“Многих людей города повидал и обычаи видел...” — вспоминал гомеровский Одиссей. “... Осматривал их российскими, то есть острыми и примечающими глазами,” — как бы подхватывал его слова русский Одиссей, Федор Каржавин.
Явление героев.
Сыны купеческие
Современники и выходцы из одного — купеческого — сословия, они были очень разными людьми.
Федор Васильевич Каржавин (1745-1812) — сын петербургского второй гильдии купца, человек всесторонне образованный и щедро наделенный талантами. Полиглот, изучивший чуть ли не два десятка языков. Один из лучших теоретиков архитектуры своего времени. Плодовитый писатель, выпустивший больше двадцати пяти книг, многие из которых выдержали не одно издание. Художник — один из ярчайших представителей русской школы рисунка XVIII века. Просветитель, искусный лекарь и натуралист, историк и географ — словом, ученый-энциклопедист. Путешественник, которого называют “первым русским в Америке”. Тайный агент Екатерины II. И это еще далеко не полный список…
Василий Яковлевич Баранщиков (1757-1823) — тоже купеческий сын и также человек, талантами не обделенный. Правда, единственное образование, которым он мог похвастаться —сама жизнь. Зато учиться у нее Баранщиков умел, что не раз выручало его в самых невероятных обстоятельствах.
При жизни эти двое ни разу не встретились, хотя временами оказывались буквально в двух шагах друг от друга, не говоря уже о том, что имели множество общих знакомых.
И все же в чем-то судьбы их отмечены одной печатью: каждый из них мог бы стать героем авантюрного романа, о каком впору лишь мечтать любому Дюма или Сабатини. Однако до сих пор лишь о Баранщикове написана небольшая — хотя и отменная! — повесть… Вот и мы с вами вынуждены сегодня ограничиться рамками журнального очерка.
Странное семейство.
Дивные успехи.
Неожиданное решение
Старый ямщицкий род Каржавиных еще при Петре I отказался от извоза и перешел в купеческое сословие, хотя во многих документах и продолжал (чего при бюрократии не бывает!) числиться по-старому, что позволяло исследователям советских лет награждать нашего героя рабоче-крестьянским происхождением. Однако в семье этой белых ворон, похоже, было куда больше, нежели обыкновенных: лишь отец Федора, Василий Никитич, продолжал заниматься торговлей. Торговцем он, впрочем, был просвещенным, верившим, что будущее купечества в развитии торговли с Европой. Именно он приохотил сына к наукам, уже на шестом году обучив “российской и латинской грамоте и географии”. Брат же его, Ерофей Никитич, ударился в науки, впоследствии став крупным лингвистом и переводчиком (в частности, он первым переложил на русский язык “Приключения Гулливера” Джонатана Свифта).
В восемь лет Василий был вывезен из России и препоручен заботам дяди, учившегося тогда в Сорбонне. В десять он уже первым в выпуске окончил коллеж Лизье и поступил в Парижский университет. Подросток, он был любимым учеником и по сути на равных общался с такими людьми, как академик Жозеф Никола Делиль, в недавнем прошлом — первый директор российской академической астрономической обсерватории; известный естествоиспытатель аббат Нолле; первый королевский географ академик Бюаш; профессор Барбо де ла Брюйер д’Эльвар и другие. Здесь же Каржавин свел знакомство с будущим другом всей жизни и знаменитым зодчим — Василием Ивановичем Баженовым. Наконец, пятнадцати лет, еще продолжая учение, он уже был зачислен на службу в российское посольство в Париже.
Пять лет спустя, вернувшись на родину, Каржавин недолго преподавал французский язык в семинарии Троице-Сергиевой лавры, а затем был зачислен в возглавляемую Баженовым Экспедицию кремлевского строения — пользуясь современным языком, проектный институт, созданный для грядущей (и оставшейся после воцарения Павла I неосуществленной) реконструкции московского Кремля. Казалось бы, начало карьере положено, чего еще желать?
И вдруг вся его разнообразная, бурная и столь успешная деятельность разом обрывается: по подложному (хотя и на свое имя) паспорту Федор Каржавин бежит за границу. Только это очень странное бегство…
“Русский американец”.
Вопросы, вопросы, вопросы…
Скрупулезно перечисляя все его книги, должности, всезнающий “Энциклопедический словарь” Брокгауза и Ефрона об этих годах каржавинской жизни говорит скупо: “С 1773 до 1788 г. странствовал по Европе и Америке”. Красноречивое умолчание… А между тем в означенные годы вместилось столько событий, что иному и на всю жизнь хватило бы.
Первым пунктом его назначения стал Амстердам, куда Каржавин “сопровождал для дальнейшего обучения” внука некоронованного царя Урала, статского советника Прокопия Акинфиевича Демидова. Оттуда он ездил в Лейден и Саардам и был принят при дворе голландского штатгальтера принца Оранского. Следующие три года Коржавин проводит в Европе — преимущественно, во Франции, где живет под именем Теодора л’Ами. Он продолжает совершенствоваться в науках, а одновременно бывает при дворе Людовика XVI, где сводит, в частности, знакомство с маркизом де Лафайетом и послом Конгресса провозгласивших независимость Соединенных Штатов Сайласом Дином. Тогда же он женился на модистке-бесприданнице Маргарите-Шарлотте Рамбур, причем “брак его, — как отмечал в семидесятые годы прошлого века профессор Н.П.Дуров, — окружен какой-то таинственностью”. А вскоре, оставив молодую жену, Каржавин отправляется в Вест-Индию.
Его основной резиденцией становится Мартиника — один из Наветренных островов, за обладание которым боролись тогда Англия и Франция. Здесь он выступает то как учитель, то как врач, то как торговец, то как переводчик при французском консульстве, то даже… как русский консул. Знакомится с разными людьми — вплоть до Жозефины Богарне, будущей первой жены Наполеона I. Публикует книги — на испанском и французском языках. Много рисует. Ведет естественнонаучные наблюдения, выказывающие в Каржавине не только незаурядного ученого, но и человека, обладающего зорким взглядом прирожденного разведчика. Отсюда он совершает длительные путешествия на Кубу, на Гаити и — главное — в Соединенные Штаты Америки, ведущие Войну за независимость от Великобритании.
Добрый знакомый по Парижу, маркиз де Лафайет, ныне — генерал американской армии, сводит Каржавина с губернатором Вирджинии Томасом Джефферсоном, автором проекта Декларации независимости и в будущем третьим президентом США. Вместе со своим мартиниканским приятелем капитаном Лапортом Каржавин участвует в формировании в Вильямсберге добровольческого отряда из числа жителей Мартиники. Участвует он и в доставке с Мартиники оружия для ополчения генерала Вашингтона. Он способствует организации “миссии Ледьярда” — попыткe наладить строительство военных кораблей для зарождающегося американского флота на верфях Архангельска. Каржавин предлагает Конгрессу США свои услуги — в скромном качестве “переводчика и толмача”, а под этой личиной ведет деятельность тайного агента, действующего в пользу повстанцев против англичан. Вот только — в чьих интересах? Американского Конгресса? Или — российской короны, которой было выгодно ослабление британского льва, коему способствовали успехи мятежных колоний?
Косвенные улики.
Традиционная неблагодарность.
Последняя загадка
Мотивы, которые приводит Каржавин в автобиографических заметках, выглядят, прямо скажем, сомнительно: из России он де уехал, поссорясь с отцом, желавшим, чтобы сын продолжал торговое дело; из Франции — спасаясь от дурного нрава жены… Поверить в подобное может лишь очень наивный человек.
Вот любопытная деталь, косвенно подтверждающая его статус тайного агента Екатерины II. В 1778 году Коржавину предлагают отправиться в Россию с миссией, подобной той, какую исполнял в Париже великий Бенджамин Франклин. Куда как лестное предложение! Отказываясь, наш герой вертелся, как уж на сковородке — и вернуться домой, прервав порученную миссию, нельзя, и оправдать нежелание принести друзьям-американцам наибольшую пользу трудно… В итоге он вынужден был на некоторое время вернуться на Мартинику, прервав плодотворные отношения с американскими властями.
В 1883 году Война за независимость завершилась — по Версальскому мирному договору Великобритания признала Соединенные Штаты Америки как суверенное государство. Казалось бы, это означало и окончание каржавинской миссии. Однако он задерживается в Вест-Индии еще на четыре года — теперь под предлогом отсутствия денег на обратный путь. Надо сказать, финансовые затруднения он и в самом деле испытывал беспрестанно: отцовской купеческой хватки Федор Васильевич не унаследовал и не умел ни сколачивать, ни расходовать капитал… Тем не менее задержка, судя по всему, объяснялась иным: Россия проявляла интерес (не активный, а скорее платонический) к незавершенному еще дележу вест-индских колониальных владений. Вскоре, впрочем, приоритеты сменились: умные люди — а таковых в окружении Екатерины II было немало — уже предвидели революционный взрыв во Франции.
Деньги чудесным образом находятся, и Каржавин возвращается в Париж. Об этом периоде его деятельности сведения сохранились крайне скудные. Интересно, что во всех документах, официально поданных в Коллегию иностранных дел, датой возвращения в Россию он называет 1788 год. Однако внимательный анализ доказывает, что на деле это произошло минимум годом позже. Следовательно, Каржавин оказался свидетелем (и участником?) революционных событий, далеко не последнюю роль в коих играл, кстати, его добрый приятель маркиз де Лафайет, командовавший теперь революционной национальной гвардией…
Возвращение домой оказалось безрадостным. Заслуг его по достоинству никто не оценил — похоже, Каржавин слишком увлекся и всерьез заразился идеями американской и французской революций, что отнюдь не способствовало дальнейшей карьере (зато привело ко сближению с Радищевым и Новиковым). Да, он оставил по себе след как талантливый писатель и просветитель-энциклопедист масштаба Дени Дидро, но все оставшиеся годы влачил неприметное существование переводчика при Коллегии иностранных дел, а позже — при Адмиралтейской коллегии. Лишь незадолго до смерти ему был пожалован чин надворного советника — вряд ли хоть в малой мере соответствующий масштабу свершенного Каржавиным. Он скоропостижно скончался 28 марта 1812 года, и до сих пор остается открытым вопрос — была это естественная смерть или самоубийство…
Одиссей поневоле.
“Нещастные приключения”
В отличие от первого нашего героя, Василий Баранщиков к высотам не стремился. Молодой и удачливый нижегородский второй гильдии купец, счастливый семьянин, он отправился в 1780 году на ростовскую ярмарку, и в мыслях не имея, какую дорогу открывает эта поездка.
Отторговался он удачно, однако тут же его обокрали — Бог с ней, с прибылью, но двести рублей серебром, взятых в кредит! И чтобы поправить дела, Баранщиков с подсказки случайного человека отправляется в Петербург, где нанимается матросом на торговое судно: при окладе в пятнадцать рублей в месяц на всем готовом можно года за два расплатиться с долгами…
Однако когда через месяц он 12 декабря 1780 года сошел на берег в Копенгагене, его “зашанхаили” — обманом завербовали на судно, направляющееся в Вест-Индию. А там, на острове Сент-Томас, датской колонии с 1671 года, высадили на берег и поверстали в солдаты короля Христиана VII, для большего удобства наименовав Мишелем Николаевым. Через полгода солдатчины Баранщиков прослышал, что неподалеку, на острове Мартиника, имеется российский консул, и написал ему, прося помощи. Увы, ответ разочаровал: “…дипломат и коммерсант Каржавин лишился всего имущества вследствие землетрясения и уехал в Америку на провиантском судне купца Дальтона” (это была уже упоминавшаяся миссия по доставке оружия повстанцам).
Злоключения же баранщиковские только начинались. За какую-то провинность он был продан губернатору соседней испанской колонии Пуэрто-Рико, где заклеймен девятью клеймами — как и положено нерадивому рабу. Там (да простит тоскующая в Нижнем жена!) закрутился у двадцатипятилетнего красавца роман с губернаторшей, причем прекрасная донья прониклась к русскому купцу столь нежными чувствами, что вскоре он оказался свободным человеком с испанским паспортом и толикой золота в кармане. Он нанялся матросом на итальянское судно, шедшее в Геную, но в 1784 году неподалеку от Гибралтарского пролива оно было захвачено турецкими пиратами, и Баранщиков не только вновь оказался в рабстве, но и — ради спасения жизни — вынужден был принять ислам.
События сменялись с поистине калейдоскопической быстротой. Он пытался бежать — его поймали, и к девяти клеймам прибавилось еще два. Вторая попытка — успешная, но не приблизившая к родине: год проплавал он по Средиземному морю на греческой шхуне, но в конце концов вновь оказался… в Стамбуле. Здесь он вступил в янычары султана Абдул-Хамида I, женился на турчанке — и, поднакопив на дорогу денег и обзаведясь некоторыми полезными знакомствами, бежал в третий раз, теперь уже удачно. Через Грецию, Болгарию, Молдавию, Украину добрался он наконец до России и 23 февраля 1786 года пришел в Нижний Новгород, где был радостно встречен семьей и… кредиторами, немедленно засадившими странника в долговую тюрьму. Там-то по совету нижегородского губернатора Ивана Михайловича Ребиндера он и написал свои “Нещастные приключения Василия Баранщикова, мещанина Нижнего Новгорода в трех частях света: в Америке, Азии и Европе, с 1780 по 1787 гг.”. Выдержав четыре издания, книга эта, ставшая бестселлером, позволила расплатиться с долгами вновь завести торговое дело, каковым Баранщиков преспокойно и занимался до самой смерти.
Посмертная связь.
Торжество истины
Да, при жизни Каржавин с Баранщиковым не встречались, зато оказались сведенными посмертно. Калейдоскоп приключений, бегло и протокольно изложенных в баранщиковской книжке, казался столь неправдоподобным, что некоторые русские литературоведы подвергали сомнению не только подлинность событий, в ней описанных, но и реальность существования самого купца Баранщикова. Так, известный библиограф П.Н.Петров высказал мнение, будто Баранщиков — лицо вымышленное, а его книжка — просто роман, написанный… Федором Каржавиным. Эту точку зрения считали убедительной и российский историк литературы Семен Афанасьевич Венгеров, и некоторые другие литературоведы.
Красивая гипотеза… Однако среди старинных документов нашлись-таки бесспорные доказательства подлинности баранщиковского существования. Во-первых, это сообщение киевского наместнического правления нижегородскому губернскому правлению о переходе российской границы близ Киева нижегородским купцом Василием Баранщиковым, “вышедшим из плену”. Во-вторых, полицейский протокол допроса, “снятого с нижегородского купца Василия Яковлева Баранщикова, явившегося добровольно из-за границы”.
Тем не менее, легенда эта, просуществовавшая не один десяток лет, свидетельствует, что подлинные людские судьбы оказываются порой невероятнее любого романа. И еще — это косвенная оценка каржавинского литературного дарования: в самом деле, кто же другой мог придумать и так убедительно изложить столь невероятную историю!
Добавить комментарий