Об ежегоднике «День поэзии» за 20131
adp_2013.jpg
Среди расположенных по алфавиту фамилий есть никому не известные и такие, которые знает каждый: Евгений Евтушенко, Евгений Рейн, Лариса Васильева, Марина Кудимова, Новелла Матвеева, Владимир Костров, Глеб Горбовский, Юрий Ряшенцев, Игорь Шкляревский, Кирилл Ковальджи, Александр Городницкий...
Российский поэт - особенный, в нем бродит некрасовское: «Иди в огонь за честь отчизны, за убежденья, за любовь». В сборнике мало чистой лирики. В нем звучат «гражданственные» мотивы. Во времена, такие как сегодня, не могут стихи российского поэта не отражать неблагополучия общества, в них поневоле звучат тревога, страх, неуверенность в будущем страны и мира. «Ощущение Апокалипсиса» называется стихотворение москвича Александра Асманова, Александр Ивушкин из Волоколамска удивлен, что «Жизнь человечества бьется о рифы,/ словно она никому не нужна», Дмитрий Вересов из Петрозаводска пишет о своем веке и своем поколении, озирающем «чужое столетье», Дмитрий Мизгулин из Ханты-Мансийска впадает в уныние от «беспощадно железного» мира «в преддверии судного дня», Евгений Каминский из Санкт-Петербурга грозит времени кулаком на манер своего безумного тезки из пушкинской поэмы: «У, времени языческая власть!/ У, гнет временщиков! Ни скинуть бремя,/ ни выпасть из времен...», а Геннадий Красников из Москвы констатирует: «человечество сходит с ума / со звериным восторгом». Но человечество человечеством, а на первом плане все же свое, родное, - Россия. И здесь искра надежды порой высекается, казалось бы, среди сплошной темноты. Вот начало стихотворения московского поэта Валентина Сорокина:
На Руси родиться – распроститься
С радостью и с дедовским крестом.
На Руси родиться, как явиться
Атаманом или же Христом...
На Руси мятеж короче лета,
Он к зиме кончается тоской.
На Руси благодарят поэта
Гробовою крепкою доской...
Читаешь - и вспоминаются саркастические и горькие строчки «Русского бога» Вяземского: «К глупым полон благодати,/ к умным беспощадно строг». Но стихотворение князя Петра Андреевича не имеет «выхода», кончается парадоксом: «Бог в особенности немцев». Современный же стихотворец завершает свои стихи так:
«Потому
и быть на свете русским –
Доля атамана и Христа!...»
И получается, что «быть русским» выпадает не просто бунтовщику или смиреннику, но высочайшим носителям «бунтарских» или «смиреннических» начал – предводителю –атаману или самому «сыну человеческому» - Христу. Что это, если не апофатика – возвеличивание от противного? Нечто похожее можно усмотреть в стихотворении Натальи Гранцевой «Дива», где заглавие обозначает отнюдь не актрису, не примадонну, а нечто совсем другое, - что именно, можно понять из первой же строфы:
Россия сошла с исторической сцены
Под слезы восторгов и грохот оваций
И скрылась осмеянной жертвой измены
В кругу умирающих цивилизаций.
Не будем расшифровывать, жертвой чьей измены явилась Россия и по какой причине ей пришлось покинуть круг активных «игроков», главное в стихах – та радость, с которой бывалые пророки кричат вослед ушедшей: «Она проиграла! Она не вернется!» Стихи эти представляют собой некую развернутую «театральную» метафору, несущую в себе мысль о России и постигшей ее судьбе. И опять хочется вспомнить классика, на этот раз Федора Тютчева, с его бессмертным «Кончен пир, умолкли хоры», тем более что в стихах петербурженки есть схожие образы:
«Конец представленью! Безумства иссякли!/ Высоких светильников меркнет блистанье/ Всемирное общество суперспектакля/ Выходит из зала во мрак мирозданья». Сходство с Тютчевым - скорей всего, не случайное - усиливается этим выходом из зала «во мрак мирозданья»/, «где звезды играют...». В стихах классика тоже два мира – дольный, с опустевшей пиршественной залой, и горний, с чистыми звездами, глядящими вниз, на толпу. И снова у современного автора апофатическая концовка – вера, несмотря на глумливый «победный» хохот неверующих: «И фениксом веры в ночи умираю».Феникс, как известно, птица необычная, - сгорая, она возрождается из собственного пепла, так что в контексте поэтического высказывания его «умирание в ночи» - равносильно будущему возрождению «дивы»- России.
Да, Россия - в беде, в лихолетье, в раздрае, но живущий на две страны замечательный Геннадий Русаков не хочет «помереть» в нелюбимой стране (речь идет об Америке), стремится к своему, «пристрастному и неправому» народу:
чтоб из моих бессмысленных Неметчин
вернуться мне на отческий порог.
Не к благополучию собирается возвращаться поэт, отнюдь:
К ее раздорам и усталым людям.
К былому ощущению беды.
Сходное чувство владеет израильтянином Евгением Мининым, с его правдивой констатацией: нет, он не из праведников, которым снится Гефсиманский сад: «Мне тоже снится.../ Но не этот.../ Летний...».
Характерно, что мотивы смерти-бессмертия своей собственной личности, выходяшие на первое место в американском альманахе «Связь времен», в российском «Дне поэзии» отступают перед трагической темой судеб страны. В обоих сборниках не так много исторических стихов, которые могли бы дать освещение и объяснение сегодняшним дням. Истории 18-19-го веков посвящена подборка Александра Городницкого («Ода империи», «Казанское кладбище»). Знаменателен конец последнего стихотворения, повествующего о расправе большевиков над мятежными матросами Кронштадта, где автор предлагает искателю Российской Свободы:
Пусть ищет ее посреди безымянных могил,
За Царским Селом, на Казанском смиренном кладбище.
В стихах москвички Надежды Кондаковой упомянуто другое кладбище – Бутовский полигон, страшное расстрельное место, где в безымянных могилах десятки тысяч убиенных сталинским режимом. Здесь убито множество священников, пострадавших за то, что они «служители культа». Можно ли – даже спустя годы - простить убийц, простить - как учит евангельская проповедь? «Нет», - говорит поэтесса: «вновь недостойна Причастья,/ гневом палима – душа».
Стихи о любви. Щемящее стихотворение – уже немолодой поэтессы, пишущей о себе, восемнадцатилетней: «Я вброд переходила реку./Мне было восемнадцать лет./ Я улыбалась человеку,/ которого на свете нет». Поэтесса – а это Лариса Васильева, - не в силах решить заданную ей в начале жизни загадку: «Кто скажет, что все это значит, - я до сих пор к нему иду!» Правда, случаи «чистой лирики» единичны. Чаще тема любви сопрягается с темой неблагополучия, неустроенности жизни. Любовь в этом случае воспринимается как единственная опора, как то, что послано судьбой для выживания. Так звучит эта тема в подборке москвича Виктора Кирюшина:
Жизнь в который раз идет по кругу
И яснее ясного уже:
Нужно лишь тесней прильнуь друг к другу,
Чтобы устоять на вираже.
Или - в женской вариации - в стихах Валерии Салтановой из Ростова-на –Дону:
Мой любезный, мой свет, мой сокол,
Тот, с которым полет – высоким
И безбрежным отныне стал,,,
Становище. Становье. Стан...
Спасает не только любовь – но и память, воспоминания детства, оставшегося для многих самым ярким и незабываемым временем:
Задыхаюсь от нежности к этим годам,
И в былое опять возвращаюсь упрямо...
В нем – цвели георгины по дачным садам
И спускалась с крыльца синеглазая мама.
Это стихи московского поэта Андрея Шацкова. А его земляк Валерий Дударев вспоминает «тетушкин погреб святой», где хранились «варения, сало, капустка»...Поразительно, как стойки детские вкусовые ощущения, какой след они оставляют в душе. Вот и ставшая москвичкой Наталья Чистякова вспоминает деревенскую еду из прежней жизни:
Я соленую капусту
Обожаю до сих пор.
С алой клюквой и с грибочком,
Огурцами и лучком.
Ах, огурчики из бочки,
Чай, заваренный с медком!
Прочитала недавно в статье2, посвященной современным американским авторам российского происхождения о том, как популярна у них тема «русской еды» - и это легко объяснить: она, эта еда, во-первых, очень вкусна, а во-вторых, - пришла из их детства.
Стихи о деревенском детстве часто сопровождаются плачем по современной деревне,
«где давно уже не пашут/ где по две недели пьют/ то ли плачут то ли пляшут/ то ли песенки поют» (Валерий Лобанов, город Одинцово Моск. обл.).
И однако именно деревенский пейзаж и картины родной природы для многих россиян до сих пор одицетворяют родину, Россию:
Улыбается яблоко, хоть и слеза – по щеке,
И река расцветает кувшинками, чайками, бликами.
И степенное стадо в рассветном бредет молоке,
И колодец скрипит, и клубникою пахнет, клубникою.
( «Родным». Евгений Юшин. Москва).
Тема «дома» и « воспоминаний детства» объединяет россиян с русскими американцами, а вот разговор о «поэте» и «поэзии», пожалуй, специфичен именно для российских поэтов. Прагматичная Америка – для поэтов мачеха. Нет здесь такой профессии. А вот кое-кто из россиян не забыл еще те времена, когда поэт мог, хоть и скромно, но кормиться своим ремеслом. Однако можно ли «стихоплетство» назвать делом? И что это за человек такой – поэт? Вот самопризнанье «ветерана» цеха, который вот уже не один десяток лет выглядит как молодой, - Юрия Ряшенцева:
Я ничего на свете не умею.
На удивленье. Только рифмовать.
В наш век информации и компьютера поэт чувствует себя виноватым в своей «бесполезности»3. Но что поделаешь, если есть люди, «говорящие стихами», и это для них, как и для Владимира Шемшученко из Санкт- Петербурга, «последний шанс/ Не превратиться в камень».
В мой анализ не поместились ни поэт «жирафьей породы» москвичка Юлия Покровская, ни ее землячка Елена Кацюба, с ее необычной фонетической поэзией, ни Ирина Егорова-Крекнина из города Саров Нижегородской области. Впрочем, скажу об одном стихотворении этой последней под названием «Мое чудище». Так и осталось для меня загадкой, что за «чудище» имела в виду поэтесса, – уж не ель ли, силой поэзии возведенную в ранг «живых»? Так я когда-то приводила маленького сына на сырую лесную полянку – поглядеть на крокодила...
И в заключение хочу сказать вот что. Для меня, как и для многих россиян, возрождение «Дня поэзии», казалось бы, навсегда оставшегося где-то в 1960-1990-х годах, - очень хороший знак. Значит, не заросла еще поэтическая тропа в России, живут и творят в ней поэты, ежегодно представляя плоды своих трудов на читательский суд. И это радует.
1 День поэзии. ХХ1 век. 2013 г., Москва-Петрозаводск, изд-во ж. СЕВЕР, 2013, составитель Аршак Тер-Маркарьян
2 Сара Азарнова. Русские идут! Побережье. Антология (литературоведение). Филадельфия, №21, 2012, ред. И. Михалевич-Каплан
3 Впрочем, и в 19-м веке «бесполезность» профессии писателя тяжело переживал Толстой, на время даже отказавшийся от создания художественных произведений.
Добавить комментарий