Часть 3. ТЕАТР ИМ.В.Ф.КОМИССАРЖЕВСКОЙ
В труппе Рубена Агамирзяна я начала свою работу штатным фотографом в начале 70-х годов. До этого момента я снимала в театрах только как свободный художник.
Вершиной репертуара того времени стал «Царь Федор Иоаннович» A.K.Толстого. Эта постановка должна войти в историю советского театра как один из лучших спектаклей тех лет.
Сюжет пьесы - напряженная борьба бояр Шуйских за престол против Годунова и его сторонников. На пути и тех, и других стоит человек, живущий по другим законам, - Царь Федор. Чистый сердцем, он – совесть своих подданных, но они думают, что он их слабость, блаженный, помеха на пути. Его нравственная чистота казалась людям, погрязшим в интригах, чем-то противоестественным, ненормальным.
(Идея современна для всех времен).
Так поставил спектакль Агамирзян, таким играл Царя Федора Владимир Особик.
В том спектакле подбор актеров был вообще исключительным. Но Особик в роли Царя Федора, - это было событие в русском драматическом театре, и оно не должно быть забыто.
Одаренный пластически, Особик сделал пластику тела "вторым голосом", способом актерского существования. В своих белых одеждах Царь Особика временами не ходил, а как будто летал, особенно в сцене, где хотел всех примирить. Вскидывал руки, как крылья, и летел от Ирины - к Годунову, от Годунова – к Шуйскому, от Шуйского – к Ирине. Неожиданно останавливался и вслушивался в каждую фразу, всматривался в лица собеседников, затем зажмуривал глаза, чтобы эти лица не видеть и только сердцем постичь сплетение лжи и предательства.
И наступал момент, который я помню не только зрительно, я и сейчас в любое мгновенье могу "услышать" страшный, из глубины сердца исторгнутый вопль Царя. Прижавшись спиной к стене, вытянув вперед руки, как бы отталкивая Годунова, Особик кричал: "Я правду от неправды не отличу! Аринушка!" Затем наступала смерть царя.
Находясь несколько в тени царя - Особика, Станислав Ландграф, тем не менее, играл Бориса Годунова на том же высочайшем уровне. В противоположность эмоционально открытому Особику, Годунов Ландграфа был сдержан , умен и понимал всю безнадежность усилий царя. Я вижу, буквально вижу Ландграфа – Бориса Годунова, когда в предчувствии трагической развязки он молча сидит за столом. Один на сцене. И молчит. Держит паузу. И зал молчит, затаив дыхание.
Словом, для меня с фотографиями оживают спектакли и оживают мои друзья.
Какое это было счастье – снимать таких актеров!
Часть 4. АЛИСА ФРЕЙНДЛИХ и ИГОРЬ ВЛАДИМИРОВ ВМЕСТЕ И ПОРОЗНЬ
В 1974 году в залах Дворца искусств на Невском проспекте состоялась первая выставка ленинградских театральных фотографов, в которой я принимала участие. В то время я состояла штатным фотографом Драматического театра им.В.Ф.Комиссаржевской. Игорь Петрович Владимиров, главный режиссер Театра им.Ленсовета, пришел на выставку, и мне передали, что он приглашает меня работать в свой театр. Я долго не раздумывала. Хотя я любила театр им. В.Ф.Комиссаржевской, но мне надоели мои обостренные отношения с директором Сащенко.
Для начала меня пригласили в театр им.Ленсовета снять какой-то спектакль. Сижу в зрительном зале, снимаю. Дверь отворяется и сзади меня усаживается Владимиров. В антракте я к нему поворачиваюсь, но он смотрит на меня хмуро и чуть ли не во весь голос спрашивает у кого-то из работников театра: «А это кто такая»? «Так это же и есть Аловерт».
На самом деле, мы уже были знакомы с Игорем Петровичем. За несколько месяцев до описываемого момента, мы вместе «гуляли» на каком-то банкете во Дворце искусств. Выпито было, по-видимому, довольно много. Я-то, во всяком случае, хотя бы помню, как мы с Игорем Петровичем притулились к стене в коридоре, и он, держа меня за руку, рассказывал какие-то смешные истории. Историй не помню, хотя помню – что смешные. Владимиров не помнил ни самого факта нашего разговора, ни меня.
Так я начала работать в театре на Владимирском проспекте. Театр был в расцвете. Владимиров создавал необычную для русского театра стилистику, синтез комедии, гротеска и лирики, ставил яркие театральные представления, пронизанные музыкой. Публицистика, комедия, мелодрама – все использовала причудливaя фантазия Владимирова. Режиссер включал в свои спектакли зонги. Для русского театра это было непривычным. Зонги ввел Брехт, у него это были интермедии, авторские комментарии к действию. У Владимирова зонги стали внезапным обращением героев к публике, иногда в самый напряженный момент действия.
Владимиров собрал в своей труппе многих прекрасных ленинградских актеров. В 1976 году открыл на второй «Малой сцене» молодежную студию (случай в то время беспрецедентный), где играли его бывшие студенты, выпускники Театрального института,
Но главное – в театре играла Алиса Фрейндлих, одна из лучших русских актрис.
И многие годы Владимиров создавал репертуар прежде всего в расчете на Алису.
"Люди и страсти", едва ли не лучший свой спектакль тех лет, Владимиров поставил, смонтировав отрывки из пьес немецких драматургов. Музыку написал Г.Гладков. Спектакль был своего рода бенефисом Алисы Фрейндлих в первом акте, где она играла королеву Елизавету, Марию Стюарт и Ариэля Акосту, и Анатолия Равиковича – игравшего Аздака во втором («Кавказский меловой круг» Брехта).
Фрейндлих – «голос от театра» - начинала и заканчивала спектакль. В начале спектакля в сценическом полумраке она выходила на сцену в черном костюме и обращалась к публике со стихами Гете (вступление к «Фаусту»). Речитатив иногда переходил в пение: "Вы снова здесь изменчивые тени, меня тревожившие с давних пор...». Неподражаемым, нежным голосом с особыми придыханиями Алиса, завораживая, увлекала за собой в таинственный мир театра.
Фрейндлих и заканчивала спектакль. Она пела (слова другого великого немецкого поэта - Генриха Гейне). «Спектакль окончен. По домам
Мужчины провожают дам».
Спектакль, волнение автора спектакля – все окончено. Душа автора угасла. Грустно.
Алиса играла в отрывках из пьес двух страдающих, но таких разных(!) женщин: королеву Елизавету, которая отправляет на казнь двоюродную свою сестру ("Мария Стюарт" Шиллера), и Марию-Антуанетту (особенно потрясал монолог перед казнью) из пьесы Л.Фейхтвангера "Вдова Капет". На богатейших вибрациях голоса были построены и «партитуры» ее монологов.
Снимать самого Владимирова было тоже большим для меня удовольствием не только на сцене, но и в жизни: высокий седой красавец, лицо значительное. Глубокие складки придавали лицу скульптурность. Словом, фотогеничная внешность.
Впервые я снимала его на стадионе во время волейбольных соревнований. Владимиров был страстным болельщиком «Спартака» и пригласил меня на стадион специально. Зная, что я его фотографирую, он не просто «болел» за игроков, но еще и играл роль болельщика. А поскольку артист он был обаятельный и эмоциональный, то и фотографии вышли достаточно забавными, так что он их помещал во многие буклеты.
Мое прощание с театром перед отъездом было болезненным. Прежде чем подавать документы на эмиграцию, я сказала об этом Владимирову и предложила, что сначала уйду из театра. Игорь Петрович расстраивался, но не отпускал из театра и заверял, что я буду работать у него до дня отъезда. Сначала он так и держался, подчеркнуто дружески. Даже рассказывал, как вечером того же дня, когда я впервые пошла в ОВИР, к нему на спектакль пришли два «куратора» из КГБ. После спектакля сидели у него в кабинете, пили коньяк. Игорю Петровичу хотелось скорее уйти домой, поэтому он напрямую спросил: - У меня один человек собирается в Израиль… - Мы знаем, - ответили ему,- это Аловерт. - Должен ли я ее отговаривать? - Ни в коем случае, весь ее путь вел ее к этому. Тогда мы оба посмеялись над этим разговором. Затем на Владимирова стали явно оказывать давление, я это поняла и, напечатав фотографии к гастролям театра по стране, уволилась.
Владимирова я перед уходом не видела, но к Алисе пришла в гримуборную после ее спектакля прощаться, подарила ей фотографии. Она при всех меня обнимала и говорила: "Я надеюсь, что ты на нас не в обиде, не обижайся на Игоря Петровича, его запугали".
За что мне было обижаться на Игоря Петровича? В советское время режиссерам приходилось идти на компромиссы, они отвечали за существование театра.
Когда я стала приезжать в Ленинград (Петербург), мы встретились с ним, как старые друзья.
А в моей памяти при упоминании имени Владимирова возникает картина, которую я не раз наблюдала: утро, темное зрительское фойе, слегка поблескивают колонны. Из дверей кабинета появляется высокий, седой человек и медленно на длинных, как будто не гнущихся ногах идет в буфет, выпивает пятьдесят грамм коньяку и отправляется на репетицию.
Я не присутствовала при уходе Фрейндлих из театра в 1983 году – и, слава Богу.
-----------
Нина Аловерт. Портрет театральной эпохи. Ленинградская драматическая сцена 1960-70-х. С-П, Балтийские сезоны, 2018
Добавить комментарий