Дед Ицик-Мендл и начало войны
Мой дед Ицик-Мендл Зислин был простым еврейским гением, родившимся в середине ХIХ века. Судите сами. Набожный хасид и безграмотный торговец он придумал свою азбуку (еврейский Кирилл и Мефодий в одном лице). Это произошло, когда его сыновья выросли и стали совершать деловые поездки. Они освоили эту азбуку и с её помощью с ним переписывались.
По семейной легенде, Ицик (или его отец) был сиротой. Когда надо было его как-то записать, ему дали фамилию Зислин, т.к. он был племянником единственной своей родственницы тёти Зисли (Зысли), что жила за рекой. Как будто это было где-то под Ригой.
Дед снабжал царское правительство мясом. Во дворе его дома был большой и глубокий погреб со льдом. В Петербурге жил купец, который это мясо у него покупал. Однажды (а это было в начале 1900-х годов) этот купец привозил деда в Петербург, и он тогда даже взял с собой мою маму, которая была младшей в большой семье. Мама вспоминала, что этот купец повёл её в шикарный магазин игрушек, где их было множество, и мама выбрала маленькую простую уточку. Всю жизнь над ней по этому поводу сёстры посмеивались. Так навсегда мы остались скромными и непритязательными…
22 июня 1941 г. в 12 часов дня мы с мамой и все наши московские родственники должны были вместе выехать на поезде в Ригу для посещения могилы дедушки, который умер за год до моего рождения, т.е. в 1929 году.
По рассказам взрослых, немцы вошли в Ригу 27 июня (это застряло у меня в памяти, а было мне тогда неполных 11 лет).
Могила дедушки находилась в г. Краслава под Ригой (у нас дома всегда говорили о местечке под названием Креславка ). В Креславке родилась моя мама Фрума, три её сестры Эйда, Пера, Бетя и четыре брата Натан, Шмерль, Юдл и Янкель. Они рано осиротели, т.к. их мама трагически погибла после революционных событий 1905 года.
Мама Фрума первая приехала в Москву в 1921 г., после Гражданской войны. Потом две мамины сестры пера и Бетя тоже стали москвичками. Два брата, Натан и Юдл, которые знали дедушкину азбуку, погибли от петлюревцев в 1919 г. в Киеве, где они, по семейной легенде, торговали хлебом. Остальные жили в Креславке и Риге.
По воспоминаниям Баси Цин («Все круги ада»), 25 июня прошёл слух, что через 2-3 дня немцы займут Креславку. Власти городка уже сбежали. Многие евреи бросились из города, но фашисты настигали их и гнали назад. Вскоре евреев собрали в одной из синагог местечка и заперли. Здесь, по слухам, их собирались сжечь, но позже построили в колонны и погнали «догнивать» (слова местных латышских полицаев) в гетто в Двинск, родину великого еврейского актёра Соломона Михоэлса (по-латышски г. Даугавпилс).
И начались массовые расстрелы евреев. Акция следовала за акцией...
Евреев расстреливали и в самой Креславке, и в Риге.
В этом аду погибли дети моего деда Ицик-Мендела и их семьи.
Четыре семьи. 15 человек.
Назову их имена.
Сегодня они выписаны на нашем семейном монументе в Вашингтоне:
Шмерл, Роза, Белла.
Юдифь, Залман, Рая.
Янкель, Соре-Мусел, Роха, Ноте.
Эйда, Симен, Либа, Юдл-мл., Ицик-Мендл-мл.
К счастью, не все прибалтийские потомки Ицик-Мендела Зислина погибли тогда.
Его внуки, жившие в Риге, Мэри и Гольда, как комсомольцы, были вывезены на автобусах в Россию ещё до 27 июня (креславчанин Меер ещё до войны был призван в армию и позже воевал, а Мэри и Гольда работали в военно-санитарных поездах). Они даже не смогли забежать домой, чтобы попрощаться с родителями. Песя пережила двинское гетто (она пряталась в течение двух лет в яме). У меня в компьютере есть её воспоминания на русском и английском языках в переводе с иврита.
Москва начала войны
Не поехав 22 июня 1941 г. в Латвию, мы, москвичи c буквой «ы» после «З» в написании нашей фамилии, минули фашистскую мясорубку, а ведь могли попасть в самое пекло. Я хорошо помню, как утром этого дня говорил о войне Молотов по радио. Я прильнул к репродуктору-тарелке, по которому обычно слушал музыкальные (особенно песенные) и детские передачи.
Однако в Москве война тоже стала чувствоваться очень быстро.
Уже в июне была объявлена первая воздушная тревога. Я был в этот день и последующие дни на Арбате у тети Перы. Это огромный дом №35 напротив театра им. Евгения Вахтангова, недалеко от места рождения Булата Окуджавы.
Мы спустились в бомбоубежище. Люди были очень встревожены. Начались разговоры один другого страшнее. Кто-то уже видел, как разбомбили метро «Арбатская». Когда объявили отбой, и мы вышли на улицу, оказалось, что тревога была учебной...
Потом воздушные тревоги пошли регулярно. Уже не учебные.
Вот тогда-то одна бомба упала-таки рядом с метро «Арбатская» и разворотила находящийся там рынок. В театр имени Вахтангова тоже угодила бомба. Здание устояло, но театр закрыли. Говорили, что у тётиного дома треснула стена. Но этого не было видно.
И всё это неслучайно: Кремль, куда метили немецкие летчики, был совсем недалеко от Арбатской площади и улицы Арбат.
Я воочию помню замаскированные Большой театр и Кремль, а также стратостаты на бульварах и, прежде всего, в конце Чистопрудного бульвара, вблизи метро «Кировская» (ныне «Чистые пруды»). Каждый вечер они поднимали в воздух специальные сетки, так как немецкие самолёты бомбили Москву по ночам.
Всё это создавало тревожное состояние. В мою детскую душу опустилась тогда какая-то тень, которая не ушла оттуда до сегодняшнего дня.
Муж тёти Перы, дядя Мотя (я его звал папой) пошёл в ополчение.
Их дочь Лялю, студентку ИФЛИ (Институт философии, литературы и искусства), послали под Смоленск на рытьё окопов, мама пропадала на заводе «Манометр», моя школа № 657 отправила своих учеников младших классов куда-то под Подольск (я только что окончил 3-й класс). Через много лет я прочёл в журнале «Юность», что немцы могли свободно пройти в Москву осенью 1941 года как раз где-то здесь. Их остановили курсанты Подольского военного училища.
В этом школьном лагере под Подольском было очень скучно и тоскливо. Полностью отсутствовала какая-либо информация, и не было связи с родными. Наверно, через месяц мама меня оттуда забрала и отвезла на дачу к знакомым в в подмосковную Мамонтовку. Хозяин этой дачи дядя Боря Савчук пошёл в московское ополчение и погиб. На соседнем участке была вырыта щель в земле, куда загоняли детей ближайших дач во время воздушных тревог. Мы, конечно, оттуда выбегали на волю и смотрели на немецкие самолёты, видимые в лучах наших прожекторов. Однажды даже мы наблюдали как один такой самолёт, который попал в перекрестие двух прожекторов, был сбит зенитками и упал с большим грохотом где-то недалеко (говорили, что на Клязьме). Мы ощутили при этом сотрясение земли. А ведь мог упасть и прямо на нас…
Эвакуация
В первых числах августа мамина сестра тетя Пера уезжала в эвакуацию в г. Новосибирск, и мама отправила меня с ней, а сама осталась в Москве.
В Новосибирске нас сначала поселили в маленьком доме. Никогда не забуду печальное интеллигентное лицо хозяйки дома: её муж, видный сибирский революционер-партизан, был несправедливо и незаслуженно репрессирован и расстрелян...
Здесь я пошёл в 4-ый класс местной начальной школы. Школа была деревянная, рубленная, хотя и располагалась недалеко от центра города. Очень скоро нас переселили в избу около вокзала с большой квадратной комнатой в пять окон (три окна на улицу и два во двор) и с проходной кухней с русской печкой. В общем, половина большой избы с отдельным входом. Здесь мы были сами себе хозяева. Первую же хозяйку мы очень стесняли, комнаты там были маленькие, узкие и проходные.
Рядом с нашей избой находилась каменная школа (бывшее царское военное училище) и пересыльная тюрьма с высоким деревянным забором.
Мимо окон школы и окон нашей избы помногу раз в день проводили под конвоём бесконечные партии заключённых. Эта ужасная картина всегда со мной, и я унесу её с собой в могилу. Об этом была публикация в журнале «Чайка» (http://www.chayka.org/node/6410).
От мамы долго не было никаких известий.
Она появилась в Новосибирске в середине ноября с маленьким самодельным матерчатым салатного цвета рюкзаком, с тем самым с которым я ездил в подольский школьный лагерь.
Вот, что я узнал от неё через много лет, и что осталось у меня в памяти.
Где-то 15 октября 1941 года на Московском заводе «Манометр» было собрание. Объявили, что Москву сдают и завод закрывается. Предложили уезжать из Москвы, кто как может и побыстрее. Зарплату за два месяца обещали выдать на следующий день. Когда мама пришла за зарплатой, в кассу стояла огромная очередь. Один знакомый рабочий ей шепнул: «Фрума, уходи: рабочие настроены агрессивно и готовы устроить еврейский погром». Мама осталась без зарплаты, пошла на вокзал, села в первый попавшийся поезд. Вагон был неотапливаемым, системы «метро», а зима в этот год была лютая. У неё с собой был батон белого хлеба. Где-то по дороге она перебралась в теплушку, из которой её пытались вышвырнуть за её еврейскую картавость…
Мама ехала в Новосибирск около месяца, и всё это время я ничего о ней не знал...
В Новосибирске мы прожили два года под опекой тёти Перы. Вокруг неё в нашей избе постепенно собралось несколько семей родственников из Москвы, Донецка и Риги. Бывало, что гостили и знакомые, особенно фронтовики, ехавшие в тыл по ранению или по болезни. В отдельные дни и недели у нас здесь жило до 13 человек.
В школе со мной сидел за одной партой рыжий мальчик из местных. Его дом-изба была недалёко от нашей. У Мошкиных была большая семья. К избе примыкал хлев с бурёнкой. Мне нравилось к ним ходить, слушать мычание коровы, играть в лото с его сёстрами. Один его брат был уже убит под Москвой, другой - вернулся с перебитой рукой.
Однажды летом я пошёл в гости к креславским подругам моих латвийских сестёр. Те, пожив у нас, сняли комнату в беленьком домике у хозяйки. Во дворе росли огромные яблони, усыпанные маленькими ещё не спелыми яблочками. И я, давно не видящий фруктов, сорвал одно такое яблочко. Площадную ругань хозяйки я слышу до сих пор...
Не забыть и похороны десятиклассника нашей школы, которого пырнули ножом местные хулиганы (их называли урками). Говорили, что он был лучшим учеником школы и очень хорошим интеллигентным юношей.
Прекрасно помню фильмы, которые смотрел в Новосибирске: «Иван Иванович сердится» с Федоровой, «Актриса» с Бабочкиным, «Секретарь райкома» с Ваниным, «Концерт фронту» с Лемешевым, «Котовский» с Мордвиновым.
В Новосибирск была эвакуирована Ленинградская государственная филармония и объединена с Новосибирской. Я помню это полукруглое угловое здание. Мне кажется, что 7-ую («Ленинградскую») симфонию Дмитрия Шостаковича я слышал в первый раз именно здесь. Афишу этого концерта я точно видел.
Вот ещё два мальчишеских новосибирских бытовых воспоминаний. Первое - это коромысло. В любые сибирские мороз и жару я ежедневно с большой гордостью носил два больших ведра с водокачки, целый блок по скользкой, никогда не убираемой улице. По этой же уличной скользи мальчишки катались зимой на коньках. Мы прикручивали железки коньков к валенкам, подшитых плоской подошвой («пимы»), с помощью специальных верёвочек и двух палочек (для пятки и для носка; был вариант и со одной палочкой). Специальным крюком (крюк был у каждого мальчишки) цеплялись за задний борт проезжавшего мимо грузовика. Дух захватывало от езды, тряски, ветра и мороза…
Мы возвращаемся в Москву
Осенью 1943 года мы собрались возвращаться в Москву. Я только что перенёс брюшной тиф, в школу не ходил, был не в лучшей форме. Меня вписали в документы тёти Перы, а мама поехала «зайцем». Мы заняли целое купе. В Ярославле была проверка документов на возврат в Москву, и маму высадили из вагона на перрон.
Я опять остался без мамы…
В Ярославле находился бывший директор завода «Манометр» Борис Киселёв. Он взял маму на работу.
В Москве я снова оказался на Арбате в том же доме № 35, что и в первые дни войны (сейчас в этом доме Министерство культуры Российской Федерации и Дом Актёра).
В этом огромном арбатском доме не топили. По середине большой комнаты тётиной коммуналки была поставлена железная печка-«буржуйка» (она потом стояла у нас в домике на садовом участке в 1960-х годах). Труба была выведена в окно.
На этой буржуйке тётя Пера готовила еду и обогревала комнату. Дрова хранились в коридоре. Рядом с печкой ставили корыто для купания. Однажды во время такого купания, балуясь, я упал плечом на раскалённую печку...
Не успев ещё мало-мальски освоиться в новой для меня школе (бывшая гимназия в Плотниковом переулке), как пришлось, ходить на перевязки и пропускать уроки.
Зато я много гулял по Старому Арбату и напевал песню «Тёмная ночь». Только что вышел фильм «Два бойца», который я несколько раз смотрел в кинотеатре на Арбате. Кажется, это был «Арс». Голос Марка Бернеса, его тёплую человечную манеру исполнения, я слышу и сегодня.
Мама оставалась в Ярославле
Однажды дядя Мотя был проездом в Ярославле. Он ехал из командировки в купейном вагоне. Мама зашла в его купе, мужики подсадили её наверх на полку для багажа и загородили чемоданами.
Так мама приехала в Москву. Мы её встречали на Ярославском вокзале. Но выйти в город через вокзал без пропуска в Москву тоже было невозможно. Я заранее обследовал все привокзальные задворки, где обнаружили брешь, через которую и вывели маму через соседний вокзал на площадь трёх вокзалов.
Всё хорошо, но куда ехать жить: наша комната в коммуналке на Чистых прудах была занята энкавэдэшником.
Мы поселились в ванной комнате. Соседи не возражали. На ванную положили доски, на которых мы с мамой и спали. Ванная не отапливалась. Сырость ощущалась физически. Очень скоро у меня начались какие-то затемнения в лёгких, и меня взяли на учёт в туберкулёзный диспансер (недавно современный анализ обнаружил три рубца в правом лёгком хорошо залеченного туберкулёза – три раза в неделю я ездил на каток в парке Горького).
Тем временем в нашей комнате, пользуясь частью нашей мебели (остальное соседи вместе с нашими вещами выставили в коридор и сохранили полностью), жила женщина с ребёнком, жена какого-то важного разведчика (так мы тогда считали). Мы его никогда не видели. Недавно я узнал, что этот «разведчик» был задействован в это время (начало 1944 года) на выселении по приказу «отца народов» чеченцев в Казахстан.
Мама подала на этого разведчика в суд (он заселился в нашу комнату незаконно). Он, конечно, не явился на заседание суда дважды (очень был занят чеченцами), и суд присудил комнату вернуть нам (невероятно, но факт).
Но, как и куда выселить его жену с ребёнком?
Всё решилось классическим российским способом. Кто-то подсказал дать две бутылки водки хорошо пьющему управдому, который жил в нашем же доме. Он пришёл с дворником в нашу коммуналку. В результате мы были заселены в свою комнату (и сразу заперлись на ключ, дрожа от страха, особенно я). Жена разведчика пошла в ванную комнату. Понятно, что «командование» быстренько нашло возможность поселить её как следует. Мама через много лет рассказывала, что до этого к ней обратился офицер НКВД со словами: «Командование просит Вас подождать (т.е. пожить в ванной), пока они подберут что-нибудь для семьи своего сотрудника». Моя замечательная мама «командованию» отказала, и мы остались в своей комнате. Невозможно поверить, но мою смелую и решительную маму, всегда открыто выступавшую за справедливость, даже в 1937 году, - не арестовали - ни тогда, ни сейчас. Неужели её неотразимая красота и необыкновенная скромность сыграли свою роль? Или то, что она была мать-одиночка? Царство ей небесное, как говорили в России.
Зыслина Фрума Исааковна прожила без малого 100 лет и похоронена в 2002 году в Америке, которая ей очень нравилась.
Мама Фрума до последних дней жизни много читала и потом всё пересказывала русскоговорящим соседям.
Конец войны и День Победы
В 1944-1945 годах мама отправляла меня каждое лето в пионерский лагерь на станции «Удельная» под Москвой.
1944 год. Это было время, когда ощущение окончания войны уже хорошо чувствовалось. Салюты в честь освобождения наших городов следовали один за другим. И на каждый такой салют мы выбегали из своих коммуналок, чтобы покричать ура и покурить в рукав. В летних лагерях дети много тогда пели, и я ещё больше полюбил военные песни, которые многократно слышал по репродуктору ещё в военном Новосибирске перед нашим отъездом в Москву. Со временем появились и новые песни. Мы тогда упивались, например, такими песнями: «Тёмная ночь» Богословского, «Землянка» Листова, «Вечер на рейде» Соловьёва-Седого, «Прощайте, скалистые горы» Жарковского. Особенно я полюбил в 1944 году простенькую, но пронзительную народную песню «Голуби» о ростовском школьнике Вите Черевичкине, которого убили фашисты. И более того начал в том же году петь её с «пионерской эстрады». Тогда же я исполнял под баян, а иногда и «всухую» - песни из репертуара Утёсова и русские песни «Метелица» и «Тройка».
http://www.youtube.com/watch?v=emkH0nrtZd0
«ГОЛУБИ»
(«Жил в Ростове Витя Черевичкин…»)
Народная песня времён ВОВ
Исполняет Юлий Зыслин
Вашингтон. Записано 12 августа 2012 г.
Из архива «Вашингтонского музея русской поэзии и музыки». www.museum.zislin.com
При переезде из Новосибирска в Москву я потерял один учебный год, поэтому после 8-го класса пошёл в 1947 году учиться в экстернат. У меня в классе были одни фронтовики. С некоторыми из них я подружился. Как они мечтали о мирной жизни, о собственном домике! Они же побывали в Европе. Я видел, как им трудно было осваивать школьные предметы после нескольких военных лет. Некоторые провели в армии по 7 и даже 9 лет.
Что мы с мамой пережили позже, надо рассказывать отдельно. Это космополитизм, антисемитизм, дело врачей, проблемы со здоровьем…
В 1949 г., когда я уже учился на первом курсе института, появилась и первая своя песня, а потом ещё и ещё. Среди моих песен есть несколько о войне и Победе: «А всё-таки мы победим!», «Медсестра», «Баллада о пяти журавлях», «Монолог обелиска», «Помню», «Воспоминание о еврейском местечке». Они неоднократно исполнялись мною и разными артистами и ансамблями.
В каждую годовщину Великой Победы я неизменно вспоминаю, как в ночь на 9 мая 1945 года наша коммуналка не спала. Мы подростки, я и сосед по коммуналке Лёша Юнович, услушав в 2 часа ночи соответствующее сообщение по его ламповому приёмнику, который у его семьи государство отбирало в начале войны, а теперь вернуло, выскочили во двор, а потом и на Чистопрудный бульвар, и стали истошно кричать нашему сонному шестиэтажному дому и пустому бульвару: «Победа! Победа! Победа!»...
Вечером 9 мая был салют. И мы ликовали вместе со всеми на Красной и Манежной площадях Москвы...
Но война на этом не кончилась.
В День Победы 9 мая 1995 года по Тверской улице недалеко от нашего нового жилища прошла колонна русских неофашистов с лозунгами «Бей жидов – спасай Россию!». Это даже показали по телевизору в тот же день.
В Латвии же подняли голову и торжествуют латышские легионеры СС.
Мама дала согласие на выезд в Америку, куда стремились мои дети.
19 апреля 1996 года мы выехали в Америку.
Кладбище, где был похоронен дедушка Ицик-Мендела Зислин, и место расстрела евреев в Креславке мы с женой посетили 9 мая 1981 года, а наши дети двумя-тремя годами раньше. Могилу деда мы не нашли, а у мемориала я тогда даже выступил.
Сестра Песя, которая ещё до войны была сионисткой, работала в первых рижских кибуцах, пережила Двинское гетто и бежала с мужем оттуда, рассказала мне, когда я её посетил в Хайфе, как в 1929 г. торжественно и любовно хоронили нашего голубоглазого деда в синагоге, которую он выстроил вместе с другом на своей же улице.
Песя поставила на могиле деда в Креславке новый камень.
Кроме неё, в Израиле поселились и похоронены ещё его внуки: Мейер, Айзик, Гольда, Ляля. Все прожили больше 80-лет. Некоторые больше 90-та. Младшая из всех его внуков Мэри, что немного старше меня, находится уже в Доме престарелых. Ей 92 года. Она пережила своих сыновей. В своё время работала в министерстве адсорбции Израиля и посадила в Яд Вашем 33 дерева в память всех Зислиных и родных её мужа Мейчика Друй. Мэри соблюдала все еврейские правила.
Недавно из Вашингтонского музея Холокоста мне сообщили, что Шмерль, отец Гольды и Мэри, второй по старшинству сын деда, погиб в конце войны в Бухенвальде, а их мама Роза – в 1941 г. в Риге, куда мы москвичи должны были приехать к ним 22 июня 1941 г.
Среди потомков неграмотного хасида Ицик-Мендела Зислина два профессора (один гебраист, другой физик), кандидаты наук, педагоги, художники, архитектор, врач, музыкант, артист, редактор и другие специалисты в разных областях деятельности.
Песя Антиколь-Зислина и Фрума Зыслина оставили подробные воспоминания. Дочь Песи Софья недавно побывала в Двинске и сделала свои комментарии о гетто. У меня есть аудио записи разговоров с Песей в Хайфе и видео и аудио сюжеты о маме.
Не удалось фашистам стереть с лица земли зислинский клан. Дедушкины внуки имеют уже не только своих внуков, но кое-кто даже и правнуков. Мама дожила до 4 правнуков, а я – до 7 правнуков. Мы с ней создали семью, в которой сейчас 22 человека.
Жизнь продолжается…
Вечная память нашим истокам!
Добавить комментарий