Киношники и философы. Дерек Джармен, Людвиг Виттгенштейн, Софья Яновская, Александр Пятигорский и другие…

Ученик - это факел, который можно зажечь, но только, если учитель горит.

Плутарх

Часть I. Дерек Джармен

После трехмесячного заболевания ковидной инфекцией, которую я умудрилась подцепить в самом начале ее появления в Англии в марте 2019 года, затем полугодовой борьбы с ее побочными явлениями, - все, на что у меня хватало сил, - это вести довольно вялую “переписку с друзьями” по электронной почте. Больше года я вообще не бралась “за перо”. Время влачилось в благодарности каждому наступившему утру и тому, что я могу дышать, ведь здоровье, как счастье, если ты его не замечаешь, значит, оно есть. Восточные мудрецы, отвечая на вопрос, что такое жизнь, говорили: “Жизнь - это вдох и выдох”. Как же они правы!

Пролетел год. Однажды теплым майским вечером ко мне зашли на чаек моя дочь с ее молодым человеком и школьной подружкой. На краю кухонного стола лежал конверт со старыми полароидными фотографиями: мне нужно было отсканировать некоторые из них. Ребята попросили посмотреть фотографии; их особенно заинтересовал снимок женщины в военной форме. “Кто это?” - спросили они. “Профессор математической логики Софья Яновская”, - едва сдерживая смех, ответила я. Они вытаращили глаза и недоверчиво переглянулись: ”Это ты?”

V_roli_professora_matematicheskoy_logiki_Sofi_Yanovskoy.jpg

Фото было сделано во время съемок фильма “Витгенштейн” эпатажного британского кинорежиссера Дерека Джармена. Мои слегка оторопевшие гости потребовали подробного отчета: как я попала на съемки этого фильма, кто такой Дерек Джармен, что это за Витгенштейн и Софья Яновская…

В конце лета 1992 года Дерек Джармен позвонил мне по телефону и предложил сняться в своем новом фильме “Витгенштейн” в роли профессора математической логики Софьи Яновской. “Четвертый канал” британского телевидения планировал выпустить двенадцать серий о величайших философах мира - от античной Греции до современности. Первоначальный сценарий был написан литературным критиком и марксистом Терри Иглтоном. В нем затрагивался небольшой отрезок времени, когда философ Людвиг Виттгенштейн находился в Кембридже в 1930-х годах. Режиссер не одобрил сценарий и решил все переделать: он хотел создать версию, которая охватила бы всю жизнь Виттгенштейна: с рождения до смерти. Действующих лиц в новом сценарии стало втрое больше: появился и мой персонаж. 

Для Дерека Джармена - Софья Яновская являлась собирательным образом России - мощным, притягательным, недоступным и загадочным. “Как у Черчилля что ли?” - полюбопытствовала я. Британский премьер-министр называл Россию “загадкой, завернутой в тайну и погруженной в мистерию”. Дерек подхватил: “Вот видишь, ты меня понимаешь на полуслове. Людвиг Виттгенштейн, как и многие другие интеллектуалы того времени, идеализировал Россию, для него это была - ‘Mother Russia”, ‘Holy Russia’, (‘Мать Россия’, ‘Святая Русь’), поэтому он так рвался туда”. Я замотала головой: “Дерек, ты сошел с ума! Я не актриса, а потом я никогда не снимусь в твоем фильме! Over my dead body! (Через мой труп!)” - “Но почему? Тильда считает, что идеально подходишь на эту роль…” До меня стало доходить, кто меня подставил - Тильда Суинтон - муза и вдохновительница Дерека Джармена.С Тильдой Суинтон я познакомилась на Эдинбургском фестивале в театре “Траверс” в 1987 году. Она играла в моноспектаклe немецкого драматурга Манфреда Карге “Человек человеку” женщину, вынужденную принять идентичность убитого мужа, дабы выжить в нацистской Германии. В Лондоне в театре “Алмейда” она блестяще сыграла Моцарта в маленьких трагедиях Пушкина “Моцарт и Сальери”. 

“Тильда никогда не ошибается - у нее первоклассное чутье”, - продолжал уламывать меня Дерек. Но я стойко отбивалась: “Дерек, я никогда в жизни не снимусь в твоем фильме!” - “Ты должна объяснить мне причину,” - не сдавался он. “Да потому, что ты подвесишь меня куда-нибудь голую, да еще и вверх тормашками, я тебя знаю…” Дерек явно не нашел мой аргумент убедительным, но клятвенно обещал не подвесить меня голой к потолку. “Только дай мне твой размер перчаток для костюмера”. Он окончательно сбил меня с толку этими перчатками… 

После разговора с Дереком я позвонила Тильде, которая чистосердечно призналась, что у нее бы не получилось уговорить меня, а Дерек урезонил самого сэра Лоуренса Оливье - легенду британского кино - сняться у него в фильме “Военный реквием”, а также известную американскую джазовую певицу Элизабет Уэлш спеть песню “Stormy weather” (“Штормовая погода”) в его шекспировской постановке “Бури”. Эту песню она впервые исполнила в ночном клубе Гарлема “Cotton Club” в 1933 году.

После нашего разговора я отправилась в галантерейный магазинчик уточнить размер перчаток для художника по костюмам - Сэнди Пауэлл. Она была обладательницей Оскара за костюмы к фильму Сэлли Поттер “Орландо” (по роману Вирджинии Вульф) с несравненной Тильдой Суинтон, которая сыграла в картине как женские, так и мужские роли. В джарменовской команде работала еще одна номинантка на “Оскар” - художник по гриму Мораг Росс - это она превращала Тильду в неузнаваемые образы в той же картине “Орландо”. Дерек собрал своих единомышленников на фильме “Караваджо”, где впервые появились его дива - Тильда Суинтон, и многие другие актеры, включая Карла Джонсона, сыгравшего главную роль в картине “Витгенштейн”. Тильда работала с Дереком Джарменом девять лет, вплоть до его смерти в 1994 году. Ему было пятьдесят два года.

Дерек Джармен никогда не учился на режиссера, по образованию он художник. Тильда Суинтон тоже не имела актерского образования и считала это большим плюсом. “Профессиональные актеры создают свою роль изнутри, - говорила она. - Они играют, а я вижу себя частью мизансцены, в которую я должна вписаться”. Именно такого подхода требовал Андрей Тарковский от своих актеров.

Дерек Джармен подарил мне мой кинодебют, хотя в “Жертвоприношении” Андрея Тарковского я появилась в образе ангела, отраженного в зеркале, правда, этот эпизод оказался в корзине, но Андрей вручил мне бобину с “ангелом” на “вечное хранение”. В Стокгольме Петр Тодоровский снял меня в образе секретаря шведского посла в “Интердевочке”, к счастью, и секретаря постигла та же участь корзины.

V_grimernoy_u_Morag_Ross.jpg

С Дереком Джарменом я познакомилась благодаря советскому кинорежиссеру Элему Климову (его имя - аббревиатура из начальных букв основоположников марксизма-ленинизма - Энгельса, Ленина, Маркса), с которым работала переводчицей в Швеции. Первый раз Элем Климов приехал в Лондон с Глебом Панфиловым. Почему-то им сразу же захотели увидеть бронзовую скульптуру Чарли Чаплина на Лестер-сквер. Затем Элем Климов приехал в Лондон с оператором фильма “Орландо” Алексеем Родионовым. В Лондоне Элем Климов надеялся заручиться поддержкой британского продюсера для своей картины “Мастер и Маргарита”. Мы встретились с одним из влиятельнейших британских кинопродюсеров - Дэвидом Паттнэмом, ныне членом Палаты лордов. В 1986 году на Каннском кинофестивале фильм “Миссия”, который продюсировал лорд Дэвид Паттнэм, удостоился “Золотой пальмовой ветви”. На высшую награду претендовал тогда и Андрей Тарковский с фильмом “Жертвоприношение”. “Дэвид Паттнэм пригласил нас в свое загородное поместье, где мы ловили рыбу в пруду, а на нас с другого берега поглядывали косули. Очень жаль, что мечте Элема Климова не суждено было сбыться.

Узнав, что Элем Климов находится в Лондоне, Дерек Джармен попросил организаторов кинофестиваля устроить встречу с ним в студии, где он заканчивал монтаж своего фильма “На Англию прощальный взгляд”. Климов смотрел на экран, где мелькали гомоэротические сцены, с каменным лицом. Название фильма “The Last of England” (“Прощание с Англией”) Дерек позаимствовал у художника XIX века Форда Мэдокса Брауна. На картине-тондо молодая пара покидает родные берега Англии, отправляясь в поиски лучшей жизни за океаном. В то время из Англии в Австралию ежегодно эмигрировало около трехсот пятидесяти тысяч человек. 

“Сейчас будет хорошая сцена, которую мы снимали на море, рядом с атомной электростанцией в Дандженессе,” - радостно оповестил Климова Дерек Джармен. В десятиминутном эпизоде на фоне моря и горящего костра героиня Тильды Суинтон пытается освободиться от пышного свадебного наряда, напоминающего платье принцессы Дианы; она режет его огромными ножницами, рвет зубами, стонет, кричит, но не может выпутаться из него: платье опутывает и душит ее. Последняя сцена - намек на освобождение “королевы сердец” британцев от пут лживого брака с принцем Чарльзом. Тильда Суинтон училась вместе с будущей принцессой Дианой в одной школе-интернате для британской аристократии в графстве Кент. Матильда Суинтон сама происходила из древнейшего шотландского рода. Дерек сказал, что этим фильмом он пытается показывать беспросветную жизнь отчаявшегося молодого поколения, упадок и гибель тэтчеровской Англии, правление которой длилось целое десятилетие. Некоторые мои русскоязычные друзья в Лондоне восхищались Маргарет Тэтчер, а англичане, особенно люди искусства, ненавидели ее. В студенческие годы в Кембридже Тильда Суинтон вступила с Коммунистическую партию Великобритании. Традиция вступать в коммунистическую партию тянется со времен “кембриджской пятерки” - сети агентов советской разведки. Муза Дерека Джармена - аристократка, коммунистка и шотландская сепаратистка, ратующая за отделение Шотландии от Англии.

После просмотра фильма Дерек, ерзая на вращающемся стуле, ожидал комментариев Климова, но разговора не получилось. Климов попросил меня немедленно увести его отсюда. Пришлось сказать, что Климов спешил на важную встречу. “Какое бессвязное, отвратительное нагромождение порнографического бреда! - возмущался Климов. - Неужели кто-то дает деньги на эту грязь?” Бескомпромиссный Климов отверг мое предположение, что для режиссера этот фильм - крик души. Дерек был первым в Англии, кто публично заявил о своей нетрадиционной сексуальной ориентации. После съемок “Караваджо” в 1986 году в прессе появилось его признание о том, что он инфицирован вирусом СПИДа.

В картине “Витгенштейн” рассказывается о гении современной западной философии, о “божественном Людвиге”. Снимался фильм на скромный бюджет в двести тысяч фунтов. Съемки начались пятого октября 1992 года и продолжались ровно двенадцать дней. Небольшая студия, где снимался фильм, располагалась неподалеку от Британского киноинститута и станции метро Ватерлоо; стоимость аренды студии исчерпала почти весь бюджет, поэтому актеры работали практически бесплатно с семи утра до полуночи. Режиссер обязан был отснять в день шесть минут готового материала (длина фильма 72 минуты), чтобы уложиться в бюджет и короткий съемочный период. Из-за нехватки средств Дерек принял решение задрапировать стены и пол студии в черный цвет и на театрализованном фоне снять предельно яркие, кричащие цвета нарядов своих персонажей (розовые, красные, синие, желтые, зеленые, оранжевые), за исключением “серого образа” самого Людвига Виттгенштейна, одетого в твидовый пиджак, светлую рубашку с открытым воротником, серые фланелевые брюки, пузырящиеся на коленях, и грубые, начищенные ботинки (что импонировало бы персонажу фильма “Москва слезам не верит”). Именно так кембриджский философ выглядел на черно-белой фотографии, висящей на стене у режиссера, костюмера и гримера. Карл Джонсон был поразительно похож на своего героя. 

Akter_Karl_Dzhonson_v_roli_Lyudviga_Vittgenshteyna1.jpg

Единственный раз, когда Витгенштейн повязал галстук, - это, когда он отправился в Советское посольство в Лондоне на встречу с советским послом Иваном Михайловичем Майским для получения визы в СССР. Витгенштейн бредил поездкой в страну Советов, где труд считался обязательным, что идеально сочеталось с его собственными убеждениями. Майский поинтересовался, говорит ли его собеседник по-русски? Витгенштейн заносчиво предложил: “Попробуйте меня”. Выдержав экзамен, он произнес: “Русский, - самый прекрасный язык, который можно воспринимать на слух”. Растроганный Майский выдал Виттгенштейну туристическую визу.

Перед поездкой в СССР Виттгенштейн принялся изучать русский язык вместе со своим другом Фрэнсисом Скиннер. На первом же уроке Витгенштейн заявил, что хочет читать Достоевского и Толстого в оригинале. Во время Первой мировой войны Витгенштейн не расставался с “Кратким изложением Евангелия” Льва Толстого. Витгенштейн был убежден, что все ответы на философские вопросы есть у Толстого и Достоевского, а также в Евангелие от Матфея. “Матфей - содержит все, - говорил он. - Истинность Нового Завета не должна быть доказуема историками. Какая разница, если бы никогда не существовало такой личности, как Иисус, хотя у меня нет никаких сомнений, что такая личность существовала… Религия - это дело, которое решается исключительно между тобой и Богом”. Ветхий Завет Витгенштейн называл собранием иудейского фольклора. Виттгенштейн не был религиозным человеком, но рассматривал философию через призму религиозного мышления. “Если бы я думал о Боге как о другом существе, подобном мне самому, но вне меня, бесконечно более могущественном, тогда бы я считал своей непосредственной задачей бросить Ему вызов…” После смерти своего незаурядного ученика, Фаня Паскаль обнаружила в его библиотеке книгу “Преступление и наказание”, в которой над каждым словом было проставлено ударение. В книге Фрэнсиса Скиннера о Виттгенштейне меня до слез тронуло прилежно переписанное им стихотворением Пушкина “Бесы” на русском языке. В нем было всего две ошибки в строке: “Вьюга злится, вьюга плачет…” Слово “вьюга” написано без мягкого знака (“вюга”), а глагол “злится” с мягким знаком.

Кембриджский философ собирался уехать в Советский Союз на постоянное место жительство и заняться там “пролетарским трудом”. Как и Бернард Шоу, Виттгенштейн восхищался коммунистическим строем Сталина за то, что вождь дал всем людям своей страны работу. “Страдания, которые претерпевает Россия, обещают нечто в будущем, в то время как вся наша болтовня бессмысленна,” - говорил он. Бернард Шоу, возвращаясь из Москвы в Англию, писал: “Я уезжаю из государства надежды в наши западные страны - страны отчаяния…” Единственная вещь, которой страшился Витгенштейн в СССР, - это клопы. Седьмого сентября 1935 года Витгенштейн отплыл на пароходе из Англии в Ленинград и прибыл туда двенадцатого сентября, а четырнадцатого сентября Витгенштейн приехал на Ленинградский вокзал в Москву, где пробыл десять дней. Он поселился в гостинице “Националь”, самостоятельно разъезжал по городу на автобусах и трамваях, изучая улицы и площади столицы. В Москве произошла знаменитая встреча с моей героиней - основателем советской философии математики Софьей Александровной Яновской, с которой он долго переписывался и даже посылал ей из Англии лекарства от диабета. Когда Витгенштейн появился на философском факультете Московского государственного университета, Яновская воскликнула: “Не может быть, неужели это тот самый великий Витгенштейн?” Английский гость очаровал ее своей открытостью и искренним интересом к стране, в которой она жила. В Москве Виттгенштейна интересовало абсолютно все. После продолжительной беседы, посвященной проблемам современной философии, Софья Яновская посоветовала кембриджскому коллеге “больше читать Гегеля” (в фильме у меня есть эта реплика). Витгенштейн отверг ее предложение, заявив, что он был единственным профессором философии, который ни слова не читал у Аристотеля. Яновская предложила своему гениальному гостю и “коммунисту в душе” место преподавателя в Московском или в Казанском университете. В последнем учился кумир всей его жизни - Лев Толстой. Но Витгенштейн рвался в колхоз или на завод работать фрезеровщиком или сталеваром. Всю жизнь Витгенштейна не покидала мысль забросить философию и заняться чем-то полезным… но профессор математики и философии Софья Яновская уверила его, что рабочих и колхозников в Советском Союзе самим девать некуда. По сути, моя героиня, с которой он распивал чаи на кухне ее коммунальной квартиры, где она жила с маленьким сыном, спасла ему жизнь. Кто знает, чем бы закончилась эта авантюра, останься он в СССР? Двадцать девятого сентября 1935 года Витгенштейн покинул Советский Союз.

В Москве Витгенштейна тяготила грязь на улицах и во дворах. “Я не видел ни одного чистого ватерклозета, а это есть критерий культуры”. В Метрополитене он остался доволен чистотой и простором. Витгенштейн славился своим пристрастием к чистоте и порядку. Он восхищался совершенством пропорций мавзолея Ленина архитектора Щусева. (Дерек Джармен назвал мавзолей Ленина “гробницей революции”.) Храм Василия Блаженного на Красной площади привел Виттгенштейна в восторг: “Это одно из прекраснейших зданий, которые я когда-либо видел!” В Москве Витгенштейн посетил “Реалистический театр”, но сбежал со второго акта спектакля “Аристократы” по пьесе Николая Погодина о перевоспитании узников ГУЛАГа. А мог бы попасть на “Дни Турбиных” Булгакова во МХАТе!

Как Караваджо, так и Виттгенштейну, Дерек Джармен приписывал нетрадиционную сексуальную ориентацию, хотя соглашался, что доказательств в принадлежности своих протагонистов к гомосексуализму нет. Витгенштейн был крайне щепетилен в вопросах личной жизни. Близко знавшие его люди утверждали, что он был целомудренным пуританином, не позволявшим никому даже дотронуться до себя. Возможно, его дружба с молодыми людьми была платонической любовью родственных душ.

Летом 1926 года Витгенштейн вернулся в Вену, которую бесконечно любил, где помогал главному архитектору своей сестры в постройке ее нового дома на улице Кундманнгассе. (В 1945 году в нем размещалась казарма советских солдат.) В Вене он встретил очаровательную светскую женщину из Швеции - Маргариту Респингер и влюбился в нее, он даже изваял ее бюст. У них завязался роман, и он всерьез собирался на ней жениться, но с условием не иметь на первых порах интимных отношений и не заводить детей, так как мир и без того полон страданий. В 1931 году Витгенштейн привез свою возлюбленную в Норвегию, чтобы подготовить ее к совместной духовной жизни. Они жили в разных домах и на протяжении двух недель почти не виделись. Людвиг все время проводил в раздумьях и молитвах. “Молиться, значит, думать о смысле жизни,” - наставлял он ее. У себя в чемодане Маргарита обнаружила письмо, в котором Людвиг рассуждал о послании апостола Павла к коринфянам о любви. От своей избранницы он требовал набожной серьезности, от которой ровно через две недели Маргарита сбежала в Рим. Неудачная поездка в Норвегию положила конец его планам жениться, но дружба между ними продолжалась до тех пор, пока Маргарита не вышла замуж в 1933 году.

Несколько слов я должна сказать о бурной жизни моей героини. Софья Неймарк родилась в еврейском местечке Гродненской губернии в 1896 году. Во время Гражданской войны она участвовала в большевистском подполье, вступила в ряды Коммунистической партии большевиков, сражалась в боях, была комиссаром Красной армии и не расставалась с наганом! Вместе с другими большевиками она попала в плен к белогвардейцам. Ее пытали и приговорили к расстрелу. Во время расстрела она сумела прыгнуть в реку, переплыть на другой берег и тем самым спасти себе жизнь. Софья Александровна Яновская была легендарной личностью, которой восхищался Исаак Бабель. 

Мой давний приятель - философ, востоковед и писатель Александр Моисеевич Пятигорский, посмотрев фильм “Витгенштейн”, пришел, мягко говоря, в ярость! Он гневно отчитал меня за ошибки, допущенные в картине. Особенно он негодовал по поводу моего стилизованного под военную форму наряда, черной каракулевой папахи с красной звездой, клипс с изображением Ленина, которые переделали из моих значков. Он ужаснулся напомаженными губами и лайковыми перчатками. “Чушь собачья! - кричал он в телефонную трубку. - Профессор Яновская была абсолютно синим чулком - маленькая, толстенькая, невзрачная, в очках, а вы из нее сделали красноармейца-гейшу! А она, между прочим, создатель русской школы философии математики…” Объяснять художественное мировоззрение режиссера Пятигорскому было бесполезно, я лишь заметила, что для режиссера - это собирательный образ. “А если собирательный образ, так какого х… в титрах указано ее имя?” Пятигорский не забывал припудривать свою филиппику матерком. Если бы я призналась Саше, что в некоторых дублях я еще размахивала перед носом гения современной философии красным японским веером, демонстрировала красный креолин и кожаные черные сапоги выше колен… он бы перестал со мной разговаривать! Несмотря на заслуженную взбучку, я бесконечно благодарна Саше Пятигорскому за то, что он спас картину от дурацкого ляпа. В сценарии у меня была реплика: “Читали ли вы работу Сталина “Марксизм и вопросы языкознания?” Я поделилась с Сашей вкравшимися сомнениями по поводу датировки сталинской работы. И снова Пятигорский крушил безграмотность и халатность создателей фильма. “Они что там все идиоты? - вопил он. - Виттгенштей был в Советском Союзе в 1935 году, а сталинская работа появилась в газете “Правда” 20 июня 1950 года”. На следующий день я передала достоверные сведения режиссеру, на что он заявил, что это несущественно. “Мне нужно показать сталинскую эпоху с ее террором и Сибирью”. В конце концов, режиссер убрал эту реплику у добавил в текст имя Троцкого - первейшего врага Сталина. “Троцкий это опасно, Троцкий - это Сибирь!” - в ужасе отвечала Софья Яновская на вопрос Виттгенштейна, читала ли она Троцкого? 

Недавно мне стало известно, что на философских факультетах студенты смотрят и обсуждают фильм Дерека Джармена.

Иногда с Дереком и Тильдой мы захаживали в кафе “Валери” в районе Сохо, где часами болтали обо всем на свете. Они, по обыкновению, проклинали Маргарет Тэтчер и ее правительство; мечтали, как и Витгенштейн, посетить Советский Союз (Дерек Джармен и Тильда Суинтон побывали в Москве. Директор Музея Наум Клейман даже разрешил им посидеть в кресле Самого Сергея Эйзенштейна!). “Я никогда не перестану быть коммунисткой, - говорила Тильда, - потому что я верю в идеалы справедливости, но коммунистическая партия в этой стране превратилась в левых демократов без каких-либо идеалов”. Наши взгляды диаметрально расходились, так как я жила в СССР, а они только фантазировали о нем. Наши отцы были военными. У Тильды отец - генерал-майор, он служил в послевоенном Берлине, где некоторое время жила вся их семья; у Дерека отец был летчиком-бомбардировщиком, принимавшим участие в ковровых бомбардировках, отчего впоследствии страдал всю жизнь. Моему отцу не было и шестнадцати, когда закончилась война, но он приписал себе год и поступил в летное училище в Кенигсберге, в надежде успеть побомбить немцев. Дерек был уверен, что в детях военных, побывавших на поле сражений, заложена карма отцов. Я добавила, что в Советском Союзе, война живет в целом народе. В 1993 году Дерек подарил мне книгу “Витгенштейн” с подписью: “Витгенштейн Лейле. С наилучшими пожеланиями. Дерек Джарман. И большое спасибо”.

Hizhina_Dereka.jpg

Весной 1986 года в поисках цветущих полей с синими колокольчиками для фильма “Сад” Дерек Джармен предложил своему другу Киту Коллинзу (в фильме он играл друга философа Джонни) и Тильде перекусить в пабе “Pilot” на берегу моря, который известен на всю Англию самой лучшей жареной рыбой с чипсами. Осмотревшись, Дерек сказал, что хотел бы провести здесь остаток жизни. Проезжая на машине мимо рыбацких домиков, Тильда заметила на одном из них табличку о его продаже. По дешевке Дерек приобрел себе “Prospect cottage” (“перспективный коттедж”), который называли “чернобыльской хижиной” из-за близости к АЭС в Дандженессе. Коттедж с ярко-желтыми оконными рамами был выкрашен в черный цвет. На одном из его фасадов Дерек водрузил текст стихотворения Джона Донна “Восход Солнца”. На галечном мысе Дерек разбил свой знаменитый сад. Для философа Виттгенштейна отдушиной было кино, а для режиссера Дерека Джармена - садоводство. “Я ждал всю жизнь, чтобы разбить свой сад на гальке Дандженесса”. С моря Дерек приносил коряги и металлические железяки, из которых сооружал скульптуры и выкладывал вокруг них геометрические фигуры и круги. В детстве родители Дерека подарили своему четырехлетнему сынишке лейку, лопатку и красочную книжку о растениях; с тех пор у него появилась страсть копаться в земле и сажать цветы. “Постигшие бессмысленность печалей растят цветы и не считают дней…”

В “субботу” лета, как писала Цветаева (“Лето - как выходные. Такое же прекрасное, и так же быстро проходит. Июнь - это пятница, июль - суббота, август - воскресенье…”), мы отправились с Леной и ее другом Бернардом в Дандженесс - посетить могилу Дерека, его дом и сад. Он похоронен на старинном церковном кладбище Святого Клемента под пятисотлетним тисом. “Красные ягоды тиса - это яд, который отгоняет демонов от кладбищ”, - писал Дерек в своей книге о цвете “Хрома”. На вертикальной черной плите выгравирован только автограф режиссера, а сверху на плите лежали морские камни и ракушки. Мы положили между ними дикие цветы. На кладбище моросило, а когда мы подъехали к его дому, нас встретило солнце, светившее до позднего вечера. Дом был закрыт, похоже в нем давно никто не жил. Я захватила с собой книгу Дерека “Сад”. Лена прочитала вслух стихотворение Джона Донна, текст которого размещался на стене дома. Некоторые буквы прикрепленного к стене текста стихотворения отвалились и лежали на земле - их некому было восстановить на место. Но сад был таким же, каким его оставил хозяин дома. Вокруг никого не было, и мы полежали на разогретых камешках среди диких маков и трав. Затем посидели на берегу моря, где Дерек снимал несколько своих фильмов, включая тот, который привел Элема Климова в ужас. Мы залезли по колено в холодную воду, послушали гипнотический шум камней, которые смывали набегавшие волны и уносили с собой в море. Лена нашла несколько “куриных божков” - оберегов с дырочками на удачу. Перед отъездом мы заглянули в любимый паб Дерека “Pilot” с пропеллером разбившегося в 1942 году самолета; ближе к морю стояли несколько поржавевших якорей двухсотлетней давности с цепями и болтами (ржавое железо крошилось, как сгнившее дерево), с табличкой почтить молчанием затонувшие корабли и погибших в них матросов. 

Когда Дерек умер, свой траур Тильда обратила в перфоманс под названием “The Maybe” (“Может быть”). На протяжении недели она по восемь часов лежала с закрытыми глазами в стеклянном боксе в галерее современного искусства “Серпантин”. Я заходила на ее перформанс несколько раз и мне казалось, что она, действительно, спала.

С фильмом “Сад” связано еще одно воспоминание: в 1990 году в Лондон на лечение от лейкоза приехал совсем еще молодой, талантливый питерский актер Никита Михайловский, известный по фильму “Вам и не снилось”. Никите требовалась пересадка костного мозга; он был очень болен, но временами случались недолгие периоды ремиссии. Тогда он рисовал, сочинял сказки и сценарии. С женой Катей они устраивали выставки, даже ездили на море к моей подруге - актрисе Каролайн Блэкистон. Каро, как ее звали близкие, в то время разучивала на русском языке роль Шарлотты Ивановы в пьесе “Вишневый сад”, у которой “собака и орехи кушает…” Я предложила Никите поработать с ней перед ее предстоящей поездкой в Таганрог; позже Каро сыграла эту роль и на сцене МХАТа. Однажды меня осенило познакомить Никиту с Дереком. Никита очень обрадовался, и я отправилась к Дереку в гости. Жил он рядом с Шафтсбери авеню (лондонский Бродвей) в доме, который назывался “Феникс”. У него была маленькая квартира, служившая ему офисом, студией и сценой. Дерек метался по комнате, проклиная британские кинокомпании, финансирующие “дерьмовые” фильмы, тогда как ему в очередной раз отказали в финансовой поддержке. Я рассказала Дереку о Никите, о его стойкости и стремлении победить болезнь. Дерек тут же откликнулся и сказал, что снимет Никиту в своем фильме “Сад”. Через дней десять Дерек позвонил и сказал, чтобы мы приезжали, но Никите снова стало хуже и он попал в больницу. В апреле 1991 года в возрасте двадцати семи лет Никита скончался. Через три года не стало и Дерека. 

Na_mogile_Dereka_Dzharmena.jpg

Будучи тяжело больным, Дерек Джармен снял свою последнюю картину, где на экране фигурирует один синий цвет. Он назвал ее Blue” - “Блю”. Его вдохновил немецкий художник Ив Кляйн, для которого синий цвет означал бесконечное пространство, вечность, цвет неба и моря. Последний раз я встретилась с Дереком и Тильдой, как всегда, в их любимом кафе “Валери”; Дерек практически уже ослеп. Я прочитала ему стихотворение грузинского поэта Николы Бараташвили “Синий цвет”, в котором закольцована жизнь человека под сводом синего цвета. Потом спросила, знает ли он, что в России людей нетрадиционной ориентации называют “голубыми”? Он улыбнулся и сказал: “Теперь я знаю, что выбрал правильное название”. “Blue” переводится с английского как “синий” и “голубой”. “Blue sky” - “голубое небо”, “blue sea” - “синее море”, “blue” также означает “грустный”, “печальный”. Последний фильм Дерека Джармена я посмотрела на Эдинбургском кинофестивале осенью 1993 года; фильм получил приз - “Лучший британский фильм”. Зал встал и долго аплодировал, когда Дерек поднялся на сцену…

Часть II. Людвиг Виттгенштейн

Людвига Виттгенштейна в детстве звали “малышом Люки” - он был младшим в семье. Людвиг Йозеф Иоганн родился в Вене двадцать шестого апреля 1889 года в одной из баснословно богатых семей Австро-Венгрии. Его отец - Карл Витгенштейн был сталелитейным магнатом, коллекционером и меценатом, а мать Леопольдин - пианисткой. Карла Витгенштейна в шутку называли “министром изящных искусств”. Он дружил с Фрейдом, Брамсом, Малером, Кларой Шуман и Ричардом Штраусом, все они выступали в его музыкальном салоне. Густав Климт написал свадебный портрет его дочери Маргарет. В семье было восемь детей - три дочери и пятеро сыновей. Воспитывались они в сказочной роскоши. В их барочном дворце на Alleegasse было семь роялей и двадцать семь репетиторов. Людвига с детства окружала музыка, но сам он предпочитал разбирать и собирать швейную машинку домашней швеи, чтобы самому сконструировать игрушечную швейную машинку. Уже в детстве “малыша Люки” занимали вопросы, “зачем люди говорят правду, когда врать гораздо выгоднее”. Став философом, он сказал: “Мой отец был бизнесменом, и я тоже бизнесмен: я хочу, чтобы моя философия походила на бизнес - что-то улаживала и приводила в порядок”. Однажды его брат Пауль играл на рояле, а Людвиг что-то мастерил в противоположном крыле дома. Неожиданно Пауль вбежал в его комнату с криком: “Я не могу играть, когда ты в доме. Я чувствую твой скептицизм, проникающий даже сквозь стены!” Уже тогда Виттгенштейн оказывал сильное воздействие на окружающих. Во время Первой мировой войне талантливому пианисту Паулю Виттгенштейну оторвало правую руку. Морис Равель написал для него знаменитый Концерт для фортепиано с оркестром для левой руки. 

Трое старших братьев Витгенштейна покончили с собой. Смерть как будто ходила за Людвигом по пятам, отнимая у него самых дорогих людей. В возрасте двадцати трех лет покончил с собой кумир его юности Отто Вейнингер - автор скандальной книги “Секс и характер”. Сам Людвиг страдал психическими расстройствами и не раз был близок к самоубийству. “То, чего я страшусь больше всего - это сойти с ума,” - признавался Витгенштейн кембриджскому другу Дэвиду Пинсенту, с которым путешествовал по Исландии и Норвегии. Во время Первой мировой войны Дэвид Пинсент погиб в воздушном бою. Ему было двадцать шесть лет. Близкие друзья сражались по разные стороны фронта. В своем дневнике Витгенштейн записал: “Каждый день я думаю о Пинсенте. Он унес с собой половину моей жизни”. Витгенштейн посвятил Дэвиду Писенту свой первый труд - “Логико-философский трактат” (“Tractatus Logico-Philosophicus”), который был написан в окопах на Русском фронте и позже в итальянском плену. “Логико-философского трактат” Витгенштейн считал фундаментом для философии и математики. Основные тезисы “Трактата” звучат так: “О чем невозможно говорить, о том следует молчать. Все, что может быть сказано, должно быть сказано ясно. О том, что не может быть сказано ясно, как этика, эстетика, религия, лучше не говорить вообще”. Фрэнк Рамсей - математик, философ, экономист и наставник Виттгенштейна в Кембридже (он перевел “Трактат” Виттгенштейна на английский) умер в возрасте двадцати шести лет.

В Кембридже Витгенштейн часто ходил с друзьями на концерты и в “киношку” (“flick”), как Витгенштейн называл американские фильмы. Смотрел исключительно мюзиклы, вестерны и детективы, в которых напрочь отсутствовала какая-либо интеллектуальная составляющая. Витгенштейн всегда сидел в первом ряду, чтобы не отвлекаться от происходящего на экране. “В кино я как-будто принимаю душ и смываю все свои мысли от лекций,” - говорил он. Английские и европейские картины раздражали его и казались излишне заумными. Вместе с Дэвидом Пинсентом они исполняли сонаты Шуберта: Дэвид играл на фортепиано, а Витгенштейн насвистывал мелодию - он был виртуозом художественного свиста. В своем дневнике Дэвид Пинсент пишет, что Людвиг болезненно боялся смерти и каждый день уверял его, что скоро умрет, но боялся он не смерти, а того, как бы не прожить оставшуюся часть жизни впустую. Еще одним близким другом Виттгенштейна, умершим совсем молодым - в двадцать девять лет - был Фрэнсис Скиннер, с которым он собирался поехать в СССР. Он умер в 1941 году. Из-за “демонического” давления своего наставника Фрэнсис Скиннер оставил занятия в университете и начал работать механиком. Витгенштейн отговаривал всех своих учеников от профессиональной философской деятельности, считая ее бессмысленной и вредной. “Философы постоянно мутят воду. Они пытаются вас запутать, но истинных философских проблем не существует. Есть лингвистические, религиозные, математические, этические, логистические, но не философские”. Он советовал своим ученикам бросить Кембридж потому, что в нем “нет кислорода”. Для развития им нужно выйти за пределы академической среды, которая “вызывает тошноту”, и побыть среди обычных людей. Бертран Рассел обвинял Виттгенштейна в “растлении” лучших кембриджских студентов и аспирантов, бросивших из-за Людвига свое академическое призвание. Родители некоторых из них были простыми рабочими, отдавшими все, чтобы их сыновья учились в лучшем университете страны. “Твоя проблема в том, - попрекал его Рассел, - что ты сам не можешь до конца решить кто ты: мистик или механик”. Виттгенштейн осознавал, что был белой вороной в Кембридже. 

Любимыми писателями философа на всю жизнь остались Толстой и Достоевский. Роман “Братья Карамазовы” он перечитывал десятки раз; у Толстого больше всего ценил “Двадцать три сказки”. Самой любимой из них была “Три Старца”. “В этих сказках - сущность христианства,” - говорил он. Он также зачитывался американскими детективами и Агатой Кристи. Самой смешной вещью, по его словам, был рассказ Вудхауза “Коттедж ‘Жимолость’”.

Витгенштейн получил домашнее образование, но в четырнадцать лет отец отправил его в гимназию в Линц, где он проучился три года, с 1903 по 1906. Возможно, отец Людвига отправил сына в государственную школу (Realschule), чтобы уберечь его от самоубийства. В книге австралийского писателя Кимберли Корниш “Еврей из Линца” автор пытается представить версию, что Витгенштейн учился с Гитлером не только в одной школе, но и в одном классе. Они оба родились в 1889 году - Гитлер двадцатого, а Виттгенштейн двадцать шестого апреля (разница в шесть дней). Корниш также считает, что Гитлер ненавидел элегантно одетого богатого еврейского мальчика с изысканными манерами, говорившего, в отличие от него, на “hochdeutsch” - верхненемецком диалекте. Людвиг, хоть и не был отличником, но превосходил всех учеников своими интеллектуальными способностями. Не удивительно, что Гитлер завидовал ему. “Раненое тщеславие, - размышлял Витгенштейн, - самая разрушительная сила в мире. Источник большого зла”. Согласно автору, именно присутствие еврейского мальчика Людвига Виттгенштейна, хоть и крещенного в католическую веру, послужило причиной антисемитизма Гитлера. Хотя оба они боготворили Артура Шопенгауэра и Рихарда Вагнера; могли насвистеть любую из арий оперы Вагнера “Нюрнбергские мейстерзингеры”. Разумеется, нет никаких доказательств, что Виттгенштейн сформировал мировоззрение Гитлера, как нет никаких свидетельств того, что Витгенштейн был причастен к вербовке знаменитой Кембриджской пятерки советских шпионов, но автор книги убежден, что во время сталинского режима, предложить место иностранному гражданину, пусть даже философу, в университете, где учился Ленин, было невозможно. После разгрома гитлеровской Германии Витгенштейн с состраданием сказал своему другу Морису Друри: “В какой ужасной ситуации находится сейчас Гитлер…” - хотя все годы войны он ожидал разгрома гитлеровской Германии. После того, как Гитлер захватил его любимую Австрию, и первые бомбы упали на Лондон, Витгенштейн принял британское подданство. Но в Вене остались две его сестры, которым грозила неминуемая расправа и высылка в концентрационный лагерь. Брату Паулю пришлось заплатить более полутора тонн золота!, чтобы гарантировать их безопасность. Гитлер лично принимал участие в разрешении вопроса семьи Виттгенштейнов.

  В 1908 году Витгенштейн перебрался из Берлина в Манчестер, чтобы продолжить изучение инженерного дела и аэронавтики. Нежданно-негаданно он заинтересовался философией Бертрана Рассела и отправился к нему в Кембридж в 1911 году. Прямо с порога невысокий, щуплый, неуверенный в себе голубоглазый молодой человек с темными волнистыми волосами заявил, что хочет стать его учеником. Свалившийся с неба иностранец, плохо говорящий по-английски, потребовал от Рассела ответа: “Профессор, я круглый идиот?” - “Не знаю, - подозрительно отвечал Рассел. - А почему вы спрашиваете?” - “Если я круглый идиот, я стану воздухоплавателем. Если нет - философом”. В Кембридже Людвиг провел два года. В 1913 году он уехал с уверенностью, что навсегда излечился от философии. В 1929 году он вернулся в Кембридж, определенно, не излечившись от своего недуга. “Ну что ж, Бог приехал, я встретил его в 5.15 на вокзале,” - записал в дневнике друг и коллега Виттгенштейна Джон Мейнард Кейнс - известный экономист.

Ежедневно Бертран Рассел отправлял в Лондон письма своей любовнице - леди Оттолайн Морель, которую в фильме сыграла Тильда Суинтон. В литературный салон известной светской львицы захаживали Бертран Рассел, Вирджиния Вульф, Томас Элиот, Дора Кэррингтон, Йейтс, Кэтрин Мэнсфилд, которая была ученицей Гурджиева, и многие другие известные писатели и художники. Она жила в районе Блумсбери (Gower street, 10) рядом с Британским музеем. На доме установлена мемориальная доска.

Приведу несколько писем Бертрана Рассела о Виттгенштейне: “Мой немецкий друг угрожает быть сущим наказанием… Мой немец, который кажется, скорее, хорошим парнем, - ужасный спорщик и чрезвычайно утомителен… Мой немецкий инженер, мне кажется, просто дурак. Он думает, что ничто эмпирическое не может быть познано. Я попросил его принять, что в этой комнате нет носорога, но он не принял…” (эпизод спора о носороге есть в фильме) “Витгенштейн мне нравится все больше и больше. У него прирожденная страсть к теоретизированию. Он хочет обнаружить, как выглядят вещи на самом деле… Я провел ужасные часы с Витгенштейном… У него гордыня Люцифера… Он начал анализировать все, что было плохого между мной и им. Я сказал, что, по моему мнению, с обеих сторон это все нервы, а на глубине все в порядке. Тогда он сказал, что никогда не знает, когда я говорю правду, а когда просто из вежливости. Я разозлился, сел за стол, взял ручку и стал смотреть в книгу, а он все продолжал. Наконец я сказал: ‘Все, что вам требуется, это немного самоконтроля’. Тогда он, наконец, ушел с трагическим выражением на лице… Я боялся, что он покончил собой…” В 1912 году Рассел сказал сестре Виттгенштейна, что “следующий значительный шаг в философии будет сделан вашим братом”. 

На все нападки коллег, считавших присутствие Виттгенштейна в Тринити колледж бедствием, он отвечал, что “философ, который не принимает участие в дискуссиях, - это все равно, что боксер, который никогда не выходит на ринг”. Но придирки коллег продолжались: “Это человек, совершенно неспособен вести дискуссию”. Его первый доклад “Что такое философия?” произвел настоящий фурор; он длился всего четыре минуты вместо положенных двух часов.

В 1913 году умер отец Витгенштейна и Людвиг оказался наследником огромного состояния. Тогда он совершил свой первый безумный поступок: он отрекся от наследства в пользу семьи и пожертвовал огромную сумму денег деятелям австрийской культуры, включая художника Оскара Кокошку. Райнер Мария Рильке получил от Витгенштейна двадцать тысяч крон. “Вы совершаете финансовое самоубийство!” - предупреждали его адвокаты отца. Сам Витгенштейн жил отдельно от семьи и не умер от голода только потому, что началась Первая мировая война. Тогда Витгенштейн совершил свой следующий безрассудный поступок: он попросился на Русский фронт, так как погибнуть на фронте гораздо почетнее, чем застрелиться на диване своей гостиной или выпить яду в трактире (что сделал один из его братьев), а если его не убьют, то у него появится шанс стать порядочным человеком. “Близость смерти наполнит мою жизнь светом”. По причине слабого здоровья его хотели отправить в тыл. “Если это произойдет, я убью себя”, - записал в дневнике Витгенштейн, в надежде, что близость к смерти принесет ему избавление от депрессий. “Я чувствую глубокую печаль от ситуации с германской расой. Англичане - лучшая раса в мире - они не могут проиграть. А мы - можем и мы проиграем, если не в этом году, так в следующем. Мысль, что наша раса проиграет, приводит меня в состояние чудовищной депрессии, потому что я немец до мозга костей…” В начале 1916 года Витгенштейн был направлен на передовую линию восточного фронта австрийской армии. Он жаловался, что во время Брусиловского прорыва русской армии, он “потерял нить математических рассуждений…” За доблесть и отвагу Витгенштейн был награжден несколькими медалями. В конце войны он попал в плен к итальянцам. Университетские коллеги пытались освободить его, но Виттгенштейн отказался. Его освободили с другими пленными летом 1919 года. Его друг Дэвид Пинсент погиб, защищая “ту лучшую расу”, которой так восхищался Витгенштейн.

Вернувшись из плена, Витгенштейн совершил еще один сумасбродный поступок: он стал учителем начальных классов в глухих альпийских деревушках, где проработал более пяти лет. Его семья расценила это решение как безумство: миллионер и бедствующий сельский учитель! Он получал мизерное жалование, жил в убогой комнатенке и обедал в самой бедной семье. Крайнего аскетизма Витгенштейн придерживался до конца своих дней, полагая, что жесткая диета помогает при депрессиях. “Религия будущего должна стать в высшей степени аскетической: и под этим я не подразумеваю просто пост и воздержание. Я верю, что лишь если ты пытаешься быть полезным другим людям, это поможет тебе найти свой путь к Богу”. Деревенские дети обожали своего учителя. Он читал им “Евангелие”, возил на экскурсии в Вену, показывал музеи, рассказывал об архитектуре и устройстве различных машин. Местным пасторам он вслух читал “Братьев Карамазовых”. Здесь он выучился играть на кларнете, который хранил не в футляре, а в старом носке. Поначалу ему нравилась его работа, но уже через год он жаловался на подлость учителей, тупость крестьян и ничтожество всего рода человеческого. Завидовавшие ему учителя подали на него в суд за избиение учеников. В апреле 1926 года против него было возбуждено уголовное дело. Витгенштейн испугался, собрал вещи и уехал. От отчаяния он решил податься в монахи, но настоятель монастыря отговорил его и устроил на работу при монастыре садовником. Вскоре Витгенштейн захотел вернуться в Англию и найти там работу дворника или извозчика. По мнению близких, “малыш Люки” так и не повзрослел, а остался тем же эксцентричным, взбалмошным мальчишкой с полным отсутствуем светских манер, хотя вырос он в аристократической среде, где, согласно, Оскару Уальду манеры превыше морали (“manners before morals”).

Витгенштейн возвратился в Кембридж в 1929 году, но уже не как плохо говорящий по-английски немец. После публикации “Логико-философского трактата” он стал известным на весь мир мыслителем. В середине 1930-х годов у Виттгенштейна возникла потребность исповедаться во всех своих грехах, подобно Толстому. Учительнице русского языка Фане Паскаль он рассказал о двух своих грехах. Первый касался его еврейского происхождения, второй - постыдного проступка, совершенного им в бытность школьного учителя. По поводу первого он сказал, что в Кембридже все воспринимают его на четверть евреем, в то время как он - на три четверти еврей. Фаня Паскаль (Поляновская), бежавшая от еврейских погромов на Украине во время Гражданской войны, как никто понимала мучившие его мысли. Следующая часть признания касалась времени, когда, будучи учителем, он потерял контроль над собой и ударил до крови девочку из своего класса, а когда девочка пожаловалась директору, Витгенштейн смалодушничал и все отрицал. В конце концов, он не вынес мучений совести и поехал в альпийскую деревню просить прощения у всех учеников, которых он наказывал, в частности, у девочки, чей отец “заложил” его полиции. В своем дневнике Витгенштейн записал: “Когда моя совесть нарушает мое равновесие, я не нахожусь в согласии с чем бы то ни было. Например: меня делает несчастным мысль, что я обидел какого-то человека. Но что это такое? Можно ли сказать: поступайте в согласии со своей совестью, независимо ни от чего. Конечно, правильнее сказать: совесть - это голос Бога…” Исповедь Виттгенштейна не содержала никаких сведений о его сексуальных наклонностях.

Внезапная ярость Виттгенштейна устрашала не только детей, но и студентов, боготворивших его. Его побаивались даже друзья, поскольку каждый разговор с ним походил на “день страшного суда”. Диктаторская нетерпимость возникала из его стремления к совершенству. Каждую реплику, каждую мысль Витгенштейн подвергал сомнению, проверяя ее на истинность. “Не соглашайтесь с мной, - призывал он своих студентов. - Исследуйте каждую мысль сами…” Вокруг Виттгенштейна был создан культ: ему подражали, копировали его манеру говорить и жестикулировать. Даже великий Рассел признал интеллектуальное превосходство своего протеже: “Его интерес к философии более страстный, чем у меня; по сравнению с лавиной его мыслей мои - какие-то жалкие снежки…” Рассел говорил, что Витгенштейн придает смысл его существованию.

В 1939 году учеником Виттгенштейна стал Алан Тьюринг - гениальный математик, создавший “Машину Тьюринга”, которая стала прообразом компьютера. Во время войны он взломал код немецкой шифровальной машины “Энигма”, что позволило британской разведке заполучить секретные данные нацисткой Германии. После войны Тьюринг был обвинен в “непристойном” поведении. Ему предложили сделать выбор между тюремным заключением или химической кастрацией. Алан Тьюринг выбрал самоубийство. Виттгенштейну не зря представлялась английская культура отвратительной, внушающей страх и отчаяние. Алан Тьюринг был единственным учеником, который позволял себе спорить и подвергать сомнению его мысли о логике и математике.

Во время Второй мировой войны Витгенштейн работал санитаром в лондонском госпитале. Он разносил лекарства по палатам и тут же советовал пациентам не принимать их. В 1947 году Витгенштейн ушел с профессорского поста. Всю свою энергию он посвятил завершению основного труда своей жизни - “Философским исследованиям”. Свой последний труд он назвал книгой, написанной для “прославления Бога”.

Обычно Витгенштейн проводил свои лекции в небольшой квартире на Уэвеллс-корт в Тринити колледж. Обстановка его квартиры была поистине спартанской: стул, стол, небольшой металлический сейф, в котором он хранил свои труды, и складная кровать, вроде раскладушки. На подоконниках стояли горшки с цветами, за которыми он бережно ухаживал. Студенты приносили с собой холщовые шезлонги (как в фильме Джармена), а кому не хватало места, устраивались на полу прямо у ног учителя. Виттгенштей обычно сидел в центре комнаты на деревянном стуле или ходил, энергично жестикулируя руками. Так как язык для него был образом мира, он рисовал его на черной доске. Иногда он застывал на месте, словно борясь со своими мыслями. Казалось, что он вытаскивал из себя каждое слово, как занозу. “Сколько различных слов в мире, и ни одного из них нет без значения”, - писал богослов Иоанн Златоуст.

Витгенштейн никогда не делал письменных заготовок. Однажды он записал свою лекцию, но “бумажные” мысли показались ему “затхлыми,” а слова “трупами” - и он навсегда оставил это занятие. Во время двухчасовых занятий никому не позволялось записывать его лекции, кроме одного-двух любимых учеников. Как правило, группа состояла из пятнадцати человек, но многие из них вскоре отсеивались: не каждый мог вынести накала его дискуссии. Иногда на лекции набивалось до ста человек - тогда открывали дверь, чтобы сидящие на лестнице могли его слышать. Теперь он говорил на прекрасном английском с небольшим немецким акцентом - всегда отчетливо и ясно, следуя своему “Трактату”: “Все, что может быть сказано, должно быть сказано ясно”. 

Язык и мир - центральные понятия его философии, они фигурируют как “зеркальная пара”. “Граница моего языка - это граница моего мира”. Он задавался вопросом: можно ли существовать вне языка? Как функционирует язык, почему мы называем зеленое “зеленым”, а красное “красным”? Он был убежден, что все предложения языка можно редуцировать в одно, которое отражает смысл всех предложений, а именно: дело обстоит так-то и так-то. Если нет названного словом предмета, то нет и предмета. Когда он заходил в тупик, пытаясь найти ответы на сложнейшие философские вопросы, у него вырывались возгласы: “Я дурак! Я - ужасный учитель! Я загнал себя в лисью нору…” За его откровенность студенты любили его еще больше. “Какова цель философии?” - спрашивал он их и сам же отвечал: “Избавиться от путаницы, распутать все веревки, показать мухе путь из мухоловки”. Каторжная работа его мыслей требовала предельной концентрации и колоссальной энергии. Студенты говорили, что никогда раньше не видели по-настоящему мыслящего человека. “Я показываю своим ученикам безбрежный ландшафт, но они не способны самостоятельно найти в нем свой путь”. Витгенштейн возвышал своих студентов до высот не соответствующих их собственной натуре. С годами он все более скептично воспринимал свою роль педагога, осознавая, что студенты не понимали его. “Мой способ мышления никому не нужен в настоящее время, - с грустью признавался он в конце своей преподавательской деятельности. - Я все время плыву против течения. Может быть, через сто лет люди захотят понять то, что я хочу выразить”.

Многие коллеги продолжали видеть в нем главного врага философии. После защиты в 1929 году докторской диссертации Витгенштейн снисходительно произнес: “Не волнуйтесь, вы все равно никогда не поймете, что я имею в виду”. Через десять лет решался вопрос о присуждении ему должности профессора в Кембридже. Комиссия долго колебалась, но пришла к заключению, что “отказать в месте по философии Витгенштейну - все равно, что отказать Эйнштейну в месте по физике”.

В книге Эдмондса Дэвида "Кочерга Витгенштейна” описывается спор между именитым австрийским философом Карлом Поппером, Расселом и Виттгенштейном, который состоялся на заседании Клуба моральных наук, двадцать пятого октября 1946 года. Спор длился десять минут, но о нем судачат и поныне. Он касался фундаментальных основ философии: существуют ли философские проблемы или только языковые головоломки “sprachspiel” - игра слов. Витгенштейн называл их “лингвистическими судорогами”, порожденными неверным употреблением языка. Эта короткая дискуссия чуть не разрешилась дракой между величайшими философами XX века. Виттгенштейн размахивал раскаленной кочергой, отстаивая свои убеждения, что никаких философских проблем не существует. Если бы в спор вмешался Рассел, то Витгенштейн мог бы ударить своего оппонента по голове. Они стояли друг против друга и говорили на предельно повышенных тонах. “Вы не понимаете меня, Рассел, - рычал Витгенштейн”. - “Вы путаете одно с другим, Витгенштейн, - защищал приглашенного гостя Рассел. Вы всегда все путаете”. В ярости Витгенштейн выбежал из зала, громко хлопнув дверью. Пастернак говорил, что заниматься одной философией “так же странно, как есть один хрен”. Виттгенштейн вторил этой мысли, утверждая, что профессия философа - это абсурд, своего рода живая смерть. Философия - побочный продукт непонимания, болезнь разума. Философия не способна ничего сформулировать, только язык служит описанием мира. Виттгенштейн мечтал создать такой труд, который звучал бы как симфония, как поэма.

Под конец жизни Витгенштейн отдавал все силы работе над окончательной редакцией “Философских исследований”, книге, которая послужила началом нового лингвистического направления в философии. Он не успел увидеть свой последний труд напечатанным. В 1950 году врачи диагностировали у него рак простаты. Последние несколько месяцев он провел в доме своего врача на улице Storey’s Way. У человека, родившегося во дворце, никогда не было своего дома: он всегда жил у друзей. Двадцать девятого апреля 1951 года (через три дня после дня рождения) Витгенштейн скончался. Ему было шестьдесят два года. Перед тем как он потерял сознание, он сказал своему доктору Эдварду Бевану: “Передайте им, что у меня была прекрасная жизнь…” Его похоронили по католическому обряду на местном кладбище Вознесенского прихода. Друзей-католиков Витгенштейн попросил молиться за него. Последними наставлениями своему другу Морису Друри были слова: “Что бы ни стало с тобой, никогда не переставай думать. Если ты можешь принять чудо, в соответствии с которым Бог стал человеком, тогда все остальные трудности ничего не значат…”

В начале пути Витгенштейн говорил, что счастливый человек, не должен иметь страха, даже перед лицом смерти, ибо мир счастливого - это счастливый мир. “Живите счастливо!” - призывал он своих друзей, но для него самого это был эфемерный призыв.

За всю свою жизнь Людвиг Витгенштейн успел побывать миллионером, инженером-аэронавтом, солдатом, деревенским учителем, садовником, архитектором, профессором, санитаром, но в историю этот противоречивый человек прежде всего вошел, как величайший мыслитель.

Kniga_filosofa_Aleksandra_Pyatigorskogo.jpg

В конце своего рассказа о киношниках и философах мне хочется вспомнить еще об одном удивительном философе - Александре Пятигорском. По его просьбе я называла его просто Сашей. Пятого ноября 2009 года Пятигорского похоронили на кладбище Gunnsbury (его могилу окроплял индийский монах). Все присутствующие на похоронах уехали на поминки, оставив могилу открытой. На Западе так принято. А я осталась. Когда могилу зарыли, я украсила ее венками и цветами, села на землю и начала тихонько разговаривать с Сашей. “Я немыслим, если разговор прекратится”, - затягиваясь очередной сигаретой говорил Саша. Мы познакомились в начале 80-х годов. Тогда я еще жила в Швеции, но раза два в году приезжала в Лондон, всякий раз заглядывая к нему в его знаменитый кабинет в Школе восточных, африканских и славянских исследований при Лондонском университете, что рядом с Рассел сквер. Здесь профессор Пятигорский проработал более четверти века. В кабинете у него проходила профессиональная и общественная жизнь. Первый раз я зашла к нему с другом Джоном, работавшим в британском издательстве “Allen & Unwin” (оно тогда находилось напротив Британского музея) с просьбой написать предисловие к книге о буддизме. Саша предупредил меня по телефону, что стучать в дверь его кабинета придется долго. Наконец, вместе с клубами дыма из двери высунулась голова высокого, сутулого, косоглазого, взъерошенного усатого философа в очках и с сигаретой в руках. Едва мы вошли в кабинет, как он спросил: “Вы занимаетесь восточными практиками?” Должно быть, он заметил мой медальон с маленькой бронзовой “ваджрой” (“ваджра” в переводе с санскрита означает - “молния” и “алмаз”). Я сказала, что изучаю тибетский язык у настоящего ламы и жду, когда в Стокгольмском университете будет прием на курс тибетского языка и буддизма. Потомок Льва Толстого подарил тибетцам загородную виллу под Стокгольмом, куда я ездила на занятия. “Представьте себе, я тоже занимаюсь тибетским!” - громко произнес он, указывая на стол, где лежали стопки собственноручно написанных им текстов на тибетском. Пятигорский посмотрел на меня с нескрываемым интересом, а когда я сказала, что посещаю кружок сакральных танцев Гурджиева, он расплылся в улыбке: “Интуиция меня не подвела. Вы же понимаете, что Георгий Иванович пробуждает в человеке внутренний потенциал, а его танцы - не просто движения…” Саша бросился (он всегда двигался быстро и порывисто) к книжному шкафу со своими рукописями и древними текстами (шкаф он называл своим баром), вытащил оттуда бутылку водки, налил себе рюмку и стоя проделал магический ритуал с заклинаниями и ритуальными жестами руками - “мудрыми”. Он огорчился, что ни я, ни Джон не пили водку.

Pyatigorskiy_podpisal_mne_svoyu_pervuyu_knigu_prozy.jpg

Он считал, что я не русская, потому что не пью, не курю и не ем мяса. “А вот я курю, пью и люблю грубую пищу!” Ритуал с водкой Пятигорский проделывал со всеми моими русскими, шведскими и английскими друзьями, которых я непременно тащила к нему знакомиться. В ту пору Саша еще не оброс многочисленными английскими друзьями (он приехал в Англию в 1974 году) и был искренне рад новым знакомствам. Иногда мы отправлялись с ним погулять вокруг Британского музея, в районе Блумсбери, где он мечтал когда-нибудь жить. Он рассказывал о своих любимых грузинах - Мерабе Мамардашвили и Отаре Иоселиани, у которого он снялся в роли махараджи в фильме “Охота на бабочек”. Седьмого октября 1990 года Саша подарил мне свою первую книгу прозы - “Философия одного переулка” и подписал ее мелким убористым почерком: “милой Лейле от автора”. Когда я перебралась из Стокгольма в Лондон, Саша нередко приходил к нам с мужем в гости - один или с друзьями. Иногда мы ходили с ним смотреть фильмы на Лондонском кинофестивале. Пятигорский обожал картину французского режиссера Луи Маля “Милу в мае”. Еще мы частенько заглядывали на полуденные бесплатные фортепьянные концерты в церкви Сент-Джеймса (где Андрей Тарковский читал в 1984 году лекцию об Апокалипсисе). “Богохульство! - возмутился бы Виттгенштейн. - Пианино и Крест! Только орган должен быть разрешен в церкви!” Однажды после концерта мы сидели с Сашей в церковном дворике и пили - он чашечку крепкого кофе, а я чай с лимоном. Заговорили о каком-то фильме и меня вылетело слово “синтез”. Саша замахал на меня руками, вскочил и на весь дворик закричал: “Нет никаких синтезов! Выбросьте это из головы! Все это чушь собачья! Водка должна быть чистой - без примесей и синтезов”. - “Да, вы второй Воланд”, - хмыкнула я, но тут же спохватилась: вторая скрипка не для Саши. Он был one and only! - единственный и неповторимый! “Саша, вы - прирожденный актер! По вам плачет сцена!” - сыронизировала я. “Что вы, я ничего не умею, кроме думанья, - скромно сказал он, добавив, - Еще я отменно могу приготовить мясо”. Чего мне, увы, не суждено было отведать. Поначалу меня смущала его шумная манера общения, но потом я привыкла к его всплескам. Как-то я пригласила Сашу Пятигорского на репетицию оперы Яначека “Енуфа” в Конвент-Гарден, когда работала с Юрием Любимовым. К счастью, Пятигорский не удрал со второго акта, как Виттгенштейн, и после репетиции мы отправились с Любимовым и его женой в китайский ресторан. Саша знал толк в китайский кухне и сам прекрасно готовил ее блюда. Любимов рассказал ему, как в Стокгольме ему удалось меня подпоить: он подливал мне водку в стакан с минеральной водой, а я жаловалась официанту, что минералка горчит. “Вы мне подкинули идею!” - обрадовался Саша, и они долго хохотали надо мной. На следующий день Любимов заявил: “Ваш косоглазый философ сущий Воланд”. “Что вы, - ответила я, - Пятигорский - деликатнейший и очень заботливый человек. По вечерам он спешит на вокзал Чаринг-Кросс к себе домой в Льюишем - “купать папу”. Почитание отца для Пятигорского было священным. 

Я познакомила Сашу с Никитой Михайловским и его женой Катей, которая позже назвала своего первенца Александром, в честь Пятигорского. Саша часто навещал Никиту в больнице и очень поддерживал его. 

Я никогда не переставала удивляться поистине зевсовской энергией Пятигорского. “Энергия возникает тогда, - объяснял он мне, - когда ты тратишь ее до последней капли. Я отдаю всего себя, а вы пока все еще в коконе, хотя для женщины это весьма ценно. Вообще, на свете есть только три вещи, которые требуют колоссальной энергии - это мышление, свобода и любовь.…” Виттгенштейн говорил, что встретить хоть одного человека, с кем можно вести осмысленную и ценную дискуссию - огромное везение. Мне повезло - Саша был таким редким человеком. Разговор для Пятигорского был страстью, одержимостью. Подобно Виттгенштейну, он повторял, что философ должен видеть все и рассуждать обо всем. Только то, чего нельзя вообразить, о том не следует говорить. Саша любил цитировать слова своего кумира Гурджиева о том, что “жизнь реальна только тогда, когда Я есть”. Гурджиев видел главной задачей учителя пробудить спящие мысли и найти истинную реальность человека.

В темном небе гудели самолеты, взлетая и садясь в аэропорте Хитроу. Зазвонил колокольчик, предупреждающий о закрытии кладбища. Я подняла голову в небо и сквозь слезы подмигнула Саше. Он не умер, он просто перешел в другую форму существования, где, непременно, продолжит свое думанье и беседы с друзьями-философами. Я поднялась с земли и поспешила к выходу, по дороге встретив человека, ищущего чью-то могилу. Уж не шутка ли это Саши Пятигорского, подумала я. Однажды после операции Виттгенштейн увидел в углу комнаты свою душу, она, как темный призрак, постепенно приближалась к нему, пока полностью не вошла в его тело и не слилась с ним.

Завершая свой рассказ о людях, передающих миру факел знания, я хочу поблагодарить Лену, Бернарда и Лавинию за то, что они подстегнули меня взяться за “перо” и осуществить давно вибрирующий во мне замысел.

Лондон, июль 2021 года.