Этюд о лжи. Часть 1

         К зиме 1942 года Юлий Марголин, счастливо покинув захваченную немцами Польшу, потеряв 35 килограммов из 80 довоенных, в состоянии алиментарной дистрофии попал в лагерный лазарет в Архангельской области. Доктор философии после Берлинского Университета, автор российской газеты "Накануне", уроженец Польши, перебравшийся в Палестину в 1936 году и поехавший по семейным делам на родину в 1939, где и был справедливо захвачен НКВД как "социально опасный элемент” в июне 1940 года, был на грани смерти.

        “11 дней лежал я в хирургическом стационаре. После 2 1/2 лет, проведенных в состоянии непрерывного ошеломления - со времени немецкого вторжения в Польшу, когда огромная волна подхватила меня, вынесла из привычного и нормального мира и занесла "по ту сторону жизни", куда не полагается заглядывать благополучным европейцам, я, наконец, имел возможность передохнуть и осмыслить, что произошло со мной и с человечеством.

 Я был полумертв. Я весь состоял из отчаяния и страха, из упорства и надежды, но эмоциональные реакции такого рода не могли мне помочь на краю гибели. Мне надо было восстановить нормальное самоощущение. Тогда я вспомнил старую теорию Аристотеля о "катарзисе" и стал лечить себя особыми средствами.

 Способность и потребность логической мысли вернулась ко мне. Часами я лежал без движения, упорно размышляя. Потом я записывал - не ход мысли, а только последние выводы и формулы. Таким образом, в течение 11 дней была написана небольшая, но очень важная для меня в тогдашнем состоянии работа:"Теория лжи".

 … Это был мой реванш: "non ridere, non lugere, sed intelligere" ("не смеяться, не плакать, но понять". Б. Спиноза - И.М.). То, что окружало меня, что дыбилось над моей головой, что окутывало удушающим кольцом меня и мое поколение - была ложь. Логическая и психологическая природа лжи, ее культурно-историческое проявление были моей темой на исходе зимы 1942 года...Максик вылечил мои фурункулы, а я отплюнулся от моих преследователей работой "о лжи". Я вышел из больницы с намерением жить и не даваться врагам.” (подчеркивания здесь и далее мои - И.М.).

 Ю. Марголин действительно вышел из лагеря в 1945 году и в конечном счете вернулся к семье в Тель-Авив. В 1947 он году закончил свой шедевр "Путешествие в страну зе-ка" - книга, которая сделала бы его, безусловно, мировой знаменитостью, будь она вовремя опубликована с соответствующей медийной подачей. Но ее долго никто не хотел печатать. Нельзя было говорить на весь мир о темных делишках победоносного дядюшки Джо, да еще и в беспощадных терминах западного аналитика, занесенного в снежный российский ад и понявшего его природу до основания. После первой малотиражной публикации на французском (1949) автор был даже "уличен" одним прокоммунистическим журналистом в "выдумывании советских лагерей"... Первое и неполное издание книги на русском прошло почти не замеченным в 1952 году. Теме ГУЛАГа надо было ждать еще 10-20 лет, чтобы наконец широко прозвучать в устах Солженицына, который, однако, не поднялся (не опустился?) до такого глубокого рассмотрения "расчеловечивания" заключенных, которое позже прославило Шаламова. Но первым заговорил об этом Марголин в специальной главе под этим названием.

        Нам не дано узнать, что именно в его трактате было сказано; записи были выкинуты в грязь на очередной пересылке вместе с другими текстами - никакая бумага "не разрешалась". Восстановить старое позже Ю. Марголин уже не мог, но все содержание книги позволяет предположить примерное направление мыслей.

        Ложь начинается с изменения смысла самых заурядных слов. “В лагере были изуродованы все без исключения люди и все вещи. Те же самые слова русского языка, которые употреблялись на воле, в лагере значили что-то другое. В лагере говорят: человек - культура - дом - работа - радио - обед - котлета - но ни одно из этих слов не значит того, что на воле нормально обозначается этими словами.” Чем не новояз Оруэлла, который прозревал подобные концепции примерно в то же время?

        Ложь пропитывает так называемую "культуру". “Советская власть …не отрицает культуры: она только передает ее в ведение жандармов и так ее препарирует, что каждый хам и тюремщик может чувствовать себя ее представителем и инструктором.” Чем не предвосхищение разглагольствования о "красоте, которая спасет мир" в устах пожизненного чекиста в то самое время, когда в Буче и Ирпене его ребята наводили порядок по-русски: "… в Неаполе уличный художник недавно нарисовал на стене дома портрет ныне "отмененного" на Западе...Достоевского. Это все-таки дает надежду, что именно через взаимную симпатию людей, через культуру, которая всех нас связывает и объединяет, правда, безусловно, пробьет себе дорогу" (В. Путин, март 2022). Пробьет, пробьет, особенно если “Калибры” немного помогут; без них Федор Михайлович может и не справиться.

        “Нет такого лозунга, нет такой нелепицы и лжи, которых нельзя было бы путем тысячекратных и многолетних повторений навязать сознанию человека. На этом механическом подходе и основана колоссальная работа советского радио на службе кремлевской диктатуры… Не надо убеждать; достаточно 255 раз повторять. Если бы радио трижды в день в течение 25 лет повторяло, что 2х2=5, то и это стало бы обычным убеждением советских граждан. В этом страшная опасность оглупления, которую современная техника создает в странах тоталитарного режима.” Чем не абсолютно точное понимание роли пропаганды еще в то далекое время?

        Подобных обобщений, которыми сейчас трудно кого-то удивить, полна эта удивительная книга, где многие наблюдения были сделаны впервые. Надо ли подчеркивать, как многое из этого продолжает оставаться почти таким же в современной России? Где идет не война, а "спецоперация"; где не захватывают территорию, а уничтожают "нацизм"; где один уголовник может привлечь в свою банду других уголовников прямо из тюрем, пренебрегая всеми писанными "законами"? Ложь, укрепленная прямым насилием, лежит в основе всего. Это чрезвычайно просто.

        Вот эпизод из "Штрихов к портрету" И. Губермана (1998). Высокообразованного человека арестовывают в 1935 году; время "идиллическое", рукоприкладство при следствии официально не разрешено; будет разрешено позже. Следователь теряет терпение, т.к. подследственный ничего не понимает и ни о каком заговоре рассказывать не хочет. "И он вдруг вышел. Я сижу. Входят в комнату двое мужчин, довольно молодых и в штатском. Очень, кстати, интеллигентного вида... Сбоку меня ударил тот, что пониже. В ухо. Дальше не помню... Били они меня минут тридцать. Очень, хочу признать, мастерски. Как-то, знаете ли, больно и унизительно..."

        "Через минуту возвращается в комнату следователь Буковский. Два стакана чая принес, два бутерброда с сыром, папиросы. Оживленный такой, приветливый. Вы здесь, говорит, не заскучали без меня? И вот тут — я до сих пор простить себе не могу — я ему рассказал, что только что было. Сказал, что жаловаться буду прокурору. Он так засмеялся душевно: это бред у вас какой-то был, гражданин подследственный. У нас советское государственное учреждение, соблюдается законность в полной мере; у вас, милейший, галлюцинации. Я ему синяки показываю по всему телу, уши распухшие показываю, кровь из них течет, о враче говорю, прошу зафиксировать побои — а он смеется. В камере, говорит, вы с кем-то не поладили, очевидно, а у нас такого не водится. А сидел я в одиночке, и ему это прекрасно было известно. Вот от смеха его и спокойствия — тут мне и стало страшно. Как-то враз и мигом я все понял, ясно и на всю жизнь. Уже полвека прошло, а помню озарение свое кошмарное. Всю систему понял, все устройство государственное, в котором так усердно участвовал."

Да, больше ничего добавлять не надо. Когда тебя избивают и говорят, что никто тебя не бил - дальше разговаривать уже смысла не имеет. Когда тебя, как Навального по давно закрытому делу, вновь сажают в тюрьму - не стоит тратить время на разборки. Когда заявляют, что мобилизация закончена, но продолжают набирать новыx и новых людей - как-то сложно спорить с таким государством. Оно действует по праву сильного и лжет по такому же праву. Могло бы, кстати, и не лгать - но продолжает по старой доброй традиции, которая меня всегда поражала. Прямая "диктатура пролетариата" Ленина, в которой насилие и произвол не нуждались в каком-то оформлении, была куда понятнее, чем появившаяся позднее сталинская "диктатура закона", когда самые чудовищные вещи оформлялись через бумажки. Именно этот жанр, при сохранении сущности - голого насилия - стал востребован и продолжает быть востребован в России, порождая неописуемую ложь по любому поводу. "Наша цель - закончить эту войну" - смело заявил недавно В. Путин, не убоявшись юридических последствий за свои крамольные слова – войны ведь, как известно, нет. Вот и Н. Патрушев вам подтвердит: “Мы не воюем с Украиной, потому что ненависти к простым украинцам у нас по определению быть не может”. Мы спецоперируем из любви к этому братскому народу.

        Cамое поразительное в книге Ю. Марголина, помимо точно понятых законов советского строя - это то, что полуживой человек в больнице, из которой может не выйти, едва получив физическую возможность просто собраться с мыслями и побыть относительно наедине, пишет не о своей истории, не о пройденных лишениях, не о боли и унижениях - а о лжи как о первопричине всего прочего. Именно это ему важнее всего зафиксировать в своем, возможно, последнем тексте. Концепция лжи имеет для него сверхважное значение даже в нечеловеческих условиях…