“Tempora mutantur et nos mutantur in illis…”. Светлана Завадовская

“Tempora mutantur et nos mutantur in illis” - “Времена меняются, и мы меняемся с ними”. Это древнее латинское изречение не раз повторяла Светлана Юрьевна Завадовская во время наших многочисленных бесед. Конфуций к этому афоризму, вероятно, добавил бы, что “лишь самые умные и самые глупые не могут измениться”. 

Я ловлю себя на мысли, что никогда не называла Светлану Юрьевну при жизни по отчеству - таково было ее желание. “У меня несколько имен, - уведомляла она меня в одном из своих писем. - Клэр - на французском, Светлана - на русском, Нурия - на арабском, Фотиния - на греческом, Кьяра - на итальянском. Все они обозначают - свет, светлая. Выбирайте любое”. Мой выбор пал на русский вариант. Все эти имена как нельзя лучше отражали ее яркую личность, при любых невзгодах излучавшую жизнелюбие, добросердечность, неисчерпаемое чувство юмора и неподдельный интерес к людям.

Таким обычным казалось ее пятикратное бодрое приветствие, которым, как всегда, начинался наш утренний разговор: “Да-да-да-да-да, ну, как же…” - после чего следовал какой-нибудь увлекательный рассказ. “Да-да-да-да-да, я страшная трепачка, - озорно, слегка грассируя и посмеиваясь, предупреждала меня Светлана Юрьевна. - Моя мама говорила, что у меня с детства был подвешен язык. А мой муж всю жизнь журил меня за то, что я набрасываюсь на людей со своими лекциями, будто все они мои студенты; ничего не поделаешь - издержки тридцатилетней педагогической работы. Так что вы меня, пожалуйста, тормозите, если я начну вам надоедать”. 

Ради ясности приведу пример некоторых тем ее “трепа”, охватывавших творчество французских поэтов от Лафонтена до Ламартина, Бодлера, Валери, Аполлинера и Арагона до разговоров о “самых светлых умах Франции” - философах Жорже Батае и Жане Бодрийяре с их понятиями “симулякров” - подражаний и подделок вместо настоящего искусства, о художниках, предающих цену тому, что ничего не стоит. “Любить искусство нужно в себе, а не себя в искусстве; и не путать сечку с гречкой, чем грешат нынешние современные художники,” - резюмировала она.

Вот еще один отрывок из ее письма: “Дорогая Лейла, спасибо за видеорассказ о лисе! (Я прислала ей видео с лисой, беспрепятственно прогуливавшейся по лондонской Национальной портретной галерее, которую засняли камеры наблюдения.) Так и хочется про нее придумать сказку. Знаете ли вы такого французского медиевиста и культуролога Мишеля Пастуро? Он занимается историографией и символикой животных, написал также серию книг про символику красок в геральдике и иконописи. Последнюю вышедшую книгу он посветил истории Быка. Загляните в интернет, вам будет интересно”.

Мы могли часами “трепаться” о Роберто Калассо (Светлана Юрьевна очень дорожила книгами с дарственными подписями итальянского писателя), в частности, о его книге “Сон Бодлера”; или о незаконченном романе Курцио Малапарте “Бал в Кремле”; о позабытой декадентской книге лауреата Гонкуровской премии Клода Фаррера “В чаду опиума”; она рассказывала мне о католическом мыслителе и мистике Леоне Блуа и его книге “Кровь бедняка”; об образе фашизма в романе “Чума” Альберта Камю. А сколько захватывающих обсуждений посвящено было “пуговице или кнопке китайского мандарина” (“le bouton du mandarin”), упоминание о которой можно найти у многих французских писателей: Дидро, Шатобриана, Бальзака, Дюма (отца), даже у Фрейда в “Размышлениях о войне и смерти”. Суть “парадокса китайского мандарина” (“le paradoxe du mandarin”) сводилась к следующему: можно ли ради собственного обогащения “убить мандарина”, если убийство совершается не тобой, а кем-то другим и где-то далеко - просто нажатием кнопки? “Если бы ты мог одним твоим желанием убить человека, живущего в Китае, и, не покидая Европы, завладеть его богатством, да еще был бы свыше убежден, что об этом никто не узнает, уступил бы ты этому желанию? - вопрошает герой Шатобриана в книге “Гений христианства”. У Бальзака также встречается упоминание о “китайском мандарине”: “Полезнейший Китаю мандарин только что протянул ноги и погрузил в траур всю империю, а разве вас это огорчает? Англичане убивают в Индии тысячи людей, таких же, как мы с вами, и, может быть, там сжигают в эту самую минуту очаровательнейшую из женщин, но, тем не менее, вы с удовольствием выпили сегодня чашку кофе“.

Я привожу подробно темы наших бесед для того, чтобы осветить масштаб интересов этой фантастически эрудированной женщины, которая появилась в моей жизни словно из другого времени.

IMG_2139.jpeg

“Вы - моя боксерская груша, я на вас испытываю новые идеи для своих лекций”, - заразительно смеясь, говорила она. Многие годы Светлана Юрьевна читала лекции студентам у себя дома. У нее собиралась молодежь, интересовавшаяся французской литературой и поэзией. “Вчера состоялась наконец моя лекция по Арагону - прошла на ура! Я никак не ожидала, что эта беседа с молодежью в моем “салоне” будет иметь такой успех. Я, конечно, не могла остановиться. Меня иногда заносит, как говорил мой муж. Но какая хорошая молодежь была у меня (15 человек в моей маленькой квартире). Они выслушали мои бесконечные культурологические фиоритуры без особой скуки, и просят еще. Потом было чаепитие, дискуссия и масса вопросов. Больше всего о дадаизме и сюрреализме, а также по тексту поэзии: как понимать метафорический язык; как одно произведение ведет диалог с предыдущими; одна эпоха спорит с другой; один творец полемизирует с другим; как прочитать новыми глазами известный текст. Мне самой было очень интересно отвечать на вопросы и наблюдать за их реакцией. Я стараюсь отвечать на их вопросы искренне, ведь они хитрые ребята и чувствуют малейшую фальшь. Их нельзя поучать, с ними можно только беседовать. О более серьезных и безумных планах, ‘чтоб заплясали лес и горы’, буду думать осенью, у камелька. Обнимаю, Claire”. О таком собеседнике, как Светлана Юрьевна Завадовская, можно только мечтать!

У нее был настоящий актерский талант, о чем я не раз ей повторяла. “Да-да-да-да-да, ну, как же, - радостно соглашалась она, - я рано начала свою театральную карьеру, выступая в роли зайчика или феи на детских праздниках в Анкаре и в Каире, где папа служил секретарем французского посла. Меня смолоду прозвали Завадягой! Если говорить серьезно, то педагог обязан быть актером: хоть на голове стой, а держи внимание аудитории”. Таинственно улыбнувшись, она добавила: “В педагоге есть что-то от шаманства. Мой папа полагал, что в этой профессии нельзя терять нить Ариадны… Как видите, у каждого Додика своя методика”. Меня всегда умиляли ее новомодные шуточки-прибауточки. “Милая Лейла, я послала вам не тот мэйл. Извините, но я настоящий ‘чайник’ с ай-пэдом”. Я спрашивала, где она “нахваталась” этих словечек? “Ну, как же? Это моя профессия, - недоумевала она. - Я впитываю, как губка, любое новое словцо”. 

Первое электронное письмо от Светланы Юрьевны я получила в апреле 2014 года, а когда у нее появился Скайп, мы стали “трепаться” чуть ли ни каждый день. Это были настоящие минуты счастья. “Ну, как же, разве вы не знаете? - разъясняла она причину нашего знакомства. - Судьба сводит в нужный момент неслучайных людей”.

Со Светланой Юрьевной Завадовской - доцентом, лингвистом, педагогом, специалистом по французскому языку и романской филологии - меня познакомила Татьяна Абрамовна Рогозовская - музейный работник и блестящий экскурсовод из Киевского литературно-мемориального музея Михаила Булгакова. Без моего ведома Татьяна Рогозовская отправляла мои рассказы и очерки своей московской подруге, которой они пришлись по душе, - так у нас завязалась интенсивная восьмилетняя переписка. “Милая Лейла, мне очень интересно читать все, что выходит из-под вашего пера. Узнаю вас больше, хотя и не знаю лично, но это, в сущности, не важно. В Стокгольме я никогда не была. Вообще - север не моя часть света, ведь я родилась в Багдаде, между Тигром и Евфратом, в колыбели древних цивилизаций Востока. Помпеи помню с самого детства, а античность меня питает всю жизнь. После вашего описания Стокгольма живо представила себе людей, их корни, пейзаж этого города. Это для меня как путешествие, ведь я сижу в четырех стенах и нигде не бываю, но мир, как ни странно, приходит ко мне. ‘Случайно на ноже карманном найди пылинку дальних стран - и мир опять предстанет странным, закутанным в цветной туман…’ Жду выхода книги о моем отце ‘В поисках утраченного Востока’, чтобы прислать ее вам. Желаю вам творческих успехов и всего самого лучшего, Нурия-Светлана”. 

Строки из стихотворения Блока “Ты помнишь? В нашей бухте сонной”, упомянутые Светланой Юрьевной, как нельзя лучше описывают способность человеческой памяти воскрешать прошлое по “пылинке дальних стран”.

Светлана Юрьевна страдала наследственной болезнью - тяжелым лимфостазом - слоновой болезнью, которая, по ее предположениям, была вызвана близкородственными браками ее великосветских предков, среди которых был фаворит императрицы Екатерины II граф Петр Васильевич Завадовский, при Александре I ставший первым министром народного просвещения Российской империи. Им были основаны университеты в Казани, Харькове, Дерпте, Петербургский педагогический институт, а в Москве - Императорское Коммерческое училище, где обучали французскому, немецкому, английскому языкам и латыни. В советское время это учебное заведение переименовали в Институт иностранных языков имени Мориса Тореза, где преподавала мать Светланы Юрьевны - Галина Васильевна Завадовская, а потом и она сама. Экстравагантный сын Петра Васильевича Завадавского - англоман Александр Петрович дружил с Грибоедовым и Пушкиным. Грибоедов отобразил черты характера Александра Петровича в одном из персонажей своей бессмертной комедии “Горе от ума” - князе Григории; а Пушкин в своем незавершенном романе “Русский Пелам” описывал “пышный образ жизни Завадовского”, дающего обеды и балы”. Пушкин дружил и с братом Александра Петровича Василием Петровичем Завадовским. Его жене, графине Е.М. Завадовской, Пушкин посвятил стихотворение “Красавица”.

В честь одного из прямых предков Светланы Юрьевны - Ивана Ивановича Завадавского, принимавшего участие в Первой русской антарктической экспедиции с Беллинсгаузеном, - назван обледенелый вулканический остров в Антарктиде. Британский джазовый квартет “Portico” сочинил мелодию под названием “Zavadovski Island” - “Остров Завадавского”. Дедушка Светланы Юрьевны - Николай Осипович Завадовский был полковником Императорской конной гвардии. У Светланы Юрьевны сохранилась фотография, снятая в Красном селе в 1909 году, где ее дед и последний русский император Николай II пожимают друг другу руки, сидя на лошадях (кобылу деда звали Кара, а кобылу царя Мальта).

Светлана Юрьевна считала, что “голубая кровь” ее знатного рода “подпортила” ей жизнь; того же мнения придерживался и французский художник-аристократ, граф Анри де Тулуз-Лотрек, который также страдал от наследственного заболевания. “Как видите, мне приходится отдуваться за баловство своих предков, боявшихся загрязнить чистоту своей крови”, - иронизировала она. У Тулуза-Лотрека и Светланы Юрьевны имелось еще одно сходство: оба они были страстными кулинарами. Светлана Юрьевна знала множество редких рецептов традиционных французских блюд, которые она готовила из самых доступных продуктов, а в результате получался настоящий кулинарный шедевр. “Если бы я не стала преподавателем, я бы стала кухаркой, это моя вторая профессия”, - с гордостью оповещала она меня.

К созданию блюд (от разных способов приготовления узбекского плова или бланманже - этот десерт ее бабушка с сыном ели в парижском русском ресторане с Феликсом Юсуповым - одним из организаторов убийства Распутина) Светлана Юрьевна подходила так же творчески, как и к созданию своих лекций. К примеру, она научила меня готовить шоколадный мусс (“mousse” - “пена”) Тулуза-Лотрека, который, по ее словам, до сих пор является любимым лакомством во Франции; правда, Тулуз-Лотрек называл свое гастрономическое чудо "шоколадным майонезом” (“mayonnaise de chocolat”). Рассказ о “шоколадном майонезе” сопровождался историей о том, как после роскошных трапез с изысканными винами Тулуз-Лотрек водил своих гостей (их количество, по его мнению, не должно было превышать десяти) в дом друзей, где они могли насладиться картиной Эдгара Дега “Музыканты в оркестре”. “А это вам десерт!” - торжественно объявлял он, подводя их к полотну. 

“Дорогая Лейла! Где вы, душа моя? Как жаль, что я пропустила ваш звонок! Постарайтесь перезвонить, я была на кухне: готовила узбекский плов, а ай-пэд был в комнате на подзарядке. Очень хочу поделиться с вами одной новостью, вернее, новым рецептом”. Вот такие трогательные послания я получала регулярно. Сколько моих друзей из самых разных уголков планеты были одарены пусть даже самым коротким общением с ней; всем она читала свои любимые французские стихи, рассказывала какую-нибудь пикантную байку об их авторах или необычные истории из своей жизни, а их у нее было великое множество. Она заряжала каждого своей неиссякаемой энергией, остроумием и глубоким интеллектом. “Я перелагаю жизнь в рассказ и мне хочется, чтобы этот рассказ был не скучным, в отличие от моей жизни. Ведь в одной жизни человека переплетается столько судеб! Это не значит, что я приукрашиваю, просто я чувствую себя кладбищем не реализованных способностей. Рада, что вы в процессе творчества. Ничего лучшего в жизни нет! А я ругаю себя за то, что ничего путного не успела сделать. ‘Суждены нам благие порывы, но свершить ничего не дано’”. Я ее убеждала, что это не так: она воспитала не одно поколение студентов, увековечила память о своем отце в замечательной книге “В поисках утраченного Востока”. В документальном фильме-интервью “Съесть льва” она поклялась, что не умрет, пока не увидит опубликованной книгу своего отца. “Я съем льва, но сделаю это!”

Еще одно событие, сблизившее нас, - это статья Светланы Юрьевны о коллекции арабских лубков ее отца, с их сказочными сюжетами, изображениями мифологических святых и животных, которую она намеревалась опубликовать в журнале “Золотая палитра”. Она прислала мне текст статьи под строгим запретом никому ее не показывать. Ей очень хотелось поместить в журнале цветные репродукции лубков и акварельных рисунков ее отца, что значительно увеличивало стоимость публикации. “Милая Лейла! Как вы знаете, я закончила статью о папиной коллекции арабских лубков. Как только выйдет журнал "Золотая Палитра", пришлю вам фотокопию.

Сейчас редактор запрещает еще распространять. Но получилось роскошно. Она будет просить финансовую помощь у муфтия главной соборной мечети, которая открылась в Москве. Если получится (I keep my fingers crossed), мы поместим на обложке папину цветную акварель с мечетью. Готовлю также брошюру на русском и английском - беседу с моей кузиной Сашей, дочерью тети Риммы, которая живет в Лондоне и Ливане. Дочь адмирала. Сейчас такое количество друзей уходят из жизни, и таких незаменимых, что мир безусловно беднеет и пустеет с каждым днем. Мы обе станем скоро 80-летними старушенциями и решились поделиться опытом прохождения через все невзгоды нашего нелегкого века. Она - со стороны Англии, Ливана и множества восточных и дальневосточных стран, а я - со стороны Франции, Египта, Средней Азии и России. Когда она появится, я обязательно вам пришлю. Через вас у меня появился небольшой фан-клуб. Очень трогает, что мои слова до кого-то доходят. Вы - поразительный человек. Очевидно звезды, которые ‘склоняют, но не принуждают’, хотели, чтобы наши пути скрестились. Мне необходимо общение с людьми, с которыми можно говорить на одной волне.

9FE1F22F-A54A-4FA5-A2A3-CB3C151333D5.jpeg

Раньше, когда мой муж был не такой старый, мы могли говорить часами, анализировать прочитанное и увиденное. Помню, как он провел меня по музею Каподимонте в Неаполе. Было мало времени, нас ждало такси, а он подготовил весь маршрут, выделил самые главные картины, чтобы в голове остались впечатления, а не каша из шедевров. А в Риме он сказал: ’В этом зале мы смотрим только портрет “Папы Иннокентия X” Веласкеса. Смотри, как у него двигаются пальцы на руке’. И я запомнила этот портрет навсегда… Как давно я не бывала на выставках. Как давно просто не выходила за пределы квартиры! Все в прошлом! Спасибо за интереснейшие для меня фотографии из Национальной галереи. Я как-будто прогулялась вместе с вами и посмотрела картины и скульптуры, даже почувствовала атмосферу беззаботно бродящей лондонской толпы.

Для меня затворницы - это момент escape from the jail (побег из тюрьмы), иначе не скажешь. Вы мне даете возможность побывать с вами на выставках, погулять по вашему дивному парку и ощутить весну. И даже услышать пение каких-то ‘зарянок’ (к стыду своему, я не знаю, что это за зверь). Я бы многое дала, чтобы посидеть на свежем воздухе и посмотреть на природу. У нас ‘в деревне Гадюкино’ после холодов обещают слякоть. Кости болят пуще прежнего. Нога - хуже некуда. В таком состоянии одолевает лень, с которой надо бороться, а трудно. Каждое утро я с трудом поднимаю себя за шиворот, наподобие барона Мюнхгаузена, а потом, не без усилий, нахлобучиваю на себя надоевшую шапку Мономаха. Вот такие образы крутятся в моей голове. ‘Как хочется жаркого лета, напева о счастье былом’… - это стихи моей бабушки, прочитаю потом по Скайпу. При нашей следующей беседе можете меня расспросить про сказочных древних птичек, которыми мне довелось заниматься: это Сирин, Алконост и Феникс. Вот я сколько вам написала. А ведь мы даже никогда не видели друг друга. Я так рада, что в вашем лице я приобрела интересное виртуальное общение. А когда вы выберетесь в Москву? Буду рада, если вы успеете заглянуть ко мне, я буду вас ждать в любое время, испеку пирожок. Приветствую вас сердечно, моя виртуальная подружка. Avec toute mon amitié - Claire, Nouria, Svetlana”.

Я ей ответила, что нахожусь в полном восхищении от знакомства с ней и от книги об ее отце. Мне представлялось, что появление статьи об арабских лубках станет настоящей сенсацией. Насколько мне известно, изображение одушевленных существ в мусульманской канонической традиции строго регламентировано, а то и вовсе запрещено. А ее отец доказывал обратное, называя лубки “Библиями для бедняков”. Без преувеличения, статья Светланы Юрьевны разряжала накаленную ситуацию с мусульманским миром, с фанатиками-фундаменталистами и террористами. “Представляю, как вы, знающая Восток, страдаете из-за всего происходящего сейчас в Европе. В тьму фанатизма вы вносите Свет, ибо - это суть вашей души (имени тоже). Вчера прочитала в книге ‘Несколько ударов сердца’ о переписке Цветаевой с Николаем Гронским (друг вашего отца). Без сомнения, ваш отец знал больше, чем поведал об этом в книге, о чем свидетельствуют его предчувствие самоубийства Гронского. Отсюда и его неприязнь к Цветаевой: ваш отец понимал, какое разрушительное воздействие несла в жизнь близких гениальная поэтесса. Цветаева, конечно, околдовала Гронского своими поэтическими чарами и ведьмовскими тоже. Утром вычитала у Цветаевой в письме к Гронскому: ‘У русских склонность пожирать чужое время и терять свое…' Я от души посмеялась, ведь это правда. Надеюсь, что я не очень вас отвлекаю”.

Вместе с письмом к московскому муфтию были переправлены и несколько строк из моего письма - в надежде на финансовую поддержку, которая, увы, не последовала, что крайне опечалило Светлану Юрьевну. Тогда я предложила ей свою помощь, и уже на следующее утро необходимая сумма была доставлена прямо в журнал. На радость всем статья вышла именно такой, какой мечтала ее увидеть Светлана Юрьевна.

Некоторые лекции Светланы Юрьевны касались Средиземноморья - колыбели величайшей европейской культуры. Она с гордостью уведомила меня о том, что пересекла с родителями Средиземное море двадцать восемь раз! “Вчера я закончила съемку первой части фильма о французской культуре. Как ни странно, французы получили поэзию от итальянцев. Так и Малапарте пишет, что французская поэзия пришла через Пьемонт. Я назвала эту часть беседы: “паяц”, “марионетка” и “мандарин”, каждое понятие герметично и требует знания определенных произведений. Об этом расскажу завтра. Еще я готовлю многоуровневый разбор поэмы Ламартина “Озеро” о неумолимости и скоротечности времени и о тщетной мольбе поэта к равнодушной природе. Обнимаю, желаю здоровья и бодрости духа, ваша СЮЗ-он (по-французски Suzon, от Сюзетт - это имя субретки из пьесы Бомарше. Меня придумала так называть Дульцинея - киевская Татьяна Рогозовская, благодаря которой мы познакомились.) Как причудливы бывают перекрестки, на которых встречаются люди, и как увлекательно следить за этими траекториями”. Поясню, что СЮЗ - это еще и инициалы Светланы Юрьевны Завадовской. 

Или вот еще одно послание: “Дорогая Лейла! Только что завершила цикл моих видеолекций. Лекция прошла на ура, но я очень устала: говорила об ориентализме четыре часа кряду! А вчера и сегодня лежу пластом на диване. Мысли коротенькие-коротенькие, как у Буратино. Надо только напудрить нос и постараться оставаться в рамках принятого стиля. Работать на удаленке весьма нервная вещь. Видимо, получится в целом 12 (как у Блока) лекций, а как они зашагают по франкофонной ойкумене, мне не дано будет узнать, а любопытно. В понедельник приступаем к монтажу фильмов. Flash back, flash forward - извилины сложного рассказа, где единственным поводырем являются ассоциации со структурами древних мифов и изображений животных, как из ‘Кортежа Орфея’ Аполлинера”.

Подобно Ван Гогу, сравнивавшему писателей с живописцами: “в Шекспире есть нечто от Рембрандта… в Викторе Гюго от Делакруа, а в Евангелии - нечто от Рембрандта или в Рембрандте от Евангелия”… - Светлана Юрьевна искала соответствие между французскими писателями и музыкой: в произведениях Золя она слышала музыку итальянца Верди, в Бальзаке - Берлиоза. 

Поэзию Светлана Юрьевна называла самой важной формой искусств, так как она связана с божественными ритмами, которые заправляют всей вселенной. Французская поэзия, да и не только: сколько раз она читала мне наизусть из “Божественной комедии” Данте, - составляла неотъемлемую часть ее жизни. Она была убеждена, что французская поэзия спасала ее во время очень серьезной операции: “Я засыпала под наркозом с французскими стихами - с ними и проснулась”. 

Леонардо да Винчи ставил живопись на первое место, полагая, что с ее помощью человек познает мир. Для меня - это музыка: чудо, ниспосланное нам сверху, диалог Бога с живущими на Земле. Однажды я прислала Светлане Юрьевне этюд Яна Сибелиуса ля-минор, который она никогда раньше не слышала. В тот день ей особенно нездоровилось: “нещадно болели кости и вены”, она лежала в постели, на дворе накрапывал дождь, и ей казалась, что листья на деревьях за окном шевелились под музыку Сибелиуса, подобно пальцам пианиста.

За время нашего общения у меня накопилось около тысячи сообщений от Светланы Юрьевны: иногда это целые послания с лекциями, иногда коротенькие записочки с поздравлениями или пожеланиями спокойной ночи: “Дорогая Лейла! Хоть я вас знаю только виртуально, чувствую, что все, сказанное вами идет из глубины души! Прочитала вашу книгу ‘Четыре столицы и один любимый Шарик’. Никак не думала, что найду и целый пассаж, посвященный книге о папе. Я даже разволновалась. Вы так эмоционально пишете! Ком нарастает. Признаюсь, читала и плакала! Как вам удалось так понять сагу о нашей семье? У вас исключительно чуткое сердце. Я просто потрясена. Значит, действительно, мне удалось как-то сохранить память о них, показать глубокие внутренние мотивации их поступков, всегда продиктованные желанием помочь людям, быть полезным науке, остаться самими собой и не запятнать душу…” Или: “Сегодня в почтовом ящике неожиданная новость: открыточка от вас. Сразу стало тепло на душе”. В другом письме Светлана Юрьевна вкратце рассказывала о своей жизни: “В годы гражданской войны мой отец ребенком эмигрировал из России с матерью, моей бабушкой, Александрой Александровной Завадовской, урожденной Белелюбской. Из Константинополя они попали в Париж; где он окончил парижскую Национальную школу живых восточных языков, стал французским дипломатом и работал в Азии и Африке, участвовал во Французском Сопротивлении в годы Второй мировой войны и вернулся на родину, как тогда говорили, “в порядке реэмиграции”. То есть, мой отец принадлежал к первой волне эмиграции. В крупные города нас не пустили и, как многих других русских, нас направили в Среднюю Азию, в Ташкент, где мой отец работал в Узбекской академии наук и участвовал в переводе “Канона медицинских наук” Авиценны. Всю жизнь мой отец испытывал величайшее уважение к исламской культуре.

В 1960 году я вышла замуж за старшего сына народного художника Узбекистана Александра Николаевича Волкова - Валерия Александровича Волкова. В январе 1961 года у нас родился сын Николай. После окончания университета я преподавала французский язык в Институте иностранных языков в Ташкенте. Моя мама Галина Васильевна Завадовская, урожденная Сасс-Тиссовская, как и папа, окончила Школу восточных языков в Париже и умерла в 1964 году в Москве”. 

Светлана Юрьевна Завадовская родилась в Багдаде 6 декабря 1935 года в семье французского дипломата, известного арабиста, востоковеда и путешественника Юрия Николаевича Завадовского, происходившего из древнего дворянского русского рода, и Галины Васильевны Сасс-Тиссовской, род которой восходил к полтавским гетманам. Они познакомились в Париже в Национальной школе живых восточных языков, где Галина Васильевна изучала персидский, арабский и турецкий языки. В “русском Париже” они встречались с Иваном Буниным (до войны Галина Васильевна с сестрой Риммой часто навещали Бунина в Грассе; писатель любил молодежь и охотно приглашал их к себе на посиделки у костра), с Мариной Цветаевой и ее возлюбленным, трагически погибшим молодым поэтом Николаем Гронским (Юрий Николаевич учился с ним в одном классе), Георгием Гурджиевым, с Николаем Рерихом, Феликсом Юсуповым, Александром Бенуа, Борисом Зайцевым, Владиславом Ходасевичем, Юлией Рейтлингер, с художником Иваном Билибиным, подсказавшим Юрию Николаевичу правильный выбор жизненного пути: “Пусть идет в востоковеды. Живопись сейчас никого не кормит”. Совет Билибина принес свои плоды: Юрий Николаевич сделал блестящую карьеру дипломата и востоковеда (“И лежит нам путь далек, / Едем прямо на Восток”, - любил он повторять пушкинские строки из “Сказки о царе Салтане”), но и живопись никогда не забывал. Юрий Николаевич говорил, что стал заниматься арабистикой еще и благодаря Николаю Гумилеву и его стихотворному сборнику “Шатер”.

IMG_4427_copy.jpg

Светлана Юрьевна училась в Париже, в Александрии, в Каире (в той же школе, что и культовая певица Далида), в Праге; аттестат зрелости она получила в Ташкенте в 1952 году, затем поступила в университет на отделение лингвистики и классической филологии. Вслед за отцом она с семьей перебралась в Москву в 1966 году, где закончила аспирантуру и получила диплом кандидата филологических наук. В 1969 году, в Москве, умер ее сын Коля (Котик, как звали его в семье), не дожив несколько недель до своего десятилетия. В 1971 году она защитила диссертацию на тему “Структура внутреннего монолога в современной французской прозе”. На кафедре лексикологии и стилистики французского языка она проработала до 1993 года. До последних дней (кроме ковидного года) читала студентам лекции у себя дома, в своем “салоне”, как она называла свою тесную хрущевскую квартиру. Для борьбы с превратностями судьбы ее с малых лет “вооружили” знаниями и навыками родители, научив ее “большой свободе”, бесстрашию и отношению к жизни как к увлекательному приключению. “В жизни есть лишь путешествие” (“dans la vie il n’y a que le voyage”), - учил ее отец.

После революции семья Завадовских потеряла все: родину, состояние, положение в обществе, они стали гражданами второго сорта - без работы и средств к существованию. Работа таксиста в Париже считалась большой удачей для самых титулованных особ. Юрий Николаевич Завадовский в своем “Автобиографическом романе” вспоминал, что в ресторанах и барах Парижа “на кухне моет тарелки какой-нибудь гвардейский полковник или столбовой дворянин”. Как писал Иван Алексеевич Бунин: “Наши дети, внуки не будут в состоянии даже представить себе ту Россию, в которой мы жили, которую мы не ценили и не понимали, - всю ту мощь, богатство, счастье”… 

При отступлении Белой армии Александра Александровна похоронила в Феодосии своего мужа Николая Осиповича Завадавского (он умер от тифа), и на последнем английском корабле, отплывавшем из Новороссийска, покинула Россию с одиннадцатилетнем сыном Юрием. Сначала они оказались в Константинополе, где рафинированная петербургская аристократка ухаживала в госпитале за ранеными солдатами и офицерами, не чураясь самой тяжелой работы. Там она подружилась с одной умирающей женщиной, которая на смертном одре передала ей тайны своего гадания, сказав, что это спасет ее на первых порах. Как только Франция открыла свои границы для русских эмигрантов, Александра Александровна с сыном перебралась в Париж. Гадание, действительно, помогло им выжить. Верила ли она в карты - можно только гадать, но, как говорила Светлана Юрьевна, многим отчаявшимся людям, лишившимся дома, родных и близких, без каких-либо средств к существованию, ее бабушка помогла обрести веру в свои силы: она частенько подтасовывала карты, чтобы “сердце страждущего успокоилось”. Сейчас ее гадание расценивалось бы как психотерапия. “Кузина моей бабушки была председательницей петербургского отделения общества антропософов! - рассказывала Светлана Юрьевна. - Мама моей ближайшей подруги - ученица Рудольфа Штейнера тайно создала у себя дома подпольный кружок по изучению его трудов. Могу рассказать при встрече, когда вы будете в наших краях”. 

Светлана Юрьевна хранила бабушкины карты и даже обещала погадать мне на них: “На старый новый год я вспомню свою бабушку и разложу ее знаменитые карты, авось предскажут нам что-нибудь положительное, а то слишком много ‘негатива’, как теперь принято говорить. Вокруг только грустные новости о болезнях или раннем уходе из жизни. Остается только жить искусством и всей той энергией, которую накопила ойкумена. Ваша Гуан-Минг, Нурия”. Когда я была в Китае, Светлана Юрьевна попросила меня узнать, как будет звучать ее имя на китайском.

Помимо гадания на картах, знание многих европейских языков помогло Александре Александровне и ее сыну выбраться из крайней нужды. Поначалу она преподавала частным образом, а потом получила патент на открытие первой в Париже школы Берлица с ее уникальной методикой изучения иностранных языков. Максимилиан Берлиц подарил Александре Александровне патент безвозмездно. “Эмигранты должны помогать друг другу,” - написал он своей ученице, которая кроме французского, владела еще английским, итальянским, испанским, немецким, норвежским и шведским языками. Арабская пословица гласит: “На чужбине чужестранец чужестранцу родня”. Во время войны школу пришлось закрыть, так как Берлиц был евреем.

Известие о начале войны застало Завадовских в Анкаре. Там же оказалась и мать Юрия Николаевича - Александра Александровна, приехавшая к сыну в гости. Решено было незамедлительно вернуться на пароходе во Францию, в Марсель. Вокруг рвались немецкие бомбы и смерть казалась неминуемой, но мужественная Александра Александровна посадила внучку на колени, открыла зонтик и сказала: “Под этим зонтиком и с молитвой с нами ничего не случится”. А тем временем Юрий Николаевич декламировал на палубе “Песню морских авантюристов” Виктора Гюго, в которой говорилось, что в начале странствия их “тридцать было”, но до цели добралась “лишь треть из нас”. В каждом куплете умирало по моряку.

Когда Париж был оккупирован немцами, русские эмигранты вновь стали бесправными. Вишистскому правительству дипломат русского происхождения оказался неугоден, и семья Завадовских перебралась к родителям Галины Васильевны на юг Франции, где у них в Эстереле была своя ферма “Сен-Жан”. Во время революции и гражданской войны отец Галины Васильевны Василий Митрофанович Сасс-Тассовский - агроном по профессии был назначен - не по своей воле, как уточнила Светлана Юрьевна, министром сельского хозяйства в правительстве гетмана Скоропадского в Киеве. Спасаясь от гетмана и от расправы большевиков и всевозможных “петлюр”, а власть в Киеве, согласно Михаилу Булгакову, очевидцу событий тех лет, менялась четырнадцать раз, - семья Сасс-Тиссовских бежала сначала в Болгарию (они уезжали на подводах, где в сене прятались дочери - Галя и Римма), а затем перебрались на юг Франции, где создали свое фермерское хозяйство. Как тут не вспомнить знаменитую цитату одного из персонажей романа “Белая гвардия” Алексея Турбина: “Я б вашего гетмана за устройство этой миленькой Украины, повесил бы первым! Хай живе вильна Украина вид Киева до Берлина! Полгода он издевался над русскими офицерами, издевался над всеми нами. Кто запретил формирование русской армии? Гетман. Кто терроризировал русское население этим гнусным языком, которого и на свете не существует? Гетман. Кто развел всю эту мразь с хвостами на головах? Гетман”. 

Помещики Сасс-Тисовские умели все делать своими руками: на ферме у них был свой виноградник, птичник с курами, утками и гусями (Светлана Юрьевна уверяла, что в детстве она была самой настоящей деревенской девчонкой: в ее обязанности входило кормление пернатых), стадо коров; они сами собирали урожай, могли зарубить дикого кабана, разделать его на колбасы; засолить сало, наварить варенье, сшить башмачки для родившегося во время войны внука Николая; смастерить для внучки кукольный домик, да и всех тряпичных кукол нарядить. Бабушки и дедушка обожали свою внучку. Светлана Юрьевна, вспоминая слова Маршака: “Того, что требует дочка, должно быть выполнено - точка!” - заменяла слово дочка на внучка. Правда, с кукольным домиком маленькой Светлане пришлось расстаться, так как мама велела подарить его бедной русской девочке по имени Мушка. С ранних лет мама прививала дочери такие качества, как милосердие, щедрость и сострадание; одновременно и характер воспитывала.

Светлана хоть и сильно обиделась на маму, но перечить ей не смела, маму все слушались беспрекословно. “Самые главные жизненные ориентиры я получила от мамы”, - говорила Светлана Юрьевна. Уважение и преклонение перед мамой испытывал даже их пес-байстрюк по имени Джульбарс. Когда в комнату входил глава семьи, Джульбарс и ухом не вел, продолжая мирно спать на диване, но стоило ему заслышать шаги мамы, как он тут же скатывался с дивана, сворачивался клубочком на полу и преданно смотрел на нее. “В детстве я была страшной хулиганкой, и когда мама на меня сердилась, я ей говорила: ‘Ну, как же, мама, ведь я святая Фотиния, меня нельзя ругать!’ А мама отвечала, что, попади я в Колизей, я бы сама съела любого льва”. За этим воспоминанием следовал ее заразительный смех.

Вообще, представить себе Светлану Юрьевну без шуток и смеха невозможно. Даже, когда ей было совсем худо, мы умудрялись над чем-то посмеяться. По Скайпу я показывала Светлане Юрьевне росший у меня в саду куст фотинии с красными, как пламя, листьями. Светлана Юрьевна знала всех моих садовых визитеров: белок, сорок, ворон, дроздов, лис, соседских котов и собак. Она восхищалась каждым распустившимся цветком: полянкой благоухающих ландышей, синими мускариками, крокусами, нарциссами, горшками с лавандой, гиацинтами. Ей казалось, что цветы у меня “расцветают особенно радостно!” Она тут же вспоминала миф о спартанском царевиче Гиацинте, чья красота сразила самого Аполлона, случайно убившего объект своего обожания во время метания диска. Виной нелепой смерти Гиацинта стал бог западного ветра Зефир, который тоже был влюблен в прекрасного юношу: он слегка лишь изменил направление ветра, отчего диск, брошенный Аполлоном, размозжил Гиацинту голову. Зато из крови Гиацинта и слез Аполлона выросли прекрасные цветы. Самые простые и обыденные вещи превращались у нее в мифологические притчи, содержащие различного рода архетипы, которые, по ее мнению, оказывали гораздо большее влияние на возникновение литературных текстов, чем конкретные факты.

Не могу не пересказать историю про кабана, вместо волка угодившего в капкан, которую Светлана Юрьевна рассказывала, заливаясь смехом. Ее дедушка, решив защитить свое хозяйство от волков, расставил по периметру фермы несколько капканов. В один из них угодил кабан. Подцепив вилами кабана, дедушка кричал своему зятю: “Юрка, руби!” Но Юрий Николаевич умел только перо в руках держать, а не топор или нож. Потом дедушка долго подтрунивал над своим затем, закручивая колбасы из убитого кабана: “Ну, вот, Юрка! Интеллигент! Кабинетный работник! Не может даже кабана зарубить!” Мясо этого кабана помогло семье выжить в голодную военную зиму. Еще одну веселую байку о своих великосветских бабушках-сводницах Светлана Юрьевна разыгрывала в лицах, как настоящая артистка. В течение многих лет ее парижская бабушка регулярно отправляла своей сватье на юг Франции одиноких молодых людей, вручая им перед отъездом утку, с наставлением доставить ее по назначению. “Утка” означала, что прибывшего с ней гостя следует поскорей женить или выдать замуж. Бабушка Сасс-Тиссовская, в свою очередь, отправляла таких же одиноких знакомых с уткой в Париж. Светлана Юрьевна полагала, что ее стремление пристроить своих студентов у нее от бабушек-сводниц.

Хотя юг Франции назывался “свободной зоной”, русские эмигранты считались “неблагонадежными” и находились под постоянным надзором не только вишистской жандармерии, но и гестапо. В 1943 году после победы Красной Армии в Сталинградской битве в дом к Завадовским с обыском нагрянуло гестапо. Висевшая на виду у всех в столовой карта военных действий на Восточном фронте, где красными стрелками было отмечено наступление Красной Армии, а синими - отступление немцев, привело нежданных гостей в бешенство, правда, Юрий Николаевич не растерялся и объяснил им, что красным цветом он обозначал большевистскую Россию, а синим - немецкую. При обыске обнаружились также письма из Англии от тети Риммы, которая была замужем за английским морским офицером, сопровождавшим северный конвой в Мурманск. Тогда Англия была союзником Советского Союза, что расценивалась немцами как прямая связь с врагом. В завершении всего на чердаке гестаповцы нашли старые номера журнала “Крокодил”, что вконец обескуражило их.

Поздно вечером на ферму к уважаемому “месье Сасс” (произнести фамилию Сасс-Тиссовских французы не могли, как и фамилию Завадовских: Юрия Николаевича называли “Зава”) приехал знакомый французский жандарм и сказал, что своими глазами видел ордер на арест всей семьи и высылку их в Дахау, откуда им уже не выбраться. Донос на них написали русские соседи - “доброжелатели”, обвинившие семью Завадовских в симпатиях к Советскому Союзу. После войны с семьей предателей местные жители расправились крайне жестоко: их сбросили живыми в колодец и забили камнями.

В ту же ночь, спасаясь от гестаповцев, вся семья с новорожденным младенцем покинула дом и бежала в горы. Они взяли с собой самое ценное: корову, старенький автомобиль “Рено” и карточки Юрия Николаевича - заготовки для арабского словаря; их упаковали в коробки из под обуви; одну из них поручили нести восьмилетней Светлане. Вскоре Юрий Николаевич примкнул к “макизарам” - участникам движения Сопротивления. До открытия Второго фронта семья скрывались в горах, прячась в холодном, полуразрушенном доме, где на одной половине комнаты расположились все члены семьи с грудным ребенком, а на другой, через занавеску, - корова. Зима стояла холодная, а развести костер, чтобы согреться и приготовить еду, боялись, так как их укрытие могли обнаружить немцы. Спасали семью от голодной смерти, как вспоминала Светлана Юрьевна, партизаны и простая крестьянская женщина, которая делилась с ними всем, чем могла.

IMG_4433_copy.jpg

Как известно, война вызвала раскол среди русской эмиграции. Одни надеялись, что Гитлер спасет потерянную ими Россию и освободит от коммунистов, другие верили в победу Красной Армии. Страшную историю рассказала Светлана Юрьевна о том, как профашистски настроенные соотечественники избили до полусмерти ее отца в Русском доме, в Ницце, где по приезде из Болгарии, работал сторожем ее дед Василий Митрофанович. Это случилось в начале войны. В Русском доме представители Белого движения и дворянского общества готовили вечер памяти отца Юрия Николаевича - полковника императорской гвардейской кавалерии Николая Осиповича Завадовского. Во время торжества один из великосветских соотечественников поднял бокал шампанского и провозгласил тост за Гитлера - освободителя России. Юрий Николаевич Завадовский, не раздумывая, плеснул шампанским в лицо этому человеку. Крайне возмущенное изысканное общество набросилась на сына героя торжества и безжалостно избило его до полусмерти. Прошел день, ночь, а Юрий Николаевич не возвращался домой. Дедушка Василий Митрофанович заподозрил что-то неладное и отправился в Ниццу. Он сразу заметил, что в Русском доме от него все отворачиваются и прячут глаза. Не добившись ни от кого никакого ответа, Василий Митрофанович вышел на улицу, зашел в близлежащий парк, сел на скамейку и вдруг услышал тихий стон в кустах. Там он нашел своего окровавленного зятя с переломанными ребрами. Его выбросили на улицу, как собаку, спрятав впопыхах в кусты. С тех пор отец Светланы Юрьевны навсегда порвал с той частью русской эмиграции, которая восхваляла Гитлера, твердо решив, что “с титулами покончено; этот театр больше не нужен”. Тогда и появилось желание вернуться на родину и стать ей полезным. “У меня было две любви - повторял Юрий Николаевич Завадовский. - Родина и Париж”.

Светлана Юрьевна тоже никогда не кичилась своим происхождением, категорически отказываясь принимать участие в расплодившихся с началом перестройки всевозможных дворянских собраниях. Она не верила в титулы и в аристократизм по крови - все это она считала анахронизмом. “Tempora mutantur, et nos mutamur in illis” (“Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними”), а нашим новоиспеченным аристократам это в голову не приходит”. Для нее существовал один высший титул - аристократизм духа. Ей абсолютно чужды были надменность, спесь, фанаберия; она всегда была естественной и доброжелательной.

Вскоре после “горячей войны” началась “холодная война”, вновь поставившая Юрия Николаевича перед выбором: остаться во Франции, уехать в Америку или переехать в Прагу, чтобы быть ближе к России. В Праге он подал прошение в советское посольство о репатриации всей семьи на родину. Долгое время ему отказывали, тянули с ответом, что, возможно, оградило их от ГУЛАГа. “В 1953 году умер Сталин, что нас и спасло”, - поясняла Светлана Юрьевна. Как-то по просьбе Светланы Юрьевны я навестила в Лондоне ее кузину Александру, которая рассказала мне, что ее мать - Римма Васильевна была категорически против возвращения Юрия Николаевича в СССР, считая, что своим отчаянным поступком он погубит всю семью, но Юрий Николаевич стоял на своем: он не мог себе представить, что его “дети вырастут нерусскими”. Кузина Светланы Юрьевны совсем не говорила по-русски, о чем весьма сожалела.

Привожу ее рассказ о появлении семьи Завадовских в Ташкенте: “Нам казалось, что мы попали на Марс, представляете, мой отец с рыжими усами, в кожаной кепке, в брюках гольф и в клетчатом пиджаке, девочка в серых брюках, приличная мама и мальчик в шортах. Сразу было видно за версту, что мы иностранцы. За нами велась слежка. Мама называла этих людей ‘ангелами-хранителями’”. Как у Гумилева: “После стольких лет / Я пришел назад. / Но изгнанник я, / И за мной следят’.

Перед тем как вернуться на родину в начале 50-х годов Завадовские продали все свое имущество во Франции, чтобы не стать обузой для советского государства, а самим заплатить за свое жилье. Дом, купленный для них на иностранную валюту, оказался глинобитной мазанкой с земляным полом и без каких либо элементарных удобств: колонка с водой стояла на улице, даже выгребную яму им пришлось вырыть самим. Увидев развалюху без окон и без дверей, Юрий Николаевич пришел в отчаяние; он даже намеревался звонить генералу Шарлю де Голлю, но его мудрая жена напомнила ему, что Рубикон пройден, и теперь уже поздно звонить генералу де Голлю: с этого момента все трудности им придется преодолевать самим. Детям родители предложила “играть в Робинзонов!”

До кончины мужа - Валерия Александровича Волкова - Светлана Юрьевна раз в году, летом, выезжала на дачу, и этого события она ждала целый год. “Дорогая Лейла! А со мной неожиданно случилась беда: разъехался голеностопный сустав. Стала совсем неходячей. Могу только переползать с одра на каталку, и меня волокут до терраски, где я сажусь за компьютер и работаю над переводом папиной книги об арабских лубках. Как я буду ползать по дому, неизвестно, у нас очень тесно. Здесь мне лафа, и скатерть самобранка в виде трапезной, из которой нам приносят еду. Спасибо вам за комплименты, I am always fishing for them (я всегда выуживаю их). Из за такого обилия хвалебных отзывов я рискую заболеть звездной болезнью, а это намного хуже, чем защемление нерва в ноге! Я прямо смутилась, ведь, на самом деле, я развалина, а насчет молодости: ползаем еле-еле. Заказала инвалидную перевозку. Неохота уезжать, но пора. Не могу себе представить, что впереди будут долгие месяцы заточения в квартире! Простите за детали быта, но c'est la vie. Спасает только работа, общение, чтение интересных книг и слушание по ночам “France Culture”. Помните: ‘есть обычай на Руси на ночь слушать БиБиСи’, а я слушаю французов. Je vous embrasse, Claire”. 

Прочитав в моей книге заметку о землетрясении в Ташкенте в 1966 году, она ответила: “Я ведь тоже пережила землетрясение в Ташкенте. Тогда мы с Валерием Александровичем вынесли в одеяле нашего сынишку. Стена спальни дала трещину, а там в нише была знаменитая ‘Гранатовая Чайхана’ Александра Волкова. Это землетрясение дало толчок нашему отъезду из Ташкента. Читая вас, вспомнила рассказы моей мамы (она хорошо писала и печаталась в русских зарубежных журналах, например, в ‘Новоселье’). Ее всегда интересовали хитросплетения линий различных судеб. Как происходили знаменательные встречи между людьми, которым было суждено полюбить друг друга или безнадежно всю жизнь искать сою половинку. А какой чудный у вас рассказ ‘Шарушка’! Плачу и вспоминаю моих любимых песиков!”

Светлана Юрьевна часто рассказывала о близком друге их семьи Юлии Райтлингер и о наставлениях ее духовного отца - религиозного философа и богослова Сергия Булгакова: “Юля, берите шире, шире и еще - шире!” Отец Сергий Булгаков привел к Богу и митрополита Антония Сурожского. Я много лет ходила в русскую церковь в Лондоне на беседы митрополита Антония по четвергам. Однажды в скаутском лагере мальчика Андрея Блума - будущего митрополита Антония Сурожского уговорили послушать беседу отца Сергия Булгакова, оторвав его от игры в волейбол. Лектор говорил так громко, что “я начал прислушиваться, и то, что он говорил, привело меня в такое состояние ярости, что я уже не мог оторваться от его слов; он говорил о Христе, о Евангелии, о христианстве”. Придя домой, мальчик попросил у матери дать ему Евангелие, но оказалось, что их четыре! Он решил прочитать самое короткое - Евангелие от Марка. “И тут я попался; я много раз после этого обнаруживал, до чего Бог хитер бывает, когда Он располагает Свои сети; потому что прочти я другое Евангелие, у меня были бы трудности; за каждым Евангелием есть какая-то культурная база; Марк же писал именно для таких молодых дикарей, как я. Этого я не знал, но Бог знал. И Марк знал, может быть, когда написал короче других”.

Юлия Николаевна Рейтлингер - инокиня, художница-иконописец вернулась из Франции в СССР в 1955 году после 35 лет эмиграции. В СССР она вынуждена была зарабатывать на хлеб росписью платков, а иконы дарила друзьям, пряча их в коробках из-под конфет. Навещая Завадовских в Ташкенте, когда хозяйка дома варила в ведре серые макароны и жарила на неисправной керосинке котлеты для многочисленных гостей, среди которых были и вернувшиеся из ГУЛАГа ссыльные, Юлия Рейтлингер с сестрой журили хозяйку: “Нельзя опускаться до быта, надо жить жизнью духа…” Или вопрошали, а что она думает о Платоне или Сократе, на что Галина Васильевна отвечала, что в настоящий момент она варит в ведре макароны и ничего ни о Платоне, ни о Сократе не думает. Эта сцена напомнила мне притчу о Марфе и Марии: когда Иисус пришел к ним в дом, первая засуетилась, принялась собирать на стол, а вторая устроилась у ног Иисуса “премудрость Божию черпать”. Марфа возмутилась, а Иисус сказал: "Ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно. Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у нее…” 

В Ташкенте в доме Завадовских на Шелковичной улице собирались люди, близкие по духу: среди них было много знакомых ссыльных, которые когда-то в Праге также ожидали разрешения на въезд в Советский Союз. 

Вот еще одно из посланий Светланы Юрьевны: “Как все сходится на круги своя! Но начну с конца вашего письма: фраза Арсения Тарковского о круговой поруке добра взята им из известного высказывания Матери Марии Скобцовой. (Во время немецкой оккупации Парижа мать Мария спасала еврейских детей от отправки в Освенцим. Ее арестовали, и она сама оказалась в концентрационном лагере Равенсбрюк, где добровольно пошла на казнь в газовую камеру вместо молодой женщины. Это произошло за неделю до освобождения лагеря солдатами Красной Армии - 31 марта 1945 года.) С ней дружила Юлия Николаевна Рейтлингер. Она мне эту фразу часто повторяла. В книге о папе ‘В поисках утраченного Востока’ о ней тоже найдете воспоминания. Мне хотелось, чтобы через эти краткие воспоминания ‘ожили’ те изумительные люди, которые меня окружали с первых дней жизни, и сделали мою нелегкую жизнь столь интересной и насыщенной. Я следовала примеру предыдущего поколения во всем. А Юлия Николаевна Рейтлингер помогла преодолеть отчаяние, которое обрушилось на меня после смерти сына…” Юлия Николаевна Рейтлингер умерла 31 мая 1988 года; похоронена в городе Чирчике, близ Ташкента, на Троицком кладбище. Хочется верить, что ее могила сохранилась.

Светлана Юрьевна называла себя неверующей вольтерьянкой. “А что говорил Вольтер?” - вопрошала она себя: “Если бы Бога не было, его следовало бы придумать. Ибо все в природе вопиет о том, что Он существует’”. В этом афоризме заключено глубокое противоречие. Я помню слова митрополита Антония Сурожского о том, что христианин проявляется в деле, в поступках, а не в словах, поэтому я воспринимала ее, как истинно верующего человека, несущего миру свет и добро, даже, если она считала себя вольтерьянкой.

Иногда Светлана Юрьевна говорила, что мы с ней чем-то похожи. Опережая мой вопрос: чем же мы похожи, она отвечала: “Ну, как же! Мы воспринимаем мир не одноколейно: вы же не надуваетесь, как рыба-шар, когда ваше мнение не совпадает с чьим-то еще. Большинство людей считают свою точку зрения единственно правильной, за что платят высокую цену. У них ума палата, да ключ потерян. Разумеется, всегда приятней быть в кругу единомышленников, чем в стане людей противоположного мнения. Мы с вами относимся к себе с иронией, можем посмеяться над собой, чего многие и в мыслях не допустят. Вы, как мне кажется, страдаете тем же недугом, что и я. Знаете, что говорил Ницше? ‘Чем шире твое объятье, тем проще тебя распять’. Думаю, вам тоже доставалось на орехе из-за ваших ‘широких объятий’… У меня сегодня новость: принесли новые сапожищи, я их прозвала луноходами. В таких Армстронг ходил по луне. Мои новые черевички! Еще ко мне пришла моя любимая парикмахерша, и я крашусь в блондинку к приезду племянника, чтобы не выглядеть старой бабой Ягой! Пришлю фото, чтобы похвастаться. Доброго вам дня, affectueusement, Claire”. Я должна заметить, что Светлана Юрьевна до последних дней выглядела “с иголочки”: всегда нарядная, элегантная, ухоженная.

Когда Светлана Юрьевна болела и ей приходилось все время проводить в постели, она звонила мне чаще: ей почему-то казалось, что я на нее действую благотворно, а я просто старалась отвлечь ее от печальных мыслей. “Дорогая Лейла, я очень тронута вашим вниманием. Видимо, анафилактический шок случился из-за сочетания двух несовместимых антибиотиков. Вот такие пироги. Вот так на нас отразились космические явления: затмение луны, противостояние Марса и пр. А впереди беседа о космизме! Постараемся завтра поговорить по Скайпу. Ваша Нурия”.

Лишь дважды за все время нашего знакомства Светлана Юрьевна звонила мне поздно вечером и жаловалась, что после смерти мужа ей очень одиноко (Валерий Александрович Волков умер весной 2020 года); она вспоминала о своем сыне Котике и плакала. Вот ее теплые воспоминания о праздновании дня рождения мужа: “Первого мая день рождения мужа. Валерию Александровичу 90 лет! 90 тюльпанов, плов, братья Волковы. Будем устраивать прием дома. К нам уже съехались гости из Франции и прочих мест. А гость жаждет угощений и бесед. Держись Фотиния! I am at a loss, как я смогу принять всех в малюсенькой квартирке. Как жаль, что вы далеко. С французской компанией будем слушать старые пластинки и петь песни Монтана. Я никак не могу прийти в себя и осознать, что 60 лет нашего счастливого брака уже кончились, хотя за эти годы вместе нам пришлось так много пережить, особенно уход нашего дорогого сынишки Коли (Котика). ‘Куллу сана уа эта тайеб’! (это по-арабски, чтобы каждый год вы были здоровы! )”. 

Бывало, Светлана Юрьевна сетовала на то, что страдает от своего острого языка. Своим студентам она давала “клички”, которые она выбирала из сборника стихов Гийома Аполлинера “Бестиарий, или кортежа Орфея”, героями которого являются более двадцати пяти животных: кошки, мыши, павлины, голуби, зайцы, кролики, медузы, блохи с мухами, слоны с гусеницами, верблюды со львами и многими другими бестиями. В одном из своих посланий она писала: “В моем видеокурсе широко показан бестиарий творческого воображения в литературе. Мечтаю как-нибудь вам рассказать об этом”. Моего московского приятеля - йога Кирилла Светлана Юрьевна окрестила Кочевником, и это прилепилось к нему, как клеймо. Светлана Юрьевна передавала через него подарки: однажды она послала мне клюкву в сахаре, но Кочевнику пришлось заехать в Ниццу по работе, где местные муравьи полакомились ее угощением. Светлану Юрьевну необычайно обрадовало, что ее гостинец пришелся по душе муравьям Лазурного Берега, где она провела свое детство. К счастью, другой ее подарок - оловянный подсвечник до меня доехал и стоит у меня на столе. 

В 1966-м году, по приглашению тети Риммы, Светлана Юрьевна снова оказалась на юге Франции. Их приезд с Валерием Александровичем произвел всеобщий ажиотаж: местные жители приходили посмотреть на “советских людей”. Некоторые их откровенно боялись, другие приглашали на приемы и коктейли, среди них оказались художники Марк Шагал, Надя Леже, Андрей Ланской и Юрий Анненков.

Как-то в итальянской газете я нашла статью, что в Помпеях итальянскими археологами была обнаружена невиданная доселе фреска. Я тут же переслала Светлане Юрьевне этот материал, зная, что она жила с родителями в Помпеях. Вот ее ответ: “Дорогая Лейла, я не знала об открытии этого чуда! Какая красота! И как раз к моей теме: не только о бестиарии, но и о смешении реальности с изображением. Специалист как раз об этом говорит. Настоящие цветы были посажены таким образом, что глаз естественно переходил к растениям и животным, изображенным на стене. Лары становились как бы реальными. Прямо по Бодрийяру. Обнимаю, Chiara (это мое имя по-итальянски)”. Для древних римлян “лары” - божества, покровительствующие дому и семье.

Приведу еще одну забавную и очень типичную для наших бесед историю. После вакцинации AstraZenica я попала в больницу, где в меня влили букет всевозможных внутривенных коктейлей, после которых в течение недели меня преследовали галлюцинации, весьма схожие с полотнами Босха. По ночам на меня из мрака наплывали сонмы прозрачных и сверкающих медуз - они окружали меня, беспрепятственно проходили сквозь руки, тело, закручивали в воронку и тащили за собой через стену в океан, но тут же возвращались обратно. Я поведала Светлане Юрьевне о своих весьма пугающих ночных гостях, что вызвало у нее бурный восторг: “Да-да-да-да-да! Ну, как же! Это потрясающе! Это же медузы из ‘Бестиария или кортежа Орфея’ Аполлинера!” И тут же она продекламировала четверостишье, обращенное к Медузе: “Méduses, malheureuses têtes / Aux chevelures violettes / Vous vous plaisez dans les tempêtes, / Et je m’y plais comme vous faites”. (“О бедные медузы, с бурой / Растрепанной шевелюрой, / Вы ждете не дождетесь бури - / А это и в моей натуре!”)

После публикации книги “В поисках потерянного Востока” у Светланы Юрьевны родилась идея создания фильма, который мог бы начаться как детектив: “Представьте: сидят трое ученых (Викентьев, Завадовский и Коростовцев) в Каирском египетском музее. Читают надпись на древней стеле. Все трое русские. Рассказывают друг другу какими путями их занесло к пирамидам, как они прониклись любовью к древнему Востоку. Как надо понимать душу древнего человека, чтобы понять те таинственные знаки, которые он начертал. А потом идет уже фантасмагория. Хаос разрушения древних цивилизаций. Прошлое возрождается путями неведомыми, из осколков и надписей старинных на непонятном языке… Хочу потом рассказать вам про еще один мой очередной бредовый план. Обнимаю, Claire.” 

Тогда же мне приснился сон об ее отце. Не откладывая в долгий ящик, я пересказала его Светлане Юрьевне: “Дорогая Светлана! Читаю повторно книгу о вашем отце. Вы совершили Поступок - воскресили ваших родителей. Какое чудо познакомиться с ними, узнать об их жизни. Ночью мне приснился ваш отец. Он стоял один в огромном пустом спортзале и размышлял, как осуществить прыжок, какой-то опасный кульбит назад, ибо таково было условие советских властей для получения разрешения ему вернуться в Россию. Ваш отец стоял у края мата и всю ночь обдумывал, разумом понимая, что прыжок неосуществим. Тогда он стал припоминать движения дервишей, которые обладали тайными знаниями и способностями полного контроля над телом. И вдруг в мыслях у него появилась древняя схема владения не только телом, но и каждой мышцей. Вокруг позвоночника проходила спираль, которая так пружинила, что без труда могла отправить тело в иные измерения. Он приподнялся на правой ноге, сжался, оттолкнулся и отпустил спираль, завис в воздухе, а потом мягко приземлился на ноги. Следившие за ним “ангелы-хранители”, как называла стукачей ваша мама, открыли рты от удивления... И дали разрешение возвратиться на родину. Вот такой странный сон”. Вскоре я получила ответ: “Это что-то мистическое: у папы перед возвращением было ощущение прыжка со скалы в пропасть. Он вспоминал эпизод из ‘Тысячи и одной ночи’, когда, чтобы избежать встречи с разбойниками на узкой горной тропе, герой сказки, держась за корень куста, повисает над бездной, а разбойники проходят над ним, не увидев его. Он висит в воздухе и видит, что корень, на котором он повис, подгрызают две мыши, одна черная, другая белая (день и ночь), и скоро он все равно провалится в эту расщелину. Как это все удивительно, и встречи людей и их поступки и, главное, решаем ли мы сами или стихия решает за нас…”

Меня поразил ответ Светланы Юрьевны, хотя чему удивляться, ведь сны - часть реальности, в которую мы пока не способны проникнуть. Сон мой, бесспорно, связан с прочтением книги. Но откуда взялся образ прыжка, схема дервишей? Я ее запомнила и узнаю, когда увижу: в этом у меня нет сомнения. 

Когда я впервые побывала в гостях у Светланы Юрьевны, я получила это послание: “Дорогая Лейла, ваш визит для меня незабываемый. Как я рада, что мы смогли, наконец, увидеть друг друга воочию. Сегодня заскочил на минутку наш Кочевник и привез от вас роскошные подарки. Я даже смущена, такие красивые шали я получала только от покойной тети Риммы, маминой сестры. Ваша сине-золотая шаль, с удивительными узорами - роскошь. И сочетаются по цвету с подсолнухами Ван Гога. Рада тоже, что вы не очень разочаровались моим видом ‘во плоти’. ‘Дано мне тело, что мне делать с ним’… Сейчас самое главное для меня научиться просто жить. Это в моем-то возрасте ! Спасибо за все, Claire”.

Последние письма Светланы Юрьевны: “У меня вчера были недолго друзья итальянцы. Страшно боятся ковида. Вообще, у всех настроение плохое. Мы, как ежики в тумане. Я, к сожалению, чувствую себя неважно. Господи, когда кончится этот карантин, изоляция, в которой я живу всегда, а сейчас она переносится еще труднее из-за запрета принимать у себя друзей!” Кто-то из ее долгожданных гостей заразил ее, сам того не зная. Я просила ее повременить и не принимать гостей, но напрасно. Мы, по-прежнему, “трепались” ежедневно, я подбадривала ее, как могла.

В среду 16 февраля Светлана Юрьевна звонила мне около одиннадцати утра, когда у меня заканчивался урок китайского языка. Я перезвонила ей сразу же после занятий, но на мои звонки уже никто не отвечал. Сиделка Ирина сказала, что Светлана Юрьевна слышала мои звонки, но у нее в это время находились врачи скорой помощи, и разговор не состоялся. Светлану Юрьевну забрали в больницу. На следующий день 17 февраля 2022 года в 11:45 утра ее не стало.

Той же ночью мне приснился сон. Светлана Юрьевна пригласила меня на свою выставку (во сне я подумала: странно, ведь художник - ее муж). Вместо знакомой квартиры, я увидела дворец, похожий на Строгановский, что на Невском проспекте в центре Питера, правда, его почему-то обрамляли две башни из собора Парижской Богоматери. В окнах второго этажа горел свет янтарного цвета. Свет лился из маленьких настенных светильников с оранжевыми абажурами. Я с несколькими друзьями поспешила зайти внутрь дворца, желая поскорее встретить Светлану Юрьевну, но нас остановил мажордом со словами, что без нее он не имеет права пускать нас на выставку. Вдруг я услышала знакомый, задорный, звонкий голос хозяйки дома. Она пригласила меня следовать за ней. Мы зашли в комнату отдыха, где дамы обычно пудрят свои носики и приводят себя в порядок. Правая стена довольно просторной комнаты была зеркальной. В отражении зеркал я впервые увидела Светлану Юрьевну стоящую на своих ногах в светло-зеленом шелковом платье с вышитыми цветами, как на одежде Флоры на картине Боттичелли “Весна”. Стена с левой стороны была уставлена флаконами духов. Подойдя к стене с полками, на которых тесно стояли флаконы с духами (какие-то из них были полными, другие совсем пустые), я спросила, зачем ей пустые флаконы? Она ответила, что каждый их них хранит свой уникальный запах, свою историю. Во сне я тут же пожалела, что выбрасывала пустые флаконы, а с ними и эпизоды из своей жизни. Светлана Юрьевна сгребла рукой все флаконы и передала их мне; какие-то из них падали на мраморный пол, но не разбивались. Мы вышли вместе с ней в зал, она поманила меня и моих друзей следовать за ней по парадной лестнице на второй этаж. Я сделала несколько шагов и спросила, почему на ее доме-дворце (почему-то дворец меня не смутил) две башни? “Ну, как же, - радостно ответила она. - В одной башне в детстве жила я, а в другой - мой брат”. Она продолжила бодро подниматься по лестнице, не оборачиваясь, я следовала за ней, но шаги мои замедлялись и перед тем, как она открыла дверь на второй этаж, я остановилась… и проснулась…

В завершении мне хочется поделиться дорогим для меня отзывом Светланы Юрьевны на мою статью “Киношники и философы. Дерек Джармен, Людвиг Виттгенштейн, Софья Яновская, Александр Пятигорский и другие…”: “Милая Лейла, ваш рассказ читается на одном дыхании! Атмосфера передана через краткость фраз, гамму цветовых впечатлений и невероятную непредсказуемость ассоциаций. Стиль напоминает, как не странно, философа Ж.Ж. Руссо. Тут и размышления одинокого путника и его ‘язык страстей’, но главное, цепочка, на которую неожиданно нанизываются, как бусины, исторические события, имена и судьбы людей, случайно оказавшихся в вихре мира. У Йейтса есть стихотворение, помню только эти слова: ‘Turning and turning in the widening gyre”… Вот это воронка внутри страшного вихря. (строчка из стихотворения Йейтса “Второе пришествие”) Она расширяется и втягивает в себя. Хороши также и цветовые мазки: синее и голубое, красное и черное, все детали, такие как перчатки, домик, могильная плита, рояль. Главное искусство - это превратить впечатления в кино, где каждый видит свой фильм. Элем Климов плюется, глядя на английскую порнушку, войны мелькают кадрами пистолетов, чудовище Гитлер может привлечь Людвига Витгенштейна именно своей чудовищностью, и так далее. А за рассказом, казалось бы, таким эклектичным, вдруг возникает калейдоскоп правды жизни и ее невероятной сложности и непостижимости! У вас прекрасно развита фантазия и ассоциативные переходы. Ведь это самое интересное: видеть повторяемость человеческих сюжетов в разных ситуациях и разных культурах. ‘I think you are the real ambassador not only Swedish, but for the all cultural relations in the world’ (‘Я думаю, что вы настоящий посол не только Швеции, но всех культурных связей мира’). Какой вы неутомимый труженик и творец! Поздравляю и жду новых творческих успехов. Поговорим, когда поймаю вас в Скайпе. А пока, обнимаю, Nouria.” 

“Omnia mutantur, nihil interit” - “Все меняется, ничто не погибает”, как утверждал Овидий в своих “Метаморфозах”. Мне хочется верить, что душа Светланы Юрьевны - душа просветителя - поднимется в Высший Свет, где она встретит своих любимых французских поэтов, родных, близких и друзей… А для нас она навсегда останется в наших сердцах.

Лондон, 17 февраля 2023 года