи, монбланы катушек и шпулек от швейных машин, груды металлолома, которым позавидовал бы любой пионерский отряд, жаждущий отличиться. Радушный хозяин приглашает творческую братию на огонек.
Вы да я, возможно, и не очень бы вдохновились - но именно по этой причине хозяин фабрики-сироты позвонил не нам.
"Мэпквест" без труда выдал соответствующий маршрут...
Рывок этих двоих к развалинам безвестной фабрики был бы более объяснимым, если бы речь шла о художниках-вольняшках, не занятых добыванием хлеба насущного и имеющих в запасе вечность. Но у профессионального художника Разина есть и вполне прозаическая специальность преподавателя живописи в манхэттенской школе искусств. Прилагательное "прозаическая" не вполне точно: преподает он, в полном соответствии с собственными пристрастиями, абстрактное искусство - однако существует расписание, учебные часы... Эмиль Зильберман тоже не безумно свободен - но и у него, врача приемного отделения одного из нью-йоркских госпиталей, случаются благостные перерывы в нелегких трудах.
...Интерьер бывшего промышленного здания представлял собой именно то, что было обещано, не более и не менее: металлические остовы бывших станков, беспорядочно сваленные на полу груды недообработанной цветной пряжи, мириады шпулек от швейных машин, бессчетное количество катушек... К этому великолепию добавлялось такое количество мусора, что любому гостю оставалось бы только брезгливо отвернуться - да к своей припаркованной машине. Но - не любому! Существует такая радость, понятная исключительно творящим: создавать из ничего нечто. И свобода отрываться от привычного. Есть такой сезам современного искусства, уставшего от минимализма - инсталляция, когда художественно-смысловое пространство помещается в некий объем и начинает жить собственной жизнью. Назовите это как хотите - новой модой, игрой истомившегося духа, просто причудами и фокусами - но наших господ художников, ранее уже пробовавших себя в данном жанре, великодушное дозволение работать в нетопленном безоконном здании, используя любые уцелевшие материалы, окрылило. С этого дня из их расписания исчезли выходные.
Вскоре к двоим увлеченным добавилось еще трое: фотохудожник Эмиль Ланский (в миру - скромный программист), книжный дизайнер Дмитрий Красный, художник-иллюстратор Юрий Чарышников и живописец Михаил Губин, единственный из пятерых ведущий такую непростую жизнь простого художника...
Коротенькая справка. Слово "инсталляция" звучит красиво и таинственно, но само определение достаточно просто: организация, монтирование художественных объектов в заданном пространстве. Основоположником инсталляции стал дадаист М.Дюшан, направление было подхвачено сюрреалистами. В США оно зародилась в 60-е годы прошлого века в рамках поп-арта. Сегодня различным видам инсталляций несть числа: их составляют из объектов художественного творчества и вещей чисто утилитарных, в них включают слайдовое и компьютерное изображение, фото. Необычное сочетание обычных вещей порождает новый смысл - и вот уже появляются инсталляции с элементами режиссуры, литературы (вспомните, кстати, начало булгаковского "Театрального романа"...). Отличительной чертой инсталляции является ее привязанность к конкретному времени: пройдет означенный срок - экспонаты будут смещены со своих мест, пространство, лишенное смысла, станет просто воздухом в четырех осиротевших стенах. Инсталляцию не скопируешь, не размножишь в репродукциях - поэтому она предполагает отсутствие у зрителя лени и присутствие любопытства: интересно - оторвись от любимого дивана, приди! Тем более в данном случае, когда известно наперед, что здание старой фабрики вскоре должно исчезнуть. Казалось бы, чего жалеть: будет приличный многоквартирный дом! Но смотришь на эту стену с полустершейся надписью "Готовая продукция" - и чужая ностальгия начинает тихонько подбираться изнутри, делаясь не совсем чужой. Мы ведь тоже когда-то покидали свои привычные стены - жилищ, присутственных мест, и покидали с острым сожалением, понимая, что в ту воду, как ни старайся, вновь не ступить.
Нет возврата - зато есть кладовые памяти.
Большую выставку пятеро ее создателей назвали Preservation of Accumulated Memory, буквально "Сохранение накопленного памятью". У каждого - своя инсталляция. У Дмитрия Красного это дихромные монопринты в строгой черно-белой гамме (снег и земля, ночь и день, радость и горе - вспоминай каждый свое...) и галерея табличек с надписями-всполохами, призывающими не отправлять прошлое в никуда. Есть такое поверье: чтобы вспомнить нечто, надо запрокинуть голову. Именно поэтому таблички расположены выше уровня взгляда: зритель поневоле поднимает глаза - и видит кроме слов, полных конкретного смысла, трубы и балки под облезшим потемневшим потолком, полные значения скрытого и печального. И это уже не чужая жизнь на новом берегу - твое определенно-личное. Совершенно удивительный "Стог сена", выполненный из металла, довершает печаль ассоциаций: жизнь оказывается жестче и грубей незабвенной щекочущей травы детства.
Инсталляция Михаила Губина называется загадочно: "Место с исчезающим бюстом Моцарта". Знатоки живописи сразу угадают аллюзию с известной картиной Сальвадора Дали. Но здесь - загадка своя. В темноте, едва рассеиваемой источником слабой лампы-свечи, видны многочисленные белые парики - привет из напудренного просвещенного восемнадцатого века, откуда зальцбургский гений шлет свое прости нам, увлекшимся музыкой иной - скрежещущей, полной диссонансов. Она звучит в зале, и ее, мягко говоря, неполная постижимость, помноженная на загадочную символику проецируемых на экран слайдов, делает призыв не забывать прошлое просто-таки навзрыдным. Может, новый композитор, произведение которого звучит в зале, и станет звездой века двадцать первого - но так не хочется, чтобы Моцарт оказался из-за этого в утиле...
У Эмиля Зильбермана сложная инсталляция, названная "Врата падения". Свисающая с потолка разноцветная пряжа, не доведенная до качественной кондиции, символизирует шаг за шагом отступление человека от библейских заповедей. Кончается игра цвета - окончательно падший упирается в черноту треугольного тупика. Расположенные здесь же скульптуры - собрание выразительнейших характеров, каждый из которых так или иначе видит центр Вселенной в себе, любимом. Часть композиции "Древо познания" - очаровательный и чистый поп-арт: отупевшие от свалившегося груза новизны Адам и Ева смотрят на афишный столб, с которого дивы из иллюстрированных современных журналов выразительно и без экивоков объясняют, что такое порок...
Композиция Александра Разина называется загадочно: "Японский сад". Игра его ассоциаций причудлива: нестершаяся зеленая краска на фабричной стене вызвала в воображении художника мысль о трехмерном пространстве японского сада, где сосуществуют стихии земли, воды, воздуха и огня и созерцание которых может длиться часами. Эта медитативная медлительность порождает новые бесчисленные ассоциации - например, неожиданную, с Ван-Гогом. Известно, что безумный художник почитал японское искусство и увлекался им в пору своего парижского ученичества. Он говорил: "У японцев нервы тоньше, а восприятие проще, японское искусство пребудет всегда..." На картинах Александра Разина - совершенно узнаваемый Винсент Ван-Гог в предлагаемых обстоятельствах иного времени, и здесь же - причудливо оформленные письма нескованного художника Разина к своим коллегам из Страны восходящего солнца. Там, где у японца - снег, у живописца из Америки, привязанного к конкретному месту действия, атмосферные осадки становятся шляпками гвоздиков, а то, иронично и органично, превращаются в мягкие нити пряжи, тянущиеся к земле. Как продолжение мысли о японском саде, который чем далее на Запад, тем более буйно разрастается в неукротимом воображении творца, значительную часть пространства второго этажа занимает механическая птица Мураками - прижизненный парадоксально временный памятник наимоднейшему из японских писателей, которого молодые обожают, а старики клянут за кощунственное сближение с Западом. Вы знаете о Мураками все? Я самонадеянно думала, что кое-что наверняка знаю - но при виде тяжелого таинственного существа, привязанного к полу, словно Гулливер, тысячью нитей, физических и воображаемых, поняла, какую именно книгу возьму вечером после возвращения из приоткрывшего столько тайн Паттерсона.
...Мы прибыли маленькой группой друзей, но ходили каждый по отдельности: подчиняться единому разуму экспонаты упрямо отказывались. Холодина в этот день стояла страшная, но это, как ни парадоксально, добавляло колорита: зябко брошенным зданиям, холодно человеку на свете. Вниз, согреться кофейком, перехватить чего щедрые хозяева выставили - и снова ходить любопытствуя.
Интереснейшая это вещь - инсталляция! Она не вынуждает менять вкусы и пристрастия, не ломает никакие жанровые рамки, не воздвигает барьеров между старым и новым - она, скорее, позволяет воспарить поверх барьеров, соединяя вероятное, возможное и воскресшее в памяти. Вместе с тем, искусство расположения предметов в пространстве (оно даже имеет специальное искусствоведческое название Site Specific World) подразумевает некую усмешку и тайну. Усмешка - не насмешка, это ирония: можно принимать увиденное всерьез, можно как игру, но охотно и с готовностью, можно поджать губки, углядев в гигантской птице, распластанной на полу старой фабрики, лишь груду подручных материалов - ты полностью свободен. Искусство - большая условность, дело такое... Эту нехитрую мысль подтверждают сюрреалистические фото Эмиля Ланского: то же горемычное здание фабрики, обреченной на слом - но ведь вопрос не в том, что видеть, а как взглянуть. И у Юрия Чарышникова есть свой взгляд на вещи, кажущиеся простыми...
В один из подготовительных дней электрик, проводивший в здание свет, завершил свои труды, но к выходу торопиться не стал. Долго стоял, смотрел-смотрел, а потом ошалело выдал: "Это ж надо так обкуриться, чтобы такое делать..." Господа художники были очень, очень довольны!
Добавить комментарий