miller w.jpg
Прочитав эту книгу1, вдруг поняла, что за поэт Лариса Миллер. Не то чтобы раньше не понимала, просто сейчас высветилась некая сердцевина. Попробую передать свои мысли читателям.
Все мы в определенном возрасте, чаще всего в детстве и юности, задаемся вопросом: зачем мы пришли в этот мир? Что нас сюда привело? Для чего жизнь и почему смерть? И так ли она, смерть, неотвратима в нашем, индивидуальном случае? Может, удастся избежать? А если смерть неотвратима, то что ей противопоставить? Философы и великие писатели, типа Льва Толстого, задаются этими вопросами всю жизнь, но обычный человек, находящийся в зрелом возрасте, как правило, стремится от них ускользнуть, интуитивно понимая всю горькую бесплодность таковых раздумий и найдя прибежище от мыслей о смерти в семье или работе, в воспитании детей или делании карьеры, в зарабатывании денег или собирании марок, в путешествиях, в любовных приключениях, в игре в бридж или на саксофоне.
Но есть несчастные — одержимые этими вопросами, они мучат их денно и нощно, не дают им наслаждаться жизнью, спать, ласкать ребенка. Их преследует эти ужасные: зачем? и что дальше? Своеобразный невроз, свойственный именно человеку, полагаю, что животные им не страдают.
Среди поэтов этим «недугом» был одержим Омар Хайям. Кто не помнит его страстные вопрошания, его четверостишия-рубаи в чеканном переводе Осипа Румера:
Откуда мы пришли? Куда свой путь вершим?
В чем нашей жизни смысл? Он нам непостижим.
Как много чистых душ под колесом лазурным
Сгорают в пепел, прах, а где, скажите, дым?
Там, где Хайям, живший на рубеже XI-XII веков, говорит о гончаре, лепящем свои горшки из царских черепов и из пастушьих ног, он становится подозрительно похож на одного датского принца, свихнувшегося на загадках бытия, порожденного гением совсем другой страны и эпохи.
Нет у меня сомнений, что Шекспир сам болел этими вопросами, иначе не прозвучали бы так трагически исповедально, на такой высокой ноте ни сцена с могильщиком, ни знаменитый монолог «Быть или не быть?» Из русских стихотворцев, озабоченных «вечными вопросами» и бьющихся над их разрешением, назову Тютчева и Баратынского, а также старшего друга Ларисы Миллер, Арсения Тарковского2.
К числу тех, для кого обдумывание «вечных» вопросов становится делом жизни, отношу поэта Ларису Миллер.
Теперь такой простой вопрос: как и чем жить, если каждый твой шаг отравлен мыслью о том неумолимом и неотвратимом, что может случиться с тобой буквально каждую минуту? Для поэта Ларисы Миллер, как кажется, стихи являются тем земным якорем, той волшебной палочкой, что не дает отчаяться и скатиться в бездну.
Заклинаю, стихи мои, вы не бросайте меня,
Вы ведь мой оберег, мой спасательный плотик, броня...
Или такое:
Чуть не забыла, что умру.
Когда я все же спохватилась,
Сейчас же за перо схватилась,
Нетленку гнать веля перу.
Ведь без нетленки мне — труба.
Я гнать обязана нетленку,
Пока меня через коленку
Ломает шалая судьба,
Стремясь разрушить, вызвать шок.
Ну как могу я быть инертной?
Ну как мне, маленькой и смертной,
Бессмертный не строчить стишок?
Тема обретения бессмертия с помощью стихов, с одной стороны, иронична («гнать нетленку»), с другой, — вполне конкретна: чтобы уйти от судьбы, нужно «строчить стишок».
Музыка, мелодия, гармония, стих — все это нужно поэту как опора, чтобы не быть одиноким в мире, где человек по определению одинок.
Над головой такая синь.
Ты не покинешь? Не покинь
Меня, мелодия родная.
Мне надо знать, что не одна я,
Что музыка звучит во мне,
Чтоб после зазвучать вовне.
Омар Хайям, как помним, в питии вина нашел единственный способ заглушить ужас перед неизбежным. Способ для мусульманина, прямо скажем, крамольный, осуждаемый Кораном. Вино в хайямовском контексте — в прямом и переносном смысле — наркотик, утишитель боли, заставляющий забыть про «непостижимость жизни» и неизбежность конца3.
Пей, луноликая, как часто будет месяц
Всходить на небосвод, уже не видя нас.
(пер. Румера)
У Ларисы Миллер есть эта хайямовская безнадежность.4
Как все же печально дела обстоят!
Те дни, что стояли, уже не стоят,
И улиц тех нет, по которым кружила,
И многих из тех, кем я так дорожила,
Не стало. И время сечет, как картечь,
И не понимаю, как это пресечь.
Пресечь это невозможно, можно только думать на эту тему, варьировать ее на разные лады, по-ребячьи договариваться с жизнью и смертью, по-взрослому понимая, что все это «понарошку».
Я-то знаю, что я не умру.
Ведь меня пригласили в игру,
Что не знает конца и предела.
И неважно, что я поседела,
Я-то знаю: я буду всегда,
Раз однажды попала сюда.
Утверждение «буду всегда» — осознанный самообман, некоторый «извив темы». Таких извивов, говорящих то об «ожидании чуда», то об уходе в мир детства, полный «гармонии незнания», в книге много. Но при всем при том из стихотворения в стихотворение переходит крик отчаяния, крик бунтующей человечьей души, крик, за который мы, читатели, должны быть благодарны поэту — это наша общая боль, это наше общее отчаяние: не хочу, не хочу, не хочу уходить!
Хоть и делали больно порой, все равно как щенка, приручили.
Дали имя и в списки свои занесли. В общем жить приучили.
Эту бедную землю топтать стало необоримой привычкой.
Не хочу, чтобы имя мое вдруг однажды пометили птичкой...
В русской поэзии есть поэт со схожим трагическим мироощущением — Евгений Баратынский.
И вот если взять одно из безнадежнейших стихотворений Баратынского «На что вы, дни!», легко увидеть разницу позиций — его и Ларисы Миллер.
У Баратынского:
На что вы, дни! Юдольный мир явленья
Свои не изменит!
Все ведомы, и только повторенья
Грядущее сулит...
По Баратынскому, и душа уже дремлет «под веяньем возвратных сновидений», и тело обречено на бессмыслицу повторенья утра, вечера и ночи. Жизнь оказывается пустой и бесплодной, дни — привычными, надоевшими, что вызывает отчаянный вопрос-утверждение: «На что вы, дни!» Не то у Ларисы Миллер. Ее календарь обжит и любовно обласкан с первого до самого последнего дня. И если сборник ее стихов называется «Четверг пока необитаем», будьте уверены, что даже и этот «необитаемый» день недели будет ею обжит и даже возведен в перл создания — как, впрочем, и любой прочий день жизни.
Как интересно: белки, птицы,
По преимуществу синицы,
Поляна, снежная гора
И на ледянках детвора.
Ура, еще один денечек
Я проведу с тобой, сыночек,
Средь птиц и белок и детей,
Их упоительных затей.
Обращение к сыну здесь не случайно, у всех нас на памяти классическая пушкинская строка, обращенная к младенцу: «мне время тлеть — тебе цвести», и с этим природным законом, спокойно принятым Пушкиным, нам, сегодняшним, так трудно, так невозможно согласиться. Так и хочется вместе с Ларисой Миллер крикнуть «ура» еще одному подаренному нам дню жизни. К тому же, мир детства для поэтессы притягателен, он открыт для нее как область святого незнания и уголок воспоминаний — о маме, домашнем тепле, неомраченной радости. И даже если мама ушла, связь с нею продолжается; ей, находящейся там, дочь рассказывает, как хорошо, как сладко здесь.
Я от нежности таю, как тает на солнце Снегурка.
Я от нежности таю к любому мгновению дня.
Мама, видишь оттуда, во что превратилась дочурка?
Я от нежности таю. Почти не осталось меня.
Да и день со мной нежен. К губам прикоснулся снежинкой,
Легким тельцем небесным, веселым своим светлячком.
Мама, видишь оттуда, как таю над дивной картинкой,
Той, что сотворена на едином дыханье, молчком?
Под стихами нет дат, но и без того понятно, что каждое время года, каждый день просятся в стихотворение, дабы поэт мог запечатлеть их неповторимость, уникальность, красоту. По стихам мы можем наблюдать, как проходит зима, как за ней следует весна, потом идут июнь, июль, август... Летние месяцы удостаиваются поэтичнейших признаний в любви.
Ларисе Миллер вполне довольно скромной подмосковной природы. В ее стихах нет чужих краев, с их чужими красотами, нет музеев и галерей, нет путешествий, необычных героев, впечатляющих страстей, есть книги и фильмы, но их немного, главное содержание ее стихов — я и природа: луч, ветка, синички, сойка, лопух... И поскольку рождаются стихи каждый день — как необходимое условие выживания, — то какой нужен свежий незамыленный глаз, какая привязанность к месту, чтобы увидеть все там же и все в том же — новые черты, новые краски, новое очарование.
Когда-то Пушкин, размышляя о жизни и об ее конце, писал: «О, скоро ли перенесу я мои пенаты в деревню? — поля, сад, крестьяне, книги, труды поэтические — семья, любовь, религия, смерть». Почти все эти составляющие находим в стихах Ларисы Миллер: природа, семья, любовь. Есть у нее все эти опоры, чтобы удержаться на плаву. И пусть нет в стихах Ларисы религии, зато есть Бог, общению с которым в основном и посвящены ее стихи. Но Бог, увы, может не услышать, не спасти... А потому так страшна нам смерть, та, о которой Евгений Баратынский писал с непонятным восхищением: «ты всех загадок разрешенье,/ Ты разрешенье всех цепей». Разговор с Творцом на «щекотливую тему» ведется у Ларисы Миллер напрямую, без посредников.
А потом, после всех этих лет, Ты куда меня денешь?
Где поселишь меня и во что меня, Боже, оденешь?
Разве может так быть, чтобы стала я вдруг беспризорной
После дивной зимы со счастливой снежинкой узорной,
После свежей листвы, дружно брызнувшей в мае из почек,
После стольких Тобой в тишине продиктованных строчек?
Но Творец, если следовать той же Ларисе Миллер, не философ, он поэт — потому ответов не дает, обрекая людей на жизнь Между облаком и Ямой (название одного из сборников ЛМ), между Раем и Адом (один из постоянных ее образов)5. Это «между» становится навязчивой мечтой, местом, где нет ни времени, ни календаря, где тебя не подгоняют в спину новые поколения...
Зарыться бы лицом в горячую подушку
И выпасть хоть на миг из дорогих сетей,
Покинуть хоть на миг незримую ловушку
И отдохнуть от всех. От всех земных затей.
И еще на ту же тему:
Нащупала тапочки, встала, оделась,
Но день начинать мне совсем не хотелось.
Хотелось остаться нигде и ни с чем,
Застрять между временем этим и тем...
Мечта поэта — оказаться без и вне времени, освободить себя от груза обязанностей и знания, пожить «ротозеем, зевакой, разиней», — не это ли ощущение владеет нами в раннем детстве? Не потому ли детство для Ларисы Миллер определяет то состояние души, в которое она хотела бы вернуться?
Лев Толстой, читая стихи Тютчева, оставлял на полях книги буквы К, Г, Т, что означало Красота, Гармония, Тютчев... Против многих стихов Ларисы Миллер тоже можно поставить эти знаки (заменив Т на М), настолько они исполнены Красоты и Гармонии и настолько они написаны именно этим поэтом, Ларисой Миллер. Ни с чем не спутаешь эти светлые — несмотря на горечь, — эти небанальные строки, эти рифмующиеся двустишия с безукоризненно точной рифмой, из которых часто сотканы ее миниатюры, эти живые простодушные разговоры с Природой и Богом.
Гимны? Молитвы? Трудно определить их жанр. В чем-то они похожи друг на друга, как птенцы одного гнезда, но у каждого есть свой поворот, свой извив, своя главная мысль и свое главное слово. Меня удивляло и удивляет, что среди Ларисиных стихов нет откровенно плохих. Некоторые считают это недостатком. Всем бы нам такие недостатки! Не пишет поэм? Не переводит чужих стихов? Ну и прекрасно, значит, такова природа ее дарования.
Среди хороших Ларисиных стихов выделяются очень хорошие. Одним из таких стихотворений я и закончу свое эссе.
Не договаривают все:
И старцы мудрые, и дети,
Речушка в средней полосе,
Ромашка в поле и в букете.
И скрытен день, и ночь темнит,
И утро тихой тайне радо.
Сама судьба секрет хранит.
Не договаривай. Не надо.
1 Лариса Миллер. Четверг пока необитаем. М., Время, 2012
2 Знаю, что Лариса Миллер не любит, когда ее называют «ученицей» Арсения Тарковского, говорившего, что писанию стихов научить нельзя. См. Ирина Чайковская. Стих, побеждающий трагедию. Беседа с Ларисой Миллер. Чайка. № 23(130), 2008
3 В философии вина у Хайяма мне видится различие с девизом «лови мгновение» у Анакреона и его последователей, те призывали к наслаждению вином и любовью, Хайям же хочет забыться, уйти от терзающих вопросов.
4 Приходится цитировать целиком, в стихах ЛМ строчки не вычленяются...
5 Образ «между облаком и ямой» легко возвести к традиции Омара Хайяма, замкнувшего человека между «супостатом» - «небесным сводом» и землей, с ее «кладом» из прошлых поколений. Та же оппозиция враждебных человеку земли и неба встречается у Федора Тютчева. См. «Небесный свод, горящий славой звездной,/ Таинственно глядит из глубины, -/ И мы плывем, пылающей бездной/ Со всех сторон окружены» («Как океан объемлет шар земной»).
Добавить комментарий