Позвони мне, Ойстрах

Ойстрах, я больше так не могу, я должен тебя найти, но я не знаю как. Я размещаю этот текст во всех социальных сетях, к которым имею доступ, и прошу о помощи всех, кто его прочтёт. Я надеюсь таким образом отыскать тебя, ведь не зря же говорят про этот мир, что он тесен.

Я даже не знаю, как тебя зовут - ведь Ойстрахом тебя прозвал я, что с удовольствием подхватила сопливая шпана из нашего двора. Хотя какой это был двор? – серый пустырь в окружении одинаковых, безликих пятиэтажек. Летом эту картину чуть оживляли хилые кустики вдоль домов и трава с проплешинами, а долгой зимой пустырь покрывался серым снегом, и посреди ставили деревянную горку. Ты должен это помнить, Ойстрах, ты не мог это забыть. Хотя я, поверь, забыл и не вспоминал долгие, очень долгие годы. Но вот теперь, когда уже рядом старость, я не только помню тот день во всех мучительных деталях, я не могу думать ни о чём другом, когда упрямо пытаюсь заснуть в тёмной комнате, где мне, похоже, придётся умирать одному. 

Ойстрах, в конце этого текста, если он как-то до тебя доберётся, ты найдёшь моё имя (ты ведь тоже не знаешь, как меня зовут!) и телефон, и я умоляю тебя позвонить или хотя бы написать две строчки. Ты ведь тоже, я уверен, уехал... Я хочу знать, что тебе удалась хорошая, радостная жизнь, и ты давно выбросил то, что я сделал тогда, в мусорное ведро мерзостей жизни, плотно закрыв его крышкой. Ойстрах, дорогой, позвони, иначе я пропал.

Когда от меня ушла жена и я остался в нашем большом, никчёмном доме, из которого давно уехали дети, я решил бросить работу, признавшись себе, что на самом деле никогда её не любил, а все мои звонкие успехи и большие деньги уже не радовали. Я перестал постоянно думать о том, что и когда надо успеть, кому позвонить и с кем встретиться по делу. Перестал встречаться с друзьями, изредка с ними перезваниваясь и обещая непременно зайти. Я повернулся к будущему спиной и стал просто вспоминать – это стало моим ежедневным занятием, сутра до вечера, в ванной и в машине, глядя в экран и даже разговаривая по телефону.

Я вспоминал обо всём, до чего не добиралась усталая память все эти долгие, суетливые годы. О чём не успел спросить у родителей, как легко сходился и тяжело расставался, как чудом превратился из дворового гопника во вполне приличного студента, а потом – в учёного, о том, как захотел уехать, не зная как. Как женился, что сделало отъезд реальностью, и как задышал уехав... Когда память вдруг приводила меня к эпизоду, в котором я был идиотом или пошляком, чего в любой памяти с лихвой, то, поморщившись, я отбрасывал это, приказывая памяти никогда больше меня туда не возвращать. Но вот однажды ночью, мчась в машине незнамо куда, я услышал по радио музыку, ту самую музыку, Ойстрах...

До этого мы никогда тебя не видели – вы наверное только переехали в наш район. Ты шёл с троллейбусной остановки по пустырю к своему дому, а мы стояли у горки, куря и поплёвывая на серый снег. Ты шёл со своей скрипкой в тёплом зимнем пальто с шарфом, туго повязанным поверх воротника, и в мехвой шапке-ушанке. Ты прошёл мимо, не глядя на нас, слегка ускорив шаг.

- Эй, Ойстрах, а здороваться кто будет? – это крикнул я, и все дружно заржали, хотя вряд ли кто из них знал, откуда я взял эту кличку. Ты остановился и, не глядя на нас, робко сказал: привет. Теперь, когда я вспоминаю страх в твоих глазах, я чувствую, что отдал бы всё, что у меня есть, чтобы вымарать это из памяти, но тогда... боюсь, что это было торжество.

- Дай покататься, - и я потянул на себя твою скрипку в футляре, не чувствуя сопротивления. – Ух, какой футляр крепкий, круче любых санок.

Мы катались с горки на твоём футляре с полчаса, улюлюкая и похабно смеясь. А ты стоял молча, изредка смахивая что-то с лица варежкой. Потом я подошёл и нарочито вежливо попросил разрешения открыть футляр. При этом я старался улыбаться так, чтобы тебе стало ещё страшнее.

- Сыграй нам что-нибудь, Ойстрах.

Ты играл минут десять, пока твои окоченевшие пальцы не перестали слушаться, и ты стал укладывать скрипку и смычок в футляр, в который капали слёзы. Я снял с тебя шапку, набил её грязным снегом и нахлобучил на твою рыжую, курчавую голову. Все громко смеялись.

- Не забудь следующий раз поздороваться, - и я пнул тебя сзади ногой так, что ты едва не упал.

После этого мы видели тебя только с мамой, которая встречала тебя на троллейбусной остановке. Скрипку несла она. Вы шли через пустырь, что-то обсуждая, а мы кричали вам вслед всякую дрянь и смеялись. Потом настало лето и горку убрали, а осенью мой отец получил назначение в другой город, мы уехали, и больше, Ойстрах, я никогда тебя не видел.

Ойстрах, дорогой, я не знаю, почему я тогда это сделал. Наверное, я просто был гадёнышем. Был? Разве можно перестать им быть? Значит, гадёныш и есть, просто научился себя прилично вести, поняв, что так, попросту говоря, лучше живётся. Почему ж тогда так мучительно сегодня, но не было стыдно тогда? Почему сейчас так мерзко то, что так нравилось в себе много лет назад? Я думаю, сегодня никто не скажет обо мне дурного – так как же так получилось? Я ведь тот же человек... или другой? Я не знаю, как на это ответить, но знаю, что мне необходимо тебя найти, чтобы... Чтобы что? Наверное, чтобы просто узнать, что ты в порядке и перестать жить непрощённым мерзавцем.

Я отыскал СD с той пьесой в исполнении настоящего Ойстраха, слушаю её вечерами и плачу вместе с тобой. Всё, что мне удалось в жизни сделать, что все вокруг считают большим успехом, что пишут обо мне в журналах и с чем друзья то и дело поздравляют до тошноты, чем гордятся мои дети... всё это не значит ровно ничего, когда я вспоминаю, как с гоготом нёсся с горки на футляре твоей скрипки, когда опять вижу страх в твоих глазах и заплаканное лицо, окоченевшие пальцы на грифе скрипки и мой финальный победоносный пинок.. 

Не поверишь, но я даже пошёл к психотерапевту, который, едва слушая, просто внимательно смотрел на меня, чтобы решить, какие выписать таблетки. Больше я к нему не ходил, а таблетки выбросил. Потом, стыдно сказать, меня занесло в церковь, где болван проповедник, видать, ничего не понял, поскольку в ответ на мою исповедь я услышал от него удушливый бред с отсылками к евангельским сказкам.

Скорее всего я нездоров, Ойстрах. Я не могу ни о чём другом думать и не могу больше так жить. Ты единственный, кто может мне помочь, если ещё не поздно.

 Позвони мне, Ойстрах, пожалуйста позвони.