...Не то чтобы пришло разочарование, – а всегда немного болезненно это уменьшение – отнимание – любви по причине нежданной занозы там, где всё казалось гладким и прохладным, и вдруг словечко не то, или услышанная нечаянно фраза, где ты назван не по имени, а «он», а тот «он» и есть «ты», – очарование спало, ушло, как бывает с водой в ванне, вдруг нет ее, она исчезла с завершающим опустошение всхлипом, – так и сегодня он подошел к полотну ближе обычного и обнаружил грубость мазка, умелую крепкую руку, а не высунутый от удовольствия язычок, иллюзорность театральной декорации рассеялась вмиг – и обнаружилась тщетность его увлечения словесным описанием картины сей. И ненужность приготовления книги, быть может, успешной, но уже обреченной, привязанной к летящей в пропасть небытия... «...колеснице...» – написала рука. Фу, этот пафос! Он им защищается от серости дня, от вернувшихся холодов, от предстоящих, возможно, анализов крови, то алой, то темной венозной, то текущей спокойно, то закипающей, лишающей сна, от которой сердце уже не бьется, а отбивается, изнемогая... Можно бы тут и остановиться, время говоренья иссякло – в нем ведь все дело, а не в словах и не в смысле, – время говорить, смотреть, молчать, ощупывать и так далее – ощущать, и до тех пор, пока не придет остановка и ее обозначающая точка.