В московском театральном институте (училище) имени Щукина при театре имени Вахтангова была такая традиция: только что принятых на первый курс студентов приветствовали выпускники прежних лет. Я поступил на актёрский факультет в 1962 году. Нас, щукинских новобранцев, собрали в зале, который назывался гимнастическим. Там проходили не только занятия танцем, фехтованием, сценическим движением, но и показы сцен, отрывков из пьес, а также экзамены по мастерству актёра.
В тот сентябрьский день 1962 года первокурсники заняли места зрителей, а на сцену вышли молодые, но уже ставшие популярными артисты во главе с Александром Ширвиндтом. Они выстроились в ряд. Тот, кого Ширвиндт называл по имени и фамилии, делал шаг вперёд.
Сначала всё шло как бы официально. Однако, когда Ширвиндт произнёс: «Высоковский Зиновий», весь ряд, скромно потупив головы, хором добавил: «Зяма». А когда Ширвиндт назвал Андрея Миронова и тот сделал шаг вперёд, хор так же скромно произнёс: «Менакер». Хотя эти шутки и напоминали недоброй памяти раскрытие псевдонимов, было весело, потому что в Щукинском веяло свободой: ещё продолжалась послесталинская оттепель, шестидесятники читали стихи на площадях, режиссёры ставили Брехта, писатели-сатирики осмелились вынуть фигу из кармана... Был такой период в СССР, хотя и недолгий.
Я вспомнил эту историю, когда в начале 1991 года брал в Нью-Йорке интервью у Марии Владимировны Мироновой, актрисы театра, кино и эстрады, матери невероятно популярного актёра Андрея Миронова, неожиданно скончавшегося в 1987 году во время гастролей в Риге в возрасте 46 лет.
Мария Владимировна приехала в Америку с московским театром Олега Табакова, у которого играла главную роль в спектакле «Учитель русского» (пьеса Александра Буравского, постановка Евгения Каменьковича).
Нам удалось поговорить, когда у Мироновой выдался свободный день.
- Мария Владимировна, в России так повелось, что там легко создают кумиры, а потом так же легко с ними расстаются. Но до сих пор переживают ранний уход Высоцкого... или Шукшина... Хотя Шукшина уже стали понемногу забывать. Да и песни Высоцкого поют всё реже. Как писал Михаил Светлов, «новые песни придумала жизнь. Не надо, ребята, о песне тужить». А как с Андреем Мироновым, которого любили все, кто его знал, кто видел его на киноэкране или на сцене театра?
- Мне очень легко ответить, потому что вы себе не представляете эти толпы народа, которые ходят к нему на кладбище. Я только теперь по-настоящему поняла, как его любил народ. Его любил именно народ, потому что Андрюша нёс людям радость. Он всегда был лёгкий и радостный. На него было приятно людям смотреть, что бы он ни играл, даже если он играл драматическую роль.
Знаете, на кладбище, куда я езжу каждую неделю обязательно, я никогда не бываю одна. Вы не представляете, сколько народу ходят к его могиле. Я просто поражена. В марте 1991 года ему исполнилось бы 50 лет, Ленинград отметит это тремя большими концертами в Октябрьском зале, а в Москве 15 марта будет представлена книга о нём. Это сборник, где его интервью, статьи о нём. Большая книга. 8 марта пойдет по телевидению картина, которая называется «Андрей»... Ему не дадут умереть. Ему не дадут умереть люди. И я им за это благодарна бесконечно. Я встречаю у его могилы людей с Дальнего Востока, из Магадана, приезжают отовсюду. Толпы людей ходят, и ходят, и ходят... Он никогда не остаётся там один. И к Высоцкому Володе очень много людей ходят.
Сейчас музей Высоцкого делают. Там будет раздел «Высоцкий и Андрей». Я поставила Андрюше памятник замечательный, и мы открыли мемориальную доску на доме, где он родился. Это даже не доска. Это считается как городской памятник. Бронзовая его голова, объёмная. И как раз в этом доме помещается редакция журнала «Столица», в квартире, где родился Андрей. Я, собственно, поэтому на этот журнал и подписалась. Так что нет, не забывают Андрея. Знаете, есть люди, которые зла не могут забыть никогда. Но и добро не забывается всё-таки. Много таких, которые благодарны за добро. Так как время у нас в стране всегда сложное, всегда живём, преодолевая трудности, Андрей был в восприятии людей человеком лёгким и с огромым обаянием, он своим искусством делал жизнь людей хоть немного легче, и за это они отвечали ему любовью.
- Ваша профессиональная, актёрская жизнь продолжается?
- Сейчас я играю в спектакле «Учитель русского» по пьесе Александра Буравского. Сыграли в Сэнт-Луисе, было очень много народа, принимали хорошо, вплоть до того, что в конце спектакля зрители встали с мест и аплодировали стоя. Такое у нас за всё время, что мы выступаем в Америке, было первый раз. Не знаю, хорошо я играю или плохо... Конечно, сейчас я уже не та. Возраст берёт своё. Я уже старушка, что говорить. Я человек трезвый и всё очень хорошо понимаю. Всё-таки молодость есть молодость, а старость есть старость. С годами что-то уходит. Хотя приходят знания... Когда я встретилась с Чаплиным в Англии, он был старенький совсем, но я поняла, что этот старенький моложе всех молодых. Мы провели с ним часа четыре или пять, разговаривали... Я счастливый человек, что познакомилась с ним.
- О чем вы говорили с ним четыре часа?
- Мы говорили обо всём. О театре, о жизни... Мы были у него, когда он снимал «Графиню из Гонконга» с Софией Лорен и Марлоном Брандо... Я с ними тоже там познакомилась... Я спросила Софию Лорен: «Как вы, такая красавица, такая молодая женщина, дивная, как вы можете себя так уродовать?» Это я про картину «Брак по-итальянски», которая у нас только недавно прошла. Она ответила: «Маша, я же артистка». И мне Чаплин сказал такую фразу замечательную, я помню почти дословно: «Много есть артистов, которые прекрасно играют, звёзды, которых все знают, все их любят, они действительно замечательные артисты. Они выходят на съёмочную площадку и великолепно играют. А есть артисты, которые выходят на съёмочную площадку и сразу начинают не играть, а жить. Вот такая София». Это он сказал о Софии Лорен. Может быть, Англия мне нравится потому, что я познакомилась с Чаплиным там? Вообще мне Англия нравится.
И потомок Мальбрука в шляпочке с пёрышком, который показывал нам свой замок, нравится. И то, что, когда над королевским замком приспущен флаг, означающий, что королевы в замке сейчас нет и дворецкий впустит туда желающих и всё вам покажет, нравится. И лавка древностей на втором этаже вся в паутине, где бывал Диккенс, и всё там оставлено, как было, в этом тоже что-то есть. Туда пошёл наш артист Слава Плятт. Он такой большой, здоровый, а там такая скрипучая, ветхая лесенка, что я дико боялась, что он всё разрушит. Мы были в Стратфорде на могиле Шекспира, были в театре шекспировском... Англия...
Традиция – это великая вещь. У страны, которая не дорожит своими традициями, ничего путного не будет. Традиции от чего-то удержат, чего-то не позволят. Мне нравится Маргарет Тетчер. Я бы на месте англичан за неё голосовала неоднократно. Причём, она из простой семьи. По крови она не леди, а по поведению настоящая леди... Были мы в Вестминстерском аббатстве. Там написано: «Люди, помните Черчилля!» Из стран, которые я посещала в своей жизни, мне больше всего нравится Англия. Она мне нравится своей традиционностью, аккуратностью по отношению к своей истории. В ней видна эстафета веков. Там трава на лужайках чистая, зелёная, и нарциссы растут просто так, где хотят, а не как у нас на клумбах. Во время ланча лежат на траве возле нарциссов клерки. Они позавтракают на траве, встанут, всё за собой уберут, а трава тут же поднимается, будто на ней никто не лежал. Это я видела в Гайд-парке, например. Мне всё нравилось в Англии. Всё.
- Расскажите о том, что вы собираетесь играть на сцене.
- Во-первых, репетирую я сейчас «Жизнь в театре» Дэвида Мэмета. Это пьеса на двоих актёров, двоих мужчин. Один – старый актёр, а другой – молодой актёр. Но у нас эта пьеса переделана на двух женщин. Старая актриса учит молодую актрису, как нужно относиться к искусству и к театру. Очень интересная пьеса, очень. Ставит спектакль режиссёр Каменькович, который поставил «Учителя русского». У меня уже есть и следующая пьеса. Это «Норд-Ост», совсем молодого русского писателя Алексея Богдановича. Когда я прочитала пьесу, я спросила у драматурга: «Молодой человек, сколько вам лет?» Я удивилась потому, что он описал ленинградскую семью в 1937 году. Олег Павлович Табаков будет сам ставить. Я там буду играть бабушку и прабабушку той же семьи. Прабабушка там ходит, двигая перед собой стул, чтобы не упасть. Семья очень интересная, которая пережила всё: посадки, высылки... Всё. Типичная петербургская семья 1937 года. Тяжелое время. В моей роли там я как бы связываю времена: от 1930-х до 80-х и 90-х годов. Очень интересная пьеса. Причём, для молодого драматурга она написана удивительно литературным русским языком. Вообще, я считаю, что можно, и живя за границей, хорошо писать по-русски. Тургенев почти всю жизнь провёл вне России. Гоголь написал «Вечера на хуторе близ Диканьки» во Флоренции, если я не ошибаюсь.
- Нет, это «Мёртвые души» он писал в Европе.
- Ах, да. Я к тому, что на русском языке можно писать плохо, живя в России, и хорошо, живя не в России.
- Вы рассказываете о репетициях, о новых ролях. Как вас хватает на такую загруженную работой жизнь?
- Вы знаете, усталость у меня есть сейчас от поездки этой гастрольной по Америке. Это утомительно, хотя и интересно. Но даже здесь, на гастролях, Олег Павлович хочет собрать нас и почитать пьесу «Норд-Ост». Он всё-таки хочет её начать. Там много действующих лиц. Большая семья. А потом они все встречаются. После смерти.
- Вы верите, что люди могут встретиться после смерти, там?..
- Если бы я не верила, я не могла бы жить. Я верю, что Андрей не ушёл совсем. Я в это верю. Нельзя было бы пережить то, что я пережила, если бы я в это не верила... Я всегда его о чём-то спрашиваю... Не подумайте, что я сумасшедшая. Надеюсь, нет. Я вполне нормальная. Пока. У меня в квартире есть комната Александра Семёновича Менакера, где висит большой портрет Андрея. Мы не из тех артистов, которые развешивают свои фотографии на стенах у себя дома. Нет. У нас нигде фотографии не висят, кроме одной комнаты. Там всё связано с Андрюшей. К сожалению, мы его не фотографировали, когда он был маленький, потому что он родился в 1941 году и мы уехали на фронт. Мы в общей сложности были на фронте полтора года. В той комнате, где его портрет, висит его костюм, в котором он умер на сцене.
Андрей ведь родился на сцене и умер на сцене. Он начал рождаться, когда я играла спектакль. Начались схватки. И меня прямо со сцены увезли в родильный дом Грауэрмана на Арбате. Я и сейчас живу на Арбате. Все хорошие люди родились у Грауэрмана. Моя внучка тоже там родилась. Маша Голубкина. У меня же две внучки. Одну подарила нам Голубкина Лариса Ивановна, с которой Андрей прожил долго... Для его короткой жизни долго, почти 15 лет. Девочка очень хорошо снялась недавно в картине «Ребро Адама». Там Чурикова очень хорошо играет. И Толубеев. Очень хорошая картина. А другая моя внучка – Маша Миронова, которая сейчас здесь, в Америке, и сегодня мне звонила. Она здесь проводит каникулы со своей мамой, актрисой Катей Градовой, первой женой Андрея. Маша тоже в Щукинском училище учится, где учился Андрюша. Я ведь тоже ученица Щукина Бориса Васильевича. Вся моя юность - это Вахтанговский дом. Из старых вахтанговцев осталась, наверно, я одна, которая помнит живого Вахтангова. Уже никого не осталось.
- Но те, кто играл с Вахтанговым у Станиславского в Художественном театре, наверное, помнят Евгения Багратионовича. Например, Марк Прудкин.
- Он мхатовец, но не вахтанговец. Перед моим отъездом, Прудкин как раз мне звонил. Он прочитал интервью, которое я дала газете «Советская культура», и говорил мне всякие добрые слова. В его-то возрасте он ещё играет! Он и Степанова Ангелина. Остались только они двое из того старого МХАТа. Правда, он постарше Степановой лет на семь. Но он всё такой же бодрый. Мы говорили об Андрюше. Прудкин снимался с ним в картине «Блондинка за углом» и говорил мне, как он полюбил Андрюшу. Прудкину, по-моему, больше 90 лет, но он ещё молодцом. Вот видите, у нас есть актёры-долгожители. У моего врача в нашей поликлинике я самая молодая из пациенток-долгожителей. Там есть пациентки, которым около ста лет уже. Вот какие мы всё-таки выносливые люди!
— Это не благодаря, а вопреки...
- Наверное, вопреки... А может, и благодаря. Как моя бабушка говорила, а она прожила 117 лет, и больше бы прожила, но полезла в погреб и упала, спину себе сломала, так она говорила, что тогда закваска была другая. Другое было тесто. А из хорошей закваски получается хороший хлеб. Но мы-то уже не такие. Мои родители умерли рано. Не от репрессий, а от переживаний оба умерли в 1937 году. Переживали, боялись... Тридцать седьмой был страшный год. Тридцать седьмой, тридцать восьмой – страшные годы. Сталинское время.
- Вы на сцене тоже чувствовали ужасы тех лет?
- Конечно. Во-первых, всякие были препоны в выборе репертуара. Даже в нашей вроде бы благополучной актёрской семье... А семья ведь не живёт в вакууме. Мы ходили в магазины, я разговаривала с людьми... Трудно было жить тогда. Например, встречались четыре человека, один рассказывал анекдот, все смеялись, а на следующий день трое из четырёх могли куда-то деться. Я даже не знаю, как нас это миновало. Когда беда случилась с Мейерхольдом, я всегда это повторяла и повторяю: мы никогда друзей не предавали. Мой Александр Семёнович обожал Мейерхольда. Мейерхольд даже приглашал его к себе в театр работать. У нас стоял на видном месте бюстик фарфоровый Мейерхольда, Кукрыниксами сделанный. У нас книги Мейерхольда лежали на самом видном месте.
Нам говорили, когда его арестовали: «Уберите, что вы, как вы не боитесь!» Но мы никогда ни книги, ни бюст его не убирали. Когда случилось с Зощенко, а Михаил Михайлович был нашим другом, и он остался нашим другом, мы продолжали играть его вещи, а когда нам хотели это запретить в Ленинграде, мы просто уехали из Ленинграда, но продолжали играть Зощенко. Нет, мы, конечно, тоже боялись. Когда после 12 ночи слышались шаги на лестнице, все вздрагивали. Обычно приходили ночью.
- Как же вы в такой обстановке могли шутить, веселить публику своими юмористическими миниатюрами? У меня в памяти до сих пор ваши «Миних и Пожарский» или «И она ушла от мужа!.. Ушла в другую комнату», или «Ах, боже мой, боже мой, как я его любила!»
- Ну что ж, молодые были, думали: «Авось пронесёт». Но понимали, конечно, где и в какое время живём. Не понимать не могли. Однако молодость брала верх. Были молодые и более отчаянные. У меня есть роль тётки, которая говорит много лишнего. Что ни скажет, всё лишнее. Вот я как та тётка. Много лишнего говорю, наверное. Может быть, это уже старческое многословие. Но я очень люблю свои старческие недостатки. Я знаю, что я многословна. Потому что мне есть что вспомнить.
- Вам интересно время, в которое вы живёте сейчас?
- Оно интересно безусловно, хотя оно и тяжелое. Междоусобицы, войны... Ведь по сути свои дерутся со своими. Сейчас тяжёлое время. А в лёгкое время я и не жила никогда за все свои 80 лет.
- Здесь, в Америке, есть телевизионная передача «Богатые и знаменитые». Там показывают, как живут, скажем, голливудские звёзды. В Советском Союзе вы были известной актрисой. Вас любили. Вы выступали в правительственных концертах. Публика считала вас элитой и думала, что вы богатая и знаменитая...
- Я никогда не была богатой. И не стремилась к этому. У нас просто была замечательная семья. Мы хорошо жили. У меня был прекрасный сын. У меня был прекрасный муж. За последние семь лет я потеряла и мужа, и сына. Я осталась одна. Богатой я никогда не была, но жили мы хорошо, мы всегда работали. Нет, я не люблю слово «работали». К актёрам всё-таки это мало относится. Работают в шахтах, на стройке, а мы играли на сцене. Сцена – это всё же игра. Мы выступали.
- Но ведь говорят: «Мы отработали концерт, отработали спектакль, отработали детский утренник» ...
- Это ужасно. Звучит, как будто отработали трудодни в колхозе. «Отрабатывать концерт» нельзя. В концерте можно выступать. Так мне кажется. Если бы я работала в шахте, то я бы сказала «отработала смену». А отработать концерт – это неправильно.
- Вы говорите, что жили и продолжаете жить в трудные времена. Но были в них какие-то просветы?
- На годы моей жизни выпало столько войн, начиная с Первой мировой! Потом Гражданская, насильственная коллективизация, Финская война, Вторая мировая... Ну как же можно было при всём этом хорошо жить? Как можно хорошо жить, зная, что кругом люди погибают, когда при Сталине твои знакомые пропадают и неизвестно, куда их девают, кого-то расстреливают, кого-то сажают... Как можно хорошо жить? Радость мы находили в семье, у себя дома.
- Но вы всё же выходили на сцену и веселили людей, несли им радость, им и себе...
- Конечно, я старалась... Мы старались с Александром Семёновичем Менакерм, моим мужем, другом, художественным руководителем, наставником... Мы старались. У нас ведь юмор был бытовой, на семейные, супружеские темы. Мы никогда не говорили о политике. Темы у нас были – муж и жена, муж и тёща, или тёща, жена и муж, или муж, жена и сын. Мы ограничивали себя семейными темами. Мы понимали, что можно, а что нельзя.
- Насколько я помню ваши миниатюры, ваши сценки, то, действительно, внешне предлагаемые обстоятельства были в семье, но проблемы семьи были и общими для того времени в той стране. Вы показывали, как трудно что-то достать, говорили о конфликтах с бюрократией...
- Потому что у нас уже много лет чего-то трудно достать и проблемы с бюрократией давние... Знаете, мы живём в стране радости. Если удалось что-то, наконец, достать, это радость. Если удалось, наконец, получить нужную справку, это радость. Смешно вам, может быть, покажется, но вот я хожу по Нью-Йорку и вижу, что в американских магазинах всё есть. А радости у меня от этого нет, потому что зашла – купила. А вот когда достала, тогда радость.
- Вы были на Брайтон-Бич?
- Я поехала на Брайтон-Бич просто посмотреть, как там люди живут, и меня удивили эти дамы, которые ходят в норковых шубах, в чёрно-бурых шубах по очень грязной улице и которые сумели даже в Нью-Йорке создать очереди. Меня это поразило. Я хотела купить лососины, но, думаю, нет! Приехать в Америку и стоять в очереди я не хочу. Мы достаточно простояли в Советском Союзе.
- Что ещё вам бросилось в глаза и удивило на улицах Брайтон-Бич?
- Контраст ужасный. С одной стороны, стоят люди, продают своё барахлишко, привезённое, может быть, из местечек, может быть, из Гомеля или из Москвы и Ленинграда. Стоят и продают какие-то матрёшечки, кофточки, брошечки. А с другой стороны, демонстрируют шикарную жизнь. У меня, например, никогда не было таких шуб, какие носят на Брайтоне. У меня не было их, но я от этого не страдала, не чувствовала себя несчастной оттого, что у меня не было такой шубы. Наверное, у меня было что-то другое, важнее шубы. Надеть такую шубу и стоять в очереди?.. Ну, может быть, они потом пойдут в ресторан и поэтому нарядились, не знаю. А я ни шубы никогда не любила, ни рестораны. Я всегда предпочитала есть дома. Я и в Англии, и в Италии и даже во Франции не любила рестораны. Кстати, во Франции мы играли на французском языке с Александром Семёновичем.
- Вы могли бы уехать из России, чтобы жить во Франции или в Англии, которая вам так нравится?
- Нет. Я не могла бы жить нигде, кроме России. Когда спрашивали моего сына, какую бы он хотел носить фамилию, если бы он не был Миронов, он говорил: «Менакер». «А где бы вы хотели жить, если бы не могли жить в Москве?», спрашивали его. И он отвечал: «В Ленинграде». Да, наша страна сейчас разбитая, разрушенная, в ней много плохого... Но в ней и много хорошего, потому что это наш дом. Это дом. Вот я подумала, что с удовольствием очутилась бы сейчас у себя на даче. У меня там тепло. У меня всё там есть. И телефон, и горячая вода, и отопление. Прямо отсюда, из Америки, уехала бы на дачу. Я там живу 35 лет. Я к этому привыкла. Наверно, я не могла бы жить ни в каком другом месте. Поездить, посмотреть – с удовольствием, но...
Нет, мне многое и здесь понравилось. В штате Аризона мы смотрели Большой каньон, жили в высококлассной гостинице. Но теперь, когда моему сыну поставили памятный крест в Литве... Там есть Гора крестов. Это не кладбище. Это для литовцев место особого уважения к людям, которых они любят. Вот, говорят, что есть вражда между народами Советского Союза. Это всё разжигается кем-то сверху, а в глубине народов вражды нет. Я приехала в Литву, и вы не представляете, как меня встретили литовцы! И это в очень тяжелое время и для них, и для нас. И мне сказал ксёндз, который освятил этот крест в костёле, хотя мой сын православный и верующий был всегда... Крест освятили, и юноши и девушки в национальных литовских костюмах понесли его на Гору крестов, поставили там, и ксёндз мне сказал: «Теперь у вас две родины: Россия и Литва». Ну как же я могла бы где-то в другом месте жить? Что бы мне ни дали, где бы ни дали, но могилы родные там. Как бы я могла от них уехать? Никогда.
- Я спросил у Олега Павловича Табакова, почему в поисках актрисы для своего спектакля он остановил выбор на вас? Он ответил, что, во-первых, он очень любил Андрея, что они жили по соседству 10 лет, что сам Табаков очень рано потерял мать и к вам относится не только с большим уважением, но и с любовью, как к матери. В то же время он сказал, что считает вас очень талантливой актрисой, но не до конца реализованной на сцене...
- Он прав. Он прав. Я вообще-то очень благодарна Олегу Павловичу за то, что он меня вынул из пепла, потому что я думала, что уже не буду на сцене никогда. После того, как я потеряла Андрюшу, я думала, что уже не выйду на сцену. Последние 30 лет у нас с Александром Семёновичем, в общем, был свой театр. Причём, театр был не эстрадный. Мы играли пьесы Александра Володина, мы первыми играли Нила Саймона, американского драматурга.
Нам прислали из Америки пьесу Нила Саймона «Номер в отеле Плаза». На английском языке. Пьесу перевела Наталья Ильина. Она - бывшая эмигрантка, жила в Шанхае, потом вернулась в Россию, и она перевела для нас пьесу Саймона, которую мы первыми в нашей стране стали играть. А ещё мы играли Леонида Зорина. То есть мы играли пьесы, которые идут в драматических театрах. И режиссёры у нас были те же, которые ставили в драматических театрах. У нас с мужем был маленький театр на двоих. Но обслуги у нас было больше, чем актёров. Например, у нас был спектакль «Двенадцать разгневанных женщин» по пьесе Горина и Арканова. Я играла там 12 женщин. Менакер, естественно, играл одного мужчину. Так это был настоящий спектакль с переодеваниями. У меня было три костюмерши. Был у нас рабочий сцены, осветитель, звукоинженер... Всё, как в театре. Но актёров только двое. Об этом книгу написал Борис Поюровский. И мы сами написали книгу под названием «Миронова и Менакер в своём репертуаре».
- Кого вы ещё играли из американцев?
- Только Саймона. Получить разрешение на это было очень трудно, потому что наше Министерство культуры не знало, как поступить. Ведь надо было платить авторские отчисления в валюте. А потом, к радости министерства, выяснилось, что пьеса уже была напечатана и поэтому теперь драматургу можно не платить.
- Сам Нил Саймон знал об этом?
- Мы ему написали, но он нам не ответил. Может быть, наше письмо до него и не дошло. Там трёхактная пьеса из трёх одноактных миниатюр. Женщина, которая, так сказать, продаёт себя от несчастья. Муж с женой, которая хочет в этот день отметить 25 лет их свадьбы, но муж – деловой человек, который о годовщине забыл и, кроме того, жена знает, что у него роман с секретаршей. Она решила в этот день вспомнить молодость, но так ничего и не получилось. Эта миниатюра называется «Нам не нужно шампанского». Жена пришла с ним в этот отель Плаза и напоминает ему: «А ты помнишь?...» А он ничего не помнит из того, что было 25 лет тому назад. Он слишком деловой человек. Эта женщина, как и та, что в первом акте, тоже несчастная. А третья семья – муж с женой выдают замуж дочь. Свадьба. А дочь любит другого. Она заперлась в ванной и не хочет выходить. Внизу гости собрались, все к свадьбе готовы, а она не идёт, она хочет выйти за того, котого любит. Это проблемы семьи. Всё всегда в семью упирается, уверяю вас. Всё. Даже политика. Всё упирается в дом, в семью, в детей, в семейные отношения. Обязательно.
- Понятие семьи может быть разным.
- Это правда. Маяковский, например... Вот недавно я встречалась с ветеранами сцены, со стариками, которые доживают в Доме ветеранов сцены. Очень хороший дом, надо сказать. Я там встретила Веронику Полонскую, о которой писал Маяковский и которая была близким ему человеком. Он писал: «Моя семья, товарищ правительство, это мама, Лиля Брик и Вероника Витольдовна Полонская». Это была его посмертная записка. И я с Полонской встретилась. Мы очень хорошо поговорили. Она, конечно, изменилась. Она была очень хорошенькая в молодости, очень хороша собой.
Они там, в Доме ветеранов сцены, хорошо живут. Без материальных забот. Это было наше Всероссийское театральное общество – ВТО. А сейчас это Союз театральных деятелей – СТД. Очень хорошая организация, которая помогает. Я, например, получаю пенсию государственную, очень маленькую – 125 рублей. Но наш Союз театральных деятелей доплачивает мне 300 рублей. СТД очень помогает сейчас актёрам. Союз театральных деятелей есть СССР, который возглавляет Кирилл Лавров, а есть РСФСР, который возглавляет Михаил Ульянов. Мы, актёры, очень довольны, что такой Союз у нас есть.
- Мария Владимировна, вы не устали?
- Нет-нет, спрашивайте.
- Тогда ещё один вопрос. Вы русская женщина. Александр Семёнович Менакер еврей. У вас были проблемы из-за этого, конфликты?
- Абсолютно никогда никаких. Александра Семёновича все любили. Он был очаровательным человеком. У него было друзей больше, чем у меня. Я не очень коммуникабельна, а он был удивительный в этом отношении. Его друзья, когда он умер, были потом друзьями моего сына. Гриша Горин звал Александра Семеновича папой при своём живом папе.
***
...Мария Владимировна Миронова продолжала играть в театре до самой смерти. Она скончалась в 1997 году, за два месяца до своего 87-летия, и была похоронена в Москве на Ваганьковском кладбище рядом с сыном Андреем.
Добавить комментарий