Бабий век

[Продолжение. Начало № 2 (61) от 20 января 2006 г.]

Дедушка Василий в Катином нежном возрасте продолжал работать проводником на международных рейсах. Ездил в ГДР. Привозил разные, ценные в совке гостинцы.

Катюша не забыла бабушкины атласные платки, свою сумочку с прозрачным пластиковым оконцем, где сидела кукла с почти настоящими (только лучше, гораздо лучше!) волосами. Кукла, кстати, совершенно не была похожа на нынешних анорексичных Барби. Вполне себе объёмистая деваха ренуаровских габаритов. То есть, оченно даже в теле.

А ещё были туфельки! Туфельки из сказок братьев Гримм!! Туфельки цвета ягод на бабушкиных рябинах!!! Привёз их дедушка перед Новым годом, и Катенька ждала, когда же растают сугробы, и она выйдет в неземных туфельках во двор и всех поразит. Асфальт, наконец, обнажился, и бархатная бабочка счастья затрепетала в Катином солнечном сплетении.

Катя взяла сумочку с пышнотеловолосой куклой в окошке, положила туда жевательную резинку “Розовая Пантера” и стала надевать туфельки. Но... ножка выросла. И туфельки не налезали, совсем как тем вредным сестрицам в фильме про Золушку.

Катенька сидела в коридоре на табуретке и безутешно рыдала:

— Я самая несчастная девочка на свете! У меня нет ту-у-у-фелек...

Она ещё не догадывалась, что эти самые первые горькие слёзы будут самыми сладкими из горьких последующих.

В тот же год Любочка и Леонид Владимирович из воспитательных соображений подарили Кате альбом “Французская живопись в музеях СССР”. Катенька решила использовать его хоть с какой-то пользой — он обладал неплохим весом и форматом. Она стала засушивать в альбоме разноцветные осенние листья из бабушкиного садолесопарка. Это, конечно, подпортило репродукции среднего качества, но зато в сознании Катеньки поселились образы, названия картин и даже фамилии некоторых художников.

Поэтому, когда зимой родители повели Катю в Пушкинский музей, им не слишком пришлось страдать из-за её экспрессивного поведения, как тогда, в ресторане “Прага”. Они даже гордились дочкою перед окружающими. А посетители охали от умиления. Да, что там посетители! Даже строгие старушки-смотрительницы! Потому что Катя бегала по выставочным залам и восторженно кричала:

— Это “Красные виноградники в Арле”! (в последнем слове, она делала ударение на е, так слово звучало понятней). Это — “А ты ревнуешь?” и “Жена Короля” (тут она уточняла: “Королева, значит”)... А вот это — “Пьеро и Арлекин” из сказки про Буратино... Здесь вот моя любимая — “Портрет певицы Иветт Гильберт”. У неё руки красиво сделаны... “Голубые танцовщицы”!

Фамилии двух художников она запомнила, правда опять с путаницей в ударениях. Это был Матисс, которого Катя окрестила Матиссом и Пикассо со спорным двойным ударением. Катя не принадлежала ни к тому, ни к другому клану спорщиков и Пикассо называла Пикассо.

— “Испанка с бубном”! “Танжервидизокна”! “Красные рыбки”!

— Нищий с мальчиком! Странствующие гимнасты!

— Испанка с острова Майорки! Девочка на шаре!

Она искала на стене что-то, чего тут не хватало.

— Где моё любимое?

— Что ты ищешь, Катюш? — поинтересовалась мама.

— Где эта... Любительница этого... с газировкой?

— Ты, наверное, имеешь в виду “Любительницу абсента” Пикассо? — спросил папа.

— Да!

— Но она в Эрмитаже!

— Пойдём в Эрмитаж!

— Он в Ленинграде

Катя грустно присела на корточки, но не заплакала. Поход в музей её потряс. Потряс по-хорошему. Она решила, что когда-нибудь и её картины тут повесят. Рядом с Матиссом и Пикассо. Что для этого нужен талант, она как-то не подумала, но смекнула, что надо каким-то образом уехать во Францию.

Потом появились марки. “Почта СССР” с фисташковой буденовской, терракотовой ахалтекинской, лазоревой чистокровной скаковой, бирюзовым орловским рысаком и малиновой арабской. Ещё были кубинские — с лошадиными лицами. Невнятные или просто незапомнившиеся: чешские, гэдээровские, польские... Короче, весь восточноевропейский союз. Но самые яркие — МОНГОЛ ШУУДАН: 50 жил, 120 жил... Это цена в лошадиных жилах, как ей казалось. И сами марки — яркие, глянцевые (как сказали бы сейчас, гламурные) с конягами, похожими на монголов. Нирванистыми, коротконогими и жутко обаятельными.

Тогда Катя впервые услышала слово педофил, потому как МОНГОЛ ШУУДАН она выменяла у дядьки с пятого этажа на какого-то захватанного блёклого бегемота родом из несуществующей уже тогда страны Верхняя Вольта. Каждый остался доволен. А вот бабушка, которой Катя с гордостью поведала сию историю, начала выпытывать, что хотел тот дядька помимо марки и всё такое... А дядька скорее был жуликом, чем педофилом.

В младших классах Катерина продолжала жить с бабушкой и дедушкой. Училась, в основном, на “отлично”. Математику, правда, не любила, зато постоянно была занята общественной деятельностью. После приёма в октябрята выдали им значки с маленьким дедушкой Лениным. (Когда позже Катерина впервые столкнулась с бесом-искусителем, то была поражена его сходству с личиком на том значке из далёкого детства). Катю выбрали командиром класса. В её подчинении находились все шесть звёздочек по шесть шестёрок в каждой. Вырисовывалось прямо-таки Число Зверя. Но Кате тогда невдомёк это было.

Потом принимали в пионеры. На Красной Площади. И это было пафосно и окутано туманом причастности к чему-то великому. Впрочем, Катю тогда больше интересовали новые туфли. Первые женские. Лакированные, с бантиком. Но клятву юного пионера она не забыла до сих пор. Хоть и старалась. Одно время её выбрали председателем совета отряда. Но, как-то на сборе металлолома, их отряд разобрал на запчасти старый ржавеющий запорожец из соседнего квартала. Мальчики кувалдами и булыжниками подызуродовали их, чтобы придать формам статус отсутствия оных. И действительно, отряд занял первое место. Выдали им грамоту, как лучшему пионерскому отряду, а Катерине — личную похвальную. Правда, потом истина всё-таки всплыла. Остаточную стоимость запорожца вычли с родителей незадачливых металлосборщиков. А Катерину потихоньку переизбрали.

За Катей числился ещё угон мотоцикла... Они с красивым мальчиком Олегом из соседнего дома не устояли пред великолепием чуда техники. Но инициатором на этот раз выступала не Катя. Проехали не так уж долго — кончился бензин. Мотоцикл не пострадал. Олег получил сотрясение мозга, Катя — шрам под бровью. Кроме того, родственники применили к авантюрным деткам методы физического воздействия.

Мальчика Олега, как узнала Катя через несколько лет, привезли домой из Афгана в запаянном гробу.

В конце-концов, Катя всё-таки переехала к родителям.

Бабушка в очередной раз легла умирать. Это не сработало.

И старшая Катерина решила снять стресс приступом пиромании. Она собрала недовывезенные внучкой вещи и публично сожгла их возле ржавых мусорных контейнеров. В том числе и гэдээроскую сумку с близкой к целлюлиту юной пластиковой бюргершей, и кляссер — тот самый кляссер с лошадьми всех мастей и пород.

Родители Катины были, ко всему прочему, байдарочниками. И её пытались приучить к романтике рюкзаков, палаток и каэспешных песен. Надо сказать, безуспешно. И, всё-таки, брали Катю с собой.

Июльской ночью сидели они, как положено, у костра. Было их человек десять. В Новгородской области, на необитаемом острове с именем “Еловик”. Пойдёшь по нужде налево — земляничная поляна, пойдёшь направо — поляна рыжих лисичек. Еловые поленья (а какие ещё могут быть поленья на острове с таким названьем?) трещат в костре. Жужжат комариные войска, на которые не действует вонючее средство “Дэта”. Звучит разлаженная “шиховская” гитара, сопровождающая очередной текст о таком вот модусе вивенди.

Вдруг папа поднимается и своим волшебным баритоном произносит:

— Пять коней подарил мне мой друг Люцифер...

Дальше Катя не слышала. В голове всплывают туманные цвета и чёткие абрисы из сожжённого бабушкой кляссера:

...фисташковая буденовская...

...терракотовая ахалтекинская...

...лазоревая чистокровная скаковая...

... бирюзовый орловский рысак...

... малиновая арабская...

Тот, кто написал эти стихи, знал! Знал про эти марки. Так же, как Катя, помнил в лицо каждую лошадь. Помнил позы и повороты, в которых они застыли. Помнил каждый бумажный зубчик. Помнил фон, не прямолинейный — красный, оранжевый, жёлтый, — а затейливо-нежный, никак не “шиховской” перелив...

Папа заканчивал:

...Люцифер подарил мне шестого коня

И Отчаянье было названье ему...

Шестой! Кто же — этот шестой? Катя не знала, какой он. Ещё не встречалась с ним.

Благоразумно решив не грузить окружающих своими размышлениями, Катя не стала спрашивать имени того, с кем вдруг совпала во времени и пространстве. Странным, ненормальным было чувство соединения с незнакомцем, у которого нет имени и лица. Даже голоса нет, только слова. Катя поняла, что они с ним как две мурзилочные картинки — найди пять отличий. С той разницей, что у них оно было только одно. Он видел шестого коня.

Катя только спросила у папы:

— Кто такой Люцифер?

— По-латыни — носитель света, — ответил папа.

— Не сбивай ребёнка с толку. Люцифер — это Сатана, — возразила мама.

Впервые за Катиным левым плечом кто-то зашебуршал. Катя оглянулась. “Кто-то” был похож на маленького Ленина, когда тот был с кудрявой головой и бегал по ледяной горке в валенках.

В восьмом классе (по-новому исчислению, в девятом) Катерине пришлось учиться в сельской школе. У Леонида Владимировича стали возникать проблемы со здоровьем — врачи посоветовали работать поближе к природе в экологически-чистой зоне. Поскольку родители Кати, как мы уже знаем, тоже врачи, поселились они при психиатрической больнице. Помимо подсобного хозяйства рядом было село. И практически разрушенный храм с куполами древней формы. То есть, не маковки поздние, а шлемы. Храм даже под склады никакие не использовался — настолько ленивое и непрактичное население там обитало. Правда, в храме народ трахался и гадил. Но стоило войти туда — сквозь дыры в шлемообразных куполах нестерпимо мерцали голубые куски неба.

История села славилась двумя доблестями. Во-первых, туда не смогли проникнуть татаро-монголы. А во-вторых, местный князь обладал правом первой ночи. Немцы в Великую Отечественную, правда, всё же до села дошли. И поскольку психбольница уже тогда была, а немцы отличались любовью к генетическим зачисткам, то больных расстреляли. Всех до одного. Закопали возле леса. К Катиному появлению на том месте уже выросла (говорили, сама по себе) рябиновая роща.

Аборигены (истинные, конечно), принимая во внимание все сопутствующие факторы, получились своеобразные. Во-первых, начисто лишённые скуластости и коренастости. С немыслимой по тем временам лёгкостью отношений в постели и, кроме того, со своеобразными глупостями и местными законами...

Феодальствовал там Директор совхоза. А его сын учился с Катериной в одном классе. Младший феодал был потрясён и оскорблён тем, что Катерина ему не дала. То есть, припёрлась из Москвы со своим уставом и помешала человеку исполнить долг пресловутой первой ночи. И тогда он решил её избить.

Катерина понимала, что никто из вздыхающих по ней сыночков санитаров и трактористов — на помощь не кинется. Один из них, признававшийся Катерине в любви, объяснял:

— Ну, пойми же ты! Так нужно. Так у нас принято. Всегда девчонка должна сначала с Андрюхой переспать. Зато потом он её не трогает.

Катерина по малолетству или другому воспитанию не могла понять сложных феодальных отношений.

Надо сказать, росту в ней к тому времени было достаточно, и вообще стала Катерина девушкой видной, в теле. В свои неполные четырнадцать выглядела, как минимум, на восемнадцать.

Короче, начали они драться. Сын Директора совхоза сломал Катерине пару рёбер, но она сломала его ударами в пах. Как-то очень больно и удачно Катя это сделала. В общем, подрались-подрались, да и разошлись.

На следующий день посмотрела Катерина в окно: Директор совхоза на “Волге” подъехал к дому, где она жила теперь с родителями. Вошёл к ним, пожал Леониду Владимировичу руку за то, что тот воспитал прекрасную дочь. Сказал, мол, что будет ждать, пока Катерина вырастет, чтобы просить её руки для своего сына.

Хорошо, что Катерина потом обратно в город перебрались. А у сына Директора совхоза, по дошедшим до Катерины сведениям, так до сих пор детей и нет. Порой она льстила себя надеждой, одновременно испытывая чувство вины, что это та тройка точных её ударов прервала существование одного из родов на Земле.

После окончания восьмого класса в деревне, родители не посчитали нужным препятствовать Катиному возвращению в Москву. Она должна была начать самостоятельную жизнь на Соколе, тем более что ей удалось поступить в очень даже приличное художественное училище.

Она вполне сносно сдала графику — нагромождение геометрических объёмов, штрихованных карандашом; живопись — странное сочетание керамической посуды и фруктов из папье-маше, выполненную дефицитной ленинградской акварелью, и даже композицию — в виде иллюстрации к “Руслану и Людмиле”. Затасканно-бородатый сюжетец с исполинской головой, похожий на галлюцинацию одурманенного всадника, пребывающего рядом в растерянности.

В училище Катерина первым делом влюбилась — потому как “пришла пора”. В сокурсника, в детстве снимавшегося в фильме знаменитого и модного режиссёра. Юноша так и представлялся при первой встрече:

— Я Тимофей. Снимался в фильме режиссёра NN “Окно”. Правда, стараюсь это не афишировать.

У Катерины имелась странная и неприятная тайна: непотерянная девственность. Кате очень хотелось завести роман со смазливым Тимофеем, но она понимала, что дело может дойти до постели (тем более, что родители продолжали жить за городом, и квартира пустовала) и... — о, ужас! — он узнает!

Как можно объяснить её страх? До сих пор Катерина порой пыталась найти ответ на тогдашний вопрос и всё-таки приходила к выводу, что у неё был комплекс девственницы, которую никто не захотел. И Катя не хотела, чтобы Тимофей узнал об этом комплексе, который она тогда воспринимала не как комплекс, а как истину.

Такие вот заморочки пубертатного периода. Доходило до того, что Катерина грезила, что может быть, кто-нибудь согласится её сделать женщиной за деньги или за бутылку. Катя мечтательно разглядывала очередь в винный магазин.

В кафешке на Суворовском бульваре Катя познакомилась с молодым человеком, по имени Олег. Имя это у неё ассоциировалось с тем самым, угнанным в детстве, мотоциклом. А значит с авантюрой.

У Олега имелись длинные, по тем временам, волосы (хайр), джинсы из бирюзовой плюшевой портьеры и грозди разноцветных бисерных бусиков. Помимо них, на шее же, продёрнутый в чёрный шнурок, болтался металлический пацифик. Катерина видела этот значок впервые. По нему хипня узнавала друг друга.

Катя назначила Олега на роль дефлоратора. Миссию свою он выполнил достойно, но Катерина никак не ожидала, что Олег захочет продолжить отношения и, мало того, влюбится в неё.

Олег дал Кате впервые попробовать травку (собственно, она сама выклянчила) и стал не в меру и не к месту навязчив. Но примерно через месяц перестал звонить и вообще пропал. Позже Катя узнала, что он то ли выбросился из окна, то ли повесился.

Катерина никак не связала Олегов суицид с их отношениями. Она и сейчас пребывала в уверенности, что всему виной не любовь, а наркота. Олег, к моменту начала их отношений, плотно сидел на чёрной, — самодельном опиуме, произведённом в антисанитарных условиях из маков, чаще всего подмосковных.

Роман с Тимофеем продолжался больше месяца. Потом молодой человек охладел, да и Катя, пострадав пару недель, последовала его примеру.