Король на день и его потомки

Порой так бывает, что мы даже не предполагаем присутствие рядом человека, чьи предки были и нашими предками. Со мной такое случилось в одной семье, с которой меня связывает сорокалетняя дружба. Многие праздники мы проводим вместе, и вот на очередном дне рождения меня усадили напротив милой племянницы хозяйки. Как водится, разговорились. И надо же... Мы оказались родственниками. Я не только знал ее деда, но в свои юные годы, задолго до рождения моей молодой собеседницы, жил у него в доме в Ленинграде, и он — любимый двоюродный брат моей мамы, приезжая в Москву, непременно у нас останавливался. Мне припомнилась обстановка его ленинградского дома, и конечно, я не мог удержаться от ностальгических историй, ей до меня не известных. Можете представить себе нашу взаимную радость в тот вечер — близкие друзья вдруг оказываются еще и отнюдь не дальними родственниками!

Что же тогда говорить о человеке выдающемся, даже великом, волей судьбы обнаруженном вдруг среди общих предков — его открытие бывает, наверное, еще более радостным. Подобные находки крайне редки, не чаще крупных лотерейных выигрышей, но, как это ни порази­тельно, две семьи, с которыми я дружу, в разное время нашли родственные связи с одной и той же исторической личностью.

 

Литературная контрабанда

 

Недавно я получил по Интернету письмо из Израиля от Илана Розинера, с иронией сообщившего, что в его еврейских жилах, как оказалось, течёт голубая кровь. Илан — единственный сын Феликса Яковлевича Розинера, обладавшего столькими талантами — поэта, музыканта, барда, искусствоведа, — что меня вовсе не удивила новость о наличии у него выдающегося предка. Феликс также был большим писателем, и если вы не читали его романа «Некто Финкельмайер», то прочтите обязательно. По-моему, это лучшее, не побоюсь сказать, классическое произведение о московской художественной интеллигенции 1960-х годов. Поскольку опубликовать его в Советском Союзе надежды не было никакой, то Феликс, инженер по образованию и человек незаурядно изобретательный, придумал хитрый план контрабандной пересылки своего первого романа на Запад. Он переснял весь роман и, как ему показалось, ловко запрятал кассеты с пленкой в багаже четырнадцатилетнего сына, когда тот в 1977 году улетал в Израиль с первой женой Феликса. Увы, бдительных советских таможенников провести не удалось — кассеты были конфискованы. Феликс расстроился, но ненадолго — он умел с юмором воспринимать неприятные события. А для разрядки от стресса сочинил песню о том, как его роман попал в лапы КГБ, с едко ироничным припевом: «Есть теперь у романа какой-никакой, а читатель!»

Со временем ему все же удалось переправить «Финкельмайера» на Запад с моей помощью и помощью американских корреспондентов, с которыми я познакомился, сидя в отказе. Роман был удостоен Международной премии имени Владимира Даля, переведен на несколько языков и издан во многих странах до того, как почти 20 лет спустя его опубликовали в перестроечной России. За этот роман Розинер был номинирован на Нобелевскую премию русской кафедрой Йельского университета. Превосходен и его последний роман «Ахилл бегущий», изданный в Петербурге и отмеченный премией «Северная Пальмира». К несчастью, Феликс прискорбно рано скончался от тяжелой болезни, но всё же успел за несколько месяцев до cмерти закончить многотомный труд «Энциклопедия советской цивилизации».

Илан унаследовал многие отцовские таланты и добавил к ним ряд собственных. Отслужив в израильской армии, где в чине майора отвечал за отбор солдат в десантные войска, он основал свое предприятие, затем защитил докторскую диссертацию и сейчас преподает методы психологических исследований в Тель-Авивском университете. К его многочисленным внеслужебным интересам недавно прибавилась и генеалогия. Что меня потрясло в письме Илана, так это фамилия найденного им великого предка — Каценелинбойген. «Ну и ну!», — невольно вырвалось у меня любимое выражение Феликса, ведь Каценелинбойгены — тоже мои близкие друзья. Неужели они и Розинеры ведут родословную от общего предка? Оказалось, что да.

Арон Иосифович Каценелинбойген, увы, тоже ушедший от нас несколько лет назад, был известным ученым-экономистом и оригинальнейшим мыслителем. Вряд ли кто из эмигрантов последней волны добился в США более значимых успехов в гуманитарных науках, чем он. В течение многих лет, до самой смерти, Арон занимал должность профессора престижного Пенсильванского университета (University of Pennsylvania) и за это время написал около 10 книг на английском языке, вызавающих живейший интерес уже своими названиями, например, «Концептуальное понимание красоты». Для нашего очерка важно то, что Арона, помимо всего прочего, интересовали с чисто научных позиций уникальные ситуации, будь то в медицине, искусстве или жизни, а также предрасположенность к ним отдельных людей. И в самом деле, ведь бывают встречи по виду случайные, но впоследствии обретающие такое значение, что невольно возникает вопрос об их предопределенности.¹

 

«Стена плача» в Падуе

 

Я не раз мысленно сравнивал Арона и Феликса: оба обладали тонким чувством юмора, оба были великолепными рассказчиками, оба любили и хорошо знали музыку, а теперь вот выясняется, что у обоих был один и тот же давний предок, в юности проживавший в Италии. Я вспомнил рассказ Евгении Либеровны, вдовы Арона, о том, как,  путешествуя по Италии, они заехали в старинный город Падую посмотреть прославленные фрески Джотто в Капелле дель Арена (Скровеньи). И как, гуляя по городу, вышли на площадь и... застыли в изумлении: перед ними стояла «Стена плача», явно воспроизводившая иерусалимскую. Напротив стены примостился магазинчик, там пожилой итальянец продавал меноры, магендовиды и другие символы иудаизма.

«Мой дед рассказывал, что наши предки когда-то жили в Падуе, — спросил Арон у него. — Известна ли вам фамилия Каценелинбойген?» Продавец завелся мгновенно — быстро заговорил, акцентируя слова характерными итальянскими жестами, потом указал им на стулья и принялся куда-то названивать. Вскоре приехал господин, посланный главным раввином города, и предложил подвезти Арона и Женю к могиле предка. Он открыл огромным ключом ворота старинного кладбища и показал им монумент с выгравированными на иврите именами и датами жизни усопших. То была могила Самуэля Иегуды Каценелинбойгена и его семьи, бережно хранимая падуанцами более 400 лет.

Далее оказалось, что многие в Падуе наслышаны о раввине Самуэле — богатый меценат, он в свое время сделал очень многое для благоустройства старинного города. С его именем связано множество легенд, разве что спустя четыре столетия очень трудно отделить в них реальные события от плодов фантазии. Так, доподлинно известно о визите к Самуэлю литовского князя Николая Радзивилла, впоследствии — премьер-министра польского короля Стефана Батория. А вот о том, как и почему Николай оказался в Падуе,  в доме раввина, бытует несколько версий. По одной из них, князь с большой свитой, со множеством слуг и рабов совершил паломничество в Иерусалим, накупил там много драгоценных предметов, но на обратном пути был ограблен пиратами. По другой  — путешествуя по странам Европы, князь проиграл в Италии крупную сумму денег. Пришлось продать рабов и отпустить слуг, чтобы изыскать средства для возвращения домой. Есть и еще версии, но все они подтверждают одно: князь заявился к богатому еврею занять деньги, что было в ту пору вполне привычным делом для польских аристократов.

Узнав о желании князя посетить его, Самуэль распорядился устроить банкет в честь именитого гостя. Легенда повествует о том, как во время банкета мудрый раввин, желая преподать князю наглядный урок, отправил шамеса (слугу) на невольничий рынок с наказом купить раба попригожее и привести его в кандалах пред очи его сиятельства. Шамес, заранее обо всем предупрежденный, пошел на рынок, где продавались рабы из разных стран, и купил юношу. Когда раба привели, Самуэль спокойно и внушительно сказал: «Отведи его в дальнюю залу и там положи конец его страданиям». На гостя его слова не произвели, казалось, никакого впечатления, и он продолжал невозмутимо отведывать яства. Через некоторое время раввин дал слуге аналогичное распоряжение, только купленный на сей раз раб должен был быть выше и мощнее первого. Когда доставили второго раба, раввин снова приказал положить конец его страданиям. С появлением пятого раба Радзивилл не выдержал:

— Мой достопочтенный друг, с какой стати вы тратите столько денег, без всякой для себя пользы умерщвляя этих рабов? Выходит, правы наши священники, осуждающие евреев за жестокость.

— Вы имеете в виду слухи о нашей кровожадности, о том, что мы проливаем кровь христиан в наших ритуалах? Неужто вы верите этому? Тогда пойдемте со мной, я покажу вам, как оно есть на самом деле.

Самуэль провел князя в просторную залу, где тот, к вящему изумлению, увидел только что купленных рабов: они сидели за столом, наслаждаясь теми же яствами и винами, что он только что откушал сам. Освобожденные от цепей и оков, они вели себя раскованно в прямом и переносном смысле.

— Знайте же, — изрёк раввин, — что кровавые наветы ваших церковников — не более чем мерзкая клевета. Наша Тора запрещает причинять страдания животным, не говоря уже о человеке. Нам возбраняется употреблять в пищу кровь животных и птиц, и даже малейшие следы крови в курином яйце делают его для нас несъедобным. Эти запреты хорошо известны вашим церковникам, но те продолжают неустанно разжигать ненависть к евреям. Они призывают на подмогу тьму неправд, уже повлекших смерть многих наших братьев и сулящих приумножить число жертв в будущем. Я дарю вам этих рабов, но при условии столь же милосердного обращения с ними, что и со свободными слугами.

 

Случайность или перст судьбы?

 

Запечатленная в этой легенде сцена напомнила мне знаменитый монолог Шейлока из трагедии Шекспира «Венецианский купец»: «Он меня бесчестил... поносил мой народ, расхолаживал друзей моих, разгорячал врагов, — и по какой причине? По той, что я еврей...» Эта пьеса — великая и крайне противоречивая: с одной стороны, драматург утверждает за евреями достоинство и право быть равными со всеми, а с другой — изображает жалкую пародию на них. Она написана спустя четверть века после встречи князя Радзивилла с Каценелинбойгеном, который одно время служил раввином в Венеции. (Я, кстати, согласен с теми шекспироведами, кто считает, что автор гениального «итальянского» цикла пьес, кто бы он ни был, наверняка побывал и в Падуе, и в Венеции, настолько глубоки его знания местных обычаев и нравов.) Весьма вероятно, что Шекспир знал легенду о раввине и польском князе. Рискну даже предположить, что по шекспировскому первоначальному замыслу Шейлок решил преподать купцу Антонио аналогичный урок, для чего и выдвинул изуверское условие — «фунт должникова мяса» при просрочке долга. Однако логика драматического действия, а, быть может, и желание подыграть разнузданному антисемитизму толпы заставили его трактовать всерьез сие курьезное требование еврейского ростовщика. «Всё это было бы смешно, когда бы не было так грустно». В шекспировские времена эта пьеса аттестовалась комедией, но при этом тогда, как и ныне, актеры изображали Шейлока фигурой трагической.

В отличие от персонажей этой пьесы, князь Радзивилл извинился перед раввином за оскорбительные подозрения, потом великодушно спросил, чем он может отблагодарить его. У Самуэля было всего одно пожелание — чтобы князь не верил подлым слухам о жертвоприношениях христианских младенцев и относился к евреям по справедливости. Среди евреев польско-литовского королевства, непринужденно поведал раввин, находится и его сын по имени Шауль, студент университета в городе Брест-Литовске...

Здесь самый раз стоит вспомнить теорию Арона о предрасположенности к уникальным ситуациям: так ли уж случайно повстречался Радзивилл с раввином Самуэлем или то был перст судьбы? Вернувшись на родину, Радзивилл разыскал Самуэлева сына, ум и эрудиция которого произвели на него столь сильное впечатление, что он решил сделать его своим советником. Так Шауль начал головокружительную карьеру при дворе Радзивилла, став со временем управляющим княжеских имений — высоко авторитетным лицом среди польских аристократов.

 

Корона Шауля Валя

 

Нельзя не отметить, что в отличие от русских царей, предубежденно третировавших российских евреев на протяжении столетий и запрещавших им жить на русских землях, польские короли охотно пользовались услугами еврейских общин. Известно, что вслед за изгнанием из Англии, Испании и Португалии евреи нашли прибежище в Польше и Литве, где наиболее талантливые из них стали учеными, писателями, финансистами и даже министрами. Именно в Речи Посполитой произошло событие, пусть и дошедшее до нас в виде легенды, связанное с семьей Каценелинбойгенов, о котором я хочу вам рассказать.

У Стефана Батория не было наследников, поэтому после его смерти за польский престол соперничали несколько знатнейших княжеских семейств. По бытовавшему в Речи Посполитой обычаю, королевство ни на один день не должно было оставаться без властителя. В чрезвычайных случаях, а смерть короля Батория именно таковым и была, польско-литовская знать съезжалась на ассамблею с целью избрания нового короля. Но в первый день, 18 августа 1587 года, согласовать единую кандидатуру не получилось... Настал вечер, а решения всё не было, священный обычай оказался под угрозой. И тогда Радзивилл предложил неожиданный выход: избрать короля... всего на один день. Пусть им будет человек знатный и знающий, всеми уважаемый, но без претензии на трон. И выдержав паузу, князь указал на Шауля Каценелинбойгена. Отдельные недоуменные возгласы вскоре потонули в общем кличе «Згода» (согласны), и Шауль был избран единогласно. Его тут же нарекли Валем, что означает по-немецки «избранный».

«Да здравствует король!», — восклицали придворные, когда на Шауля Валя надевали корону. Новому королю были предоставлены государственные документы и королевская печать, а также право дописать новые законы к уже существующим. Можно представить себе, как мало Шауль спал в ту ночь — всё спешил составить декреты о равноправии собратьев по религии. Один из них гласил, что предумышленное убийство еврея отныне будет караться смертной казнью точно так же, как убийство польского шляхтича. ²

На следующий день выборщики снова приехали во дворец, и по ряду признаков чуткий политик Шауль Валь понял, что большинство на ассамблее склонилось в пользу князя Сигизмунда. Не дожидаясь нового голосования, он снял с себя корону и водрузил её на голову претендента, провозгласив его новым королем Речи Посполитой Сигизмундом III. А на вопрос Радзивилла, почему он короновал Сигизмунда, Шауль ответил, что выбор Радзивилла был бы воспринят знатью как предрешенный исход — это смотрелось бы такой же смехотворной натяжкой, как смотрится Медведев, выбирающий Путина за то, что тот назначил Медведева. К счастью, Радзивилл был достаточно умен, чтобы признать правоту Шауля.

Тут уместно вспомнить, что Константина Радзивилла, потомка князя, расстреляли в 1943 году в Ташкенте по всей вероятности по прямому указанию Сталина. За месяц до расстрела запрос о нем был получен советским диктатором от самого Уинстона Черчилля. По мнению дочери Радзивилла, пани Джеховской, директора музея Мицкевича в Париже, письмо это сыграло роковую роль в судьбе ее отца, ибо уже тогда Сталин задумал прибрать к рукам Польшу, а знатные поляки, вроде Радзивилла, могли помешать его планам.³

Но вернемся к событиям XVI века...

 

Фамильный герб

 

Сигизмунд III даровал Шаулю звание «Слуги народа», которое давало привилегии равные княжеским. Помимо этого, ему за 150 тысяч золотых флоринов было отдано на 10-летний срок право сбора податей за проезд по мостам и налогов на муку и водку. Сохранилась и грамота о выдаче Шаулю Валю монополии на торговлю солью. Эти и другие королевские указы можно найти в фундаментальном труде Сергея Бершадского, изданном в конце XIX века.⁴ Там же приводятся сведения о Шауле-меценате — о том, в частности, как совсем незадолго до смерти, в 80-летнем возрасте, он построил на свои деньги синагогу в Брест-Литовске и основал еврейский колледж, наказав, чтобы должность президента переходила в его семье от отца к сыну.

Особенное распространение получил фамильный герб Шауля Валя: лев, держащий в лапах скрижали с законами, а над ним орел с золотой цепочкой и короной. Его спустя столетие можно было увидеть на стенах немногих еврейских домов, чудом уцелевших после кровавых погромов Богдана Хмельницкого. Этот герб вселял надежду в сердца униженных, напоминая о тех временах равноправия и благоденствия, когда их соплеменник был приближенным короля и, говорят, даже сам один день — целый день! — восседал на королевском троне. Тогда-то, в XVII веке, и получила хождение эта красивая легенда.

Родовая связь, что протянулась от короля-на-день Шауля к моим друзьям Каценелинбойгенам, как и к другим носителям этой редкой фамилии, бесспорна. Среди многочисленных потомков его 13-ти детей отыщется немало знаменитостей, включая самого Карла Маркса. В книге своих воспоминаний Арон Каценелинбойген пишет о посещении музея Маркса в Трире: «В музее в основном собраны книги, написанные Марксом и изданные на разных языках, ковер с портретом Маркса, сотканный чукчами, где Маркс похож на чукчу, и т.п... Но меня поразило другое. Там на стене висит генеалогия семьи. И она начинается с фамилии Каценелинбойген — девичьей фамилии матери отца Маркса».

Илан Розинер, кропотливо изучивший исторические документы и семейные архивы, доказал, что его пра-пра-пра... дед раввин Шломо Элиезер Шур был главой брест-литовской Иешивы, считавшейся лучшей в Польше и Литве. Именно там учился Шауль Валь, чья дочь Хенеле вышла замуж за Эфраима, сына раввина Шура, а остальное, как говорится, уже история.

...Кто знает, какие удивительные находки ждут вас, дорогие читатели, если серьезно займетесь генеалогией.

---

¹ Философским взглядам А.И. Каценелинбойгена посвящена статья его ученицы и коллеги Веры Зубаревой в журнале Слово/Word, 2006, #50

² Gustav Karpales «Jewish Literature and Other Essays», 2009 (Ebook) pp. 119-120

³ Владимир М.Фридкин, Мемуары, журнал «Знамя», 2005 год, №6

 

⁴ Cергей А.Бершадский «Литовские евреи. История их юридического и общественного положения 1388 — 1569».