Dr William E Dodd.jpg
В этом, вероятно, кроется причина живейшего любопытства, который в последнее время конфликтологи проявляют к персоне Уильяма Додда, американского посла в Берлине с 1933-го по конец 1937 года. Он отправился в Берлин с надеждой на установление добрых отношений между Вашингтоном и Третьим рейхом. Быстро разуверился в подобной перспективе. Вдумчиво и обстоятельно аргументировал свой пессимизм в телеграммах, адресованных Государственному департаменту и лично президенту Рузвельту, с призывом ради спасения личных, религиозных и экономических свобод человечества объединиться с ведущими демократиями того времени Англией и Францией в борьбе против Гитлера. Белый дом еще как-то слушал Додда в пол-уха, но Госдеп отметал предсказания неисчислимых бед, которая нацистская Германия несет западной цивилизации.
Великая экономическая депрессия вкупе с сильными изоляционистскими настроениями не способствовали приятию его пророчеств и в среде интеллектуальной элиты, которую он без устали агитировал с момента возвращения на родину до самой смерти, последовавшей двумя годами позже. Уильяму Додду было 70 лет.
О том, что опыт миротворцев прошлого востребован сегодняшней Америкой, свидетельствует следующий факт: в прошлом году почти одновременно после длительного забвения вышли три книги, посвященные Уильяму Додду. Первая — это его дневники. Вторая — своего рода документальная романистика о встречах американского посла с высокопоставленными чиновниками рейха и о связях его взрослой дочери со столпами высшего берлинского общества. А также — с одним агентом советской разведки. Третья книга под названием «Демократ и дипломат: жизнь Уильяма Додда» принадлежит профессиональному историку Роберту Даллеку, почетному профессору Стэнфордского университета. Этот труд представляет собой его переработанную кандидатскую диссертацию. Даллек любезно согласился ответить на наши вопросы.
— У Додда был мандат от Рузвельта добиваться установления взаимопонимания с новыми правителями Германии. Более того, он был полон самых радужных надежд на то, что ему это удастся. Но его иллюзии быстро рассеялись. В частности, он переступил через догмат несуществования абсолютного зла, который культивировали просвещенные круги Америки и который сильно мешал им проникнуть в суть гитлеровского режима. Вы пишите, что глаза на подлинную сущность системы власти в Третьем рейхе Додду открыла «Ночь длинных ножей», случившаяся в конце июня 1934 года. Примечательно, что это же событие — уничтожение леворадикальных элементов в Национал-социалистической рабочей партии Германии — убедило консерваторов в немецкой армии и в деловых кругах в прямо противоположном — что с фюрером как раз можно иметь дело... Что же так шокировало американца относительно той, пусть жестокой, но, казалось бы, сугубо внутрипартийной разборки?
— Позиция Додда, глядя на нее из дня сегодняшнего, может показаться нам абсолютно наивной, но в уничтожении левой фракции нацистской партии он увидел полное опровержение своих теорий, что Гитлер способен на прагматизм, на гибкость, что с ним можно договариваться. Какие договоренности возможны с фанатиком, способным хладнокровно убивать своих ближайших соратников? — недоумевал посол. Все, о чем разглагольствует диктатор, — «натиск на восток», «жизненное пространство», «еврейское закулисье», — каким бы бредом нам в Америке это ни казалось, заслуживало того, чтобы быть воспринятым самым серьезным образом. Нацисты кровожадны и преисполнены жаждой реванша, к доводам здравого смысла они глухи. Равноправное сотрудничество с Америкой их не манит, они мыслят в терминах экономической автаркии, которая единственно и совместима со стратегическим курсом на захватнические войны. Немцы зомбированы шовинизмом, а не утратившие способности думать одиночки загнаны в подполье... Вот, что писал Додд в Госдеп, наталкиваясь на профессиональные предрассудки чиновников, обученных тому, что негоже послу высказывать собственные взгляды; ему-де следует придерживаться фактов и принимать страну, в которую он откомандирован, такой, какой она есть. После июня 1934 года Додд не искал частной аудиенции с Гитлером, что кадровым дипломатам, ценящим личные контакты превыше всего, казалось святотатством. Но либералу, ставленнику Рузвельта и интеллектуалу, профессору Чикагского университета, нацисты, превозносившие грубую физическую силу, после года с небольшим пребывания в Берлине стали отвратительны чуть ли не физиологически. Спаданию шор способствовало также отвращение Додда к словесным извержениям пропагандистской машины нацистов и его разговоры с уважаемыми немецкими учеными, подвергавшимися гонениям.
Это были, прежде всего, ученые еврейской национальности. При этом, рассказывает Даллек, Уильям Додд до приезда в Берлин не только не питал никакой активной симпатии к евреям, но был, что называется, «вежливым антисемитом», a benign anti-Semite, как говорят американцы.
В 20-е-30-е годы прошлого столетия администрациям элитных университетов, медицинских и юридических школ в США удалось резко понизить число студентов-евреев, пробившихся туда в большом количестве в начале века за счет негласных квот и манипулирования критериями отбора абитуриентов. Это касалось Гарварда, Принстона, Йеля, Чикаго, где преподавал Додд, ученый-историк. На первой аудиенции с Гитлером Додд выразил понимание антисемитской политики фюрера и достаточно прозрачно намекнул на то, что ему следует задействовать те же средства, что и американский истеблишмент, избегая грубых силовых методов. И хотя нацисты на первых порах после прихода к власти тоже экспериментировали с еврейскими квотами, для них это была лишь тактическая уловка. Поэтому Додд, расхваливавший квоты как оптимальную стратегию окончательного решения еврейского вопроса, был записан ими в наивные американские профессора.
Выступая в Бостоне летом 1938 года, через полгода после окончания миссии в Берлин, Уильям Додд предсказывал, что Гитлер уничтожит всех евреев, попавших ему в руки — столь сильна была его ненависть к ним. На тот момент это был совсем не банальный прогноз. Впрочем, как записал Додд в своем дневнике, его оценку разделяли некоторые высокопоставленные британские дипломаты в Берлине. Тем не менее, подчеркивает Роберт Даллек, еврейские организации Америки были для Додда не столько естественными союзниками по антигитлеровской агитации, сколько раздражителем, который администрации Рузвельта требовалось постоянно гасить.
— Командировка Додда в Германию совпала по времени (в течение полутора лет) с пребыванием в качестве посла в Москве другого ставленника Рузвельта, тоже не кадрового дипломата, правда, и не ученого, а крупного адвоката Джозефа Дэвиса. Взгляды Додда претерпели фундаментальную эволюцию, исходно просоветская позиция Дэвиса таковой и осталась, невзирая на все ужасы сталинизма, очевидцем которых он стал. Почему такой контраст при всем сходстве их воспитания, классовой принадлежности, да и декларируемых политических взглядов?
— Рузвельт назначил этих людей на ключевые дипломатические посты, так как не доверял кадровым дипломатам, бывшим в ту пору поголовно республиканцами и консерваторами, которые не разделяли ни внутри-, ни внешнеполитических устремлений либерального президента. Госдепартамент был настроен тогда также крайне изоляционистски. Рузвельт же тяготел к точке зрения своего предшественника Вудро Вильсона, который хотел проводить активную внешнюю политику с целью переустройства мира на демократический лад. Рузвельт был лично знаком с Доддом, ценил его интеллект и знал, что президентский курс будет отстаивать в Берлине искренний и умный либерал. Который к тому же учился в Лейпциге, прекрасно знал язык и любил немецкую культуру. Додд, однако, не был фаворитом Рузвельта, поначалу он хотел отправить к Гитлеру Нюта Бейкера, который в годы Первой мировой войны при Вильсоне отвечал за ВМФ, воевавший с флотом германского кайзера. Но от этого откровенно оскорбительного жеста Рузвельт позволил себя отговорить. Что касается Джозефа Дэвиса, то реальные его взгляды нам неведомы. Дэвису было хорошо известно, что в окружении Рузвельта есть люди, симпатизировавшие СССР, которых он не хотел настраивать против себя, отправляя из Москвы недружественные по отношению к режиму Сталина телеграммы. Так что, свои критические суждения он мог просто замалчивать. Кроме того, Дэвис знал, что Белый дом, не видя никаких точек соприкосновения с Германией, стремился установить стратегическое партнерство с Советским Союзом в качестве противовеса экспансионистской политике Японии на Дальнем Востоке.
Уильям Додд не был выдающимся историком, крупных работ после себя не оставил. Но он занимался историей рабовладения на американском Юге, которая тогда только входила в моду, и вынес из этого весьма редкое для белого человека той эпохи неподдельное сочувствие чернокожим рабам. При этом он также был знаком с псевдоинтеллектуальными доводами, которыми пользуются апологеты рабовладения. Эта способность к эмпатии, с одной стороны, и нюх на ложь, с другой, — очень пригодились ему позднее в Германии. Не замшелые бюрократы Госдепа, а именно такие независимо мыслящие, пусть и не всегда правильно, люди, как Додд, или посол при республиканском правительстве Испании на пике гражданской войны, профессиональный литератор Клод Бауэрс, да и в определенном смысле тот же Дэвис, были нужны Рузвельту как его глаза и уши в ведущих мировых столицах...
Преемником Додда в должности посла США в Берлине стал кадровый дипломат Хью Вильсон. Он был отозван домой в ноябре 1938 года после устроенного нацистами еврейского погрома, известного, как «Хрустальная ночь». Последние три предвоенных года, с 1938-го по 1941-й у Вашингтона не было посла в Третьем рейхе.
Добавить комментарий