[Продолжение. Начало в № 22 (33) от 19 ноября 2004 и № 23 (34) от 03 декабря 2004].
Любопытный факт произошел у нас в Филадельфии. В мае сего года большая группа иммигрантов-филадельфийцев сдавала экзамен на гражданство в местной Службе иммиграции и натурализации (СИН). Один из чиновников, принимавших экзамен, спросил у 35-летнего вьетнамца по имени Чау Чу, в каком году была принята американская конституция. Вьетнамец без колебаний ответил: в 1787-м. Вслед за чем упомянутый чиновник сказал “I’m sorry” и вписал в одну из клеток анкеты слово “incorrect” — неправильно. Вьетнамец возмутился и, к вящему соблазну сдающих экзамен и стыду чиновников СИН, доказал, как дважды два, что прав именно он.
Этот эпизод имел большой резонанс, поскольку сдача экзамена была обставлена торжественно, в присутствии представителей прессы, коих хлебом не корми, но дай “чего-нибудь такого”. И вскоре после этого был проведен специальный опрос, поставивший целью выяснить: насколько вообще американцы знакомы со своей конституцией и историей ее создания? Результаты были просто удручающими.
Более половины опрошенных понятия не имели, что в Сенате заседают 100 сенаторов, а те, кто знал, не могли объяснить, почему именно сто. Только 6 процентов могли назвать все четыре неотъемлемые права граждан, защищаемые Первой поправкой Билля о правах, а почти четверть (24 процента) вообще не могли назвать ни одного из этих прав. Чуть больше трети (35 процентов) убеждены, что Конституция провозглашает английский государственным языком Штатов, а один из каждых шести полагает, что Конституция официально считает христианство государственной религией Америки. Короче говоря, только пять процентов опрошенных могли правильно ответить на десять предлагаемых вопросов. Такие вот печальные дела.
Среди этих вопросов были такие невообразимо сложные, как, например: когда именно Конституция была утверждена, сколько существует независимых друг от друга ветвей власти, каково число сенаторов и членов палаты представителей, и продолжительность срока исполнения оными своих обязанностей. Единственным утешением было то, что 91 процент все-таки высказался в том смысле, что “Конституция для них важна”, хотя практическое проявление этой “важности” заметить было, увы, нелегко.
Судя по всему, это ужасающее невежество американцев во всем, что касается столь важной для них Конституции, проявлялось уже давно, ибо еще в 1988 году Конгресс специальным постановлением принял решение об организации в Филадельфии беспартийной общественной организации — Национального конституционного центра, способствующего ликвидации среди граждан конституционной безграмотности. Этот “ликбез”, по-видимому, все же что-то дает: 61 процент опрошенных знают, что Конституцию писали и принимали не где-нибудь, а именно в Филадельфии, и 66 процентов осведомлены о том, что первые десять Поправок — это и есть Билль о правах. Если к этому добавить, что сто процентов уверены, что Конституция — это Конституция, а не Декларация независимости, то дело обстоит совсем не так уж плохо.
Зная, как много наших иммигрантов сейчас готовятся к сдаче экзамена на гражданство, я считаю своим непременным долгом посильно ознакомить их с некоторыми фактами, касающимися создания американской конституции, дабы они чувствовали себя на экзамене не хуже упомянутого выше вьетнамца. И, кроме того, я полагаю, читателям будет полезно и интересно узнать о том, что Конституция создавалась и вступала в действие совсем не так просто, как это может показаться на первый взгляд, и как многие американцы ошибочно думают.
Кто, где, когда и как
Дата: 25 мая 1787 года начала работать Конституционная конвенция.
Место: Пенсильванский стейт-хаус, Филадельфия.
Погода: Очень жарко и влажно; множество мух, приводящих делегатов в отчаяние.
Освещение события прессой: Категорически запрещено.
Охрана: Бдительно охраняются все двери; вокруг здания насыпан толстый слой песка, дабы стук колес экипажей и цоканье копыт лошадей не отвлекали делегатов и не мешали им.
Цель созванной Конвенции: Принятые ранее Статьи Конфедерации (The Articles of the Confederation, 1775 год) себя не оправдали. Не имея достаточно сильной центральной власти, 13 штатов чувствуют всё меньше взаимной связи, и Конфедерации грозит неизбежный и скорый распад. Поэтому решено выработать для всех 13 штатов единый основной закон — конституцию.
Присутствуют: 55 делегатов от вступающих в Союз штатов, среди них: Джордж Вашингтон, единогласно избранный председателем Конвенции; больной и удрученный недавней смертью брата, он крайне неохотно принял эту должность; Джеймс Мэдисон и Джордж Мейсон от Вирджинии, Бенджамин Франклин и Говернор Моррис от Пенсильвании, Александр Гамильтон от Нью-Йорка, Уильям Патерсон и Роберт Моррис от Нью-Джерси.
Старейший из делегатов: Бенджамин Франклин — 81 год.
Самый молодой из делегатов: Джонатан Дэйтон (Нью-Джерси) — 27 лет.
Отсутствующие делегаты: Томас Джефферсон и Джон Адамс, пребывающие в качестве послов — первый во Франции, второй в Англии, и Патрик Генри — по идейным соображениям.
Характер дебатов: в широчайшем диапазоне — от изящных периодов в духе древних классических ораторов до вполне современных прямых взаимных оскорблений.
Наиболее трудные вопросы: Делегатам-южанам не нравится предлагаемая северянами наделенная чрезмерными полномочиями центральная власть; не нравится им также двойное налогообложение — штатное и федеральное. Кроме того, в течение лета велись жестокие словесные баталии по поводу рабства, коммерции, характера представительных учреждений и закона о выборах представителей исполнительной власти.
Главный компромисс: 12 июля Oливер Эллсуорт (Коннектикут) предложил компромиссную резолюцию, касающуюся рабства, торговли, характера сбора налогов и народного представительства. Его предложение привело к созданию двухпалатной системы — Сената и Палаты представителей. (Первоначально имелся в виду однопалатный парламент, но делегаты никак не могли договориться о пропорции представительства штатов и населения. За образец был взят — с большой неохотой — британский двухпалатный парламент).
Середина июля: Совершенно одуревшие делегаты единогласно голосуют за десятидневный перерыв в заседаниях. Вашингтон и пенсильванский Моррис отправляются на рыбалку под Вэлли-Фордж. По окончании каникул дело пошло значительно быстрее и лучше. Мораль: делу время и потехе час.
Составители чернового наброска Конституции: Нетаниел Горхэм (Maссачусетс), Джон Рутледж (Южная Каролина), Эдмунд Рэндолф (Вирджиния), и Oливер Эллсуорт (Коннектикут).
6 августа: Черновой набросок завершен.
8 сентября: Готовый текст передан в Комиссию по стилистике и окончательному согласованию (Committee for Style and Arrangement).
Главный стилистический редактор: Говернор Моррис (Пенсильвания).
12 сентября: Завершенный текст Конституции представлен на рассмотрение и утверждение Конвенции.
15 сентября: Делегаты единогласно утверждают текст.
17 сентября: Последнее заседание; при процедуре подписи все делегаты подписывают текст основного закона, за исключением Элбриджа Герри (Массачусетс), Рэндолфа и Мейсона (Вирджиния); окончание заседания в 4 часа; торжественный прощальный обед в Cити-Taверн.
Из “неподписантов” впоследствии высоко принципиальным оказался только Мейсон: избранный первым сенатором от Вирджинии, он отказался исполнять эту должность; двое других не остались не у дел: Герри — в 1812-13 гг. вице-президент, Рэндолф — госсекретарь в 1794-95 гг.
Ратификация Конституции первыми тремя штатами: Делавэр (7 декабря), Пенсильвания (12 декабря), Нью-Джерси (18 декабря).
2 июля 1778 года: Нью-Хэмпшир — девятый штат, ратифицировавший Конституцию; при таком числе штатов она отныне может вступить в действие.
Общепризнанное лучшее высказывание по поводу принятой Конституции: много времени спустя Мартин Ван Бурен (президент в 1836-40 гг.) назвал создание американской конституции “героическим и беззаконным актом”.
1789: Первый Конгресс утверждает Билль о правах — первые 10 поправок к Конституции.
Комментарии
С точки зрения довольно многочисленных американских граждан, в принятой 217 лет назад Конституции есть множество пунктов, которые не мешало бы устранить немедленно, поскольку они, несомненно, устарели и мешают жить. Скажем, Луис Фаррахан при громадном стечении народа выступает в Доме прессы и клянет евреев. Евреи возмущены: хорошо бы поставить этого антисемита вне закона и запретить ему выступать публично. Но — нельзя: мешает Первая поправка о свободе самовыражения. Или возьмем, например, ежедневные убийства, о которых только и слышишь в известиях — будь то газета, радио или телевизор. Как с ними бороться? Так ведь проще простого — запретить ношение огнестрельного оружия, и точка. Но — опять нельзя: мешает Вторая поправка, разрешающая оное оружие носить. Или: президент вам на радость принимает какое-то исключительно умное (по вашему мнению) решение, а на его пути вдруг становится одна из ветвей разделенной власти — Конгресс или Верховный суд; и все заходит в тупик. Сплошные разочарования, и вот таким-то образом в стране появляются группы людей, нетерпеливо требующие переделки Конституции, “устаревшей за прошедшие столетия”, — иногда даже требующие с оружием в руках.
Между прочим, в переделке Конституции нет ничего невозможного — отцы-основатели предусмотрели такую возможность: если Конституция в той или иной своей части становится непригодной, ее можно менять, в соответствии с условиями, изложенными в статье Пятой. Условия же эти обеспечивают не эмоциональное, сиюминутное требование изменений, но вдумчивое, рассчитанное на пользу последующих поколений. Для этого требуются две трети голосов обеих палат Конгресса и согласие трех четвертей входящих в Союз штатов. Если это соблюдено, появляется новая поправка, имеющая силу конституционного закона.
Первые десять поправок (Билль о правах) были приняты тотчас же вслед за утверждением Конституции и, по сути, представляют с нею одно целое. За последующие 217 лет были приняты всего 17 поправок, две из которых — взаимоуничтожающие, касающиеся запрета на продажу спиртного.
Некоторая сложность в процедуре изменения Конституции оказалась вполне оправданной, если взглянуть хотя бы на некоторые характерные особенности этого удивительного документа.
Первая особенность — это бескровная передача власти проигравшими тем, кто выиграл. В других странах это была вещь неслыханная. И если мы бросим взгляд на современные страны Ближнего Востока, Африки или Восточной Европы, то увидим, как часто там проигравший сводил результаты выборов к нулю и устанавливал свою диктатуру.
Второе — институт президентства. Сам факт, что появление этого института во время, когда во главе большинства государств стояли монархи с “божественным правом на власть”, достоин восхищения. Появление президента было краеугольным камнем политической стабильности страны. В других странах, с “сильными лидерами” от Наполеона до Гитлера и Милошевича, эти лидеры не покидали своих постов иначе, как принуждением.
Третья особенность Конституции, достойная восхищения, — это равенство перед законом. В отличие, скажем, от Французской революции, последовавшей вскоре после принятия американской конституции, и революций в других странах, свергнувших монархический строй, в Америке аристократию и представителей “старого режима” не преследовали и не истребляли.
Я не ставил своей задачей дать полный и подробный разбор Конституции Соединенных Штатов, я хотел в данном случае показать лишь, сколь опасно, всё хорошо не взвесив, ломать что-либо в этом уникальном по своей логичности механизме.
КОНСТИТУЦИОННЫЕ ПРОБЛЕМЫ
Борьба американских колоний за независимость в какой-то мере напоминала реальность Израиля: пока колонисты бились не на жизнь, а на смерть с британской монархией за свою свободу, они были едины и видели в себе — в южанах и северянах — просто патриотов-американцев. Но едва пришла победа, едва наступил мир и нужно было утвердить конституцию, регулирующую отношения между штатами, их гражданами и федеральным правительством, немедленно начался ужасающий внутренний разброд. Едва в Филадельфии собралась Ассамблея для утверждения конституции, обнаружился глубокий раскол между делегатами различных штатов — южанами-антифедералистами и северянами-федералистами.
Судьба Америки зависела от того, согласятся ли американцы с новой Конституцией, ратифицируют ли ее штаты. Конституционная конвенция торжественно завершила свою работу, и теперь, чтобы Конституция была принята, как минимум девять из тринадцати штатов должны были ратифицировать ее — только при этом условии она становилась высшим законом государства.
Характер дебатов во время обсуждения текста конституции можно было определить одним словом — “яростные”. Авторы конституции и сторонники ее немедленного утверждения — федералисты доказывали, что только сильная, централизованная федеральная власть может обеспечить нормальное функционирование создаваемого государства. Но именно эта сильная, централизованная федеральная власть больше всего страшила противников конституции в ее предлагаемом виде — антифедералистов. Как выразился один из них: “Эта конституция попросту проглотит нас”.
Федералисты совершенно неприкрыто презирали саму сущность демократии. Александр Гамильтон, которому, собственно, и принадлежала идея созыва Конституционной конвенции, настаивал на создании не федерации Соединенных Штатов Америки, а максимально централизованного “Объединенного Американского Государства” (“The United State of America”), в котором отдельные штаты играли бы роль простых административных единиц. На покрытых глубокой тайной дискуссиях по поводу конституции целый ряд делегатов выражал свое глубокое недоверие к обыкновенным, рядовым гражданам и принципам демократии. Сам великий Джордж Вашингтон, председательствовавший на этих заседаниях, горячо убеждал делегатов не составлять документ, “в котором было бы не то, что они думают на самом деле, а то, что ласкало бы слух народа”. Да, вторил ему Гамильтон, “непостоянные и вечно склонные к недовольству массы неспособны судить о том, что правильно, а что нет”, и настаивал на создании постоянного правительственного органа, “который следил бы за любыми нелепостями, к коим может привести демократия”.
Антифедералисты же были глубоко убеждены (и, как показала жизнь, не без основания), что места в Конгрессе в конце концов окажутся в руках профессиональных политиканов, со всеми человеческими пороками: снобизмом, жадностью, карьеризмом, продажностью и извлечением собственной выгоды в ущерб избирателям. А потому, полагали они, штат должен сам решать свои проблемы, сам взимать налоги и сам защищать права своих граждан, иначе мощная централизованная власть постепенно превратит этих самых граждан в бессловесных рабов, существующих лишь для того, чтобы сдирать с них всевозможные налоги, и не имеющих возможности жаловаться на притеснения. А всякая попытка сбросить с себя иго этого рабства будет караться с беспощадной жестокостью. Увы, некоторые из этих опасений впоследствии подтвердились.
Так неутешительно обстояли дела, и вот итог: пять штатов, где преобладали федералисты, ратифицировали конституцию тотчас же, но на этом всё застопорилось. Штатная конвенция Массачусетса ни за что не соглашалась на ратификацию, пока не был найден компромисс: Конституция будет утверждена лишь в том случае, если Конгресс даст свое согласие на одновременное утверждение Билля о правах — свода дополнений-“поправок” к Конституции, обеспечивающих защиту прав и свобод личности американцев от слишком уж могущественного федерального правительства. Только когда такое согласие было достигнуто, Maссачусетс ратифицировал Конституцию, а вслед за ним последовали Южная Каролина и Мериленд. 21 июня 1788 года Нью-Хэмпшир стал девятым необходимым штатом. Конституция и Билль о правах вступили в силу. Впервые в истории официально были зафиксированы права и обязанности граждан и пределы, ограничивающие власть их правительства.
Обратим же внимание на одну весьма существенную деталь: та конституция, которую предлагали федералисты, ни единым словом не упоминала о таких привычных нашему слуху и сознанию вещах, как свобода совести, свобода слова, свобода собраний и ассоциаций, неприкосновенность личности и частной жизни граждан и все прочие подобные свободы. Федералисты попросту были несовместимы с идеей любого ограничения диктаторской власти государства, и в этом смысле, считая благо государства первичным, а благо отдельной личности делом второстепенным и малозначащим, они были гораздо ближе к представителям любого тоталитарного режима.
Но так или иначе, Конституция была принята, и теперь от граждан требовалось лишь неукоснительное соблюдение закона. Но граждане эти, бывшие патриоты, некогда восстававшие из-за взимания с них налогов Британской империей, оказались очень скоро в странной ситуации: те самые фермеры, которые храбро сражались в Революционных войнах за свое светлое будущее, внезапно осознали, что они начисто разорены новыми налогами, и что британские налоги — это детские игрушки по сравнению с налогами, введенными созданным Конституцией федеральным правительством. И вот несознательные фермеры-должники западного Массачусетса восстают против этих налогов, и во главе их встает фермер Дениел Шейс, отставной капитан времен Войны за независимость, получивший за особую доблесть шпагу в позолоченных ножнах от самого маркиза Лафайета и вынужденный продать эту шпагу за долги. И теперь враг восставших не британцы, а собственное федеральное правительство.
Бывший капитан вспомнил романтические времена Революции и повел 600 разъяренных фермеров штурмовать ближайший арсенал в Спрингфилде: успех кампании, как известно, зависит от вооружения, и хорошо вооруженных людей не так-то просто засадить в долговую тюрьму. Но штурм не удался, мятежники отступили, окруженные федеральными войсками, Шейс был схвачен, судим и приговорен к смертной казни. Ему, однако, удалось бежать в Вермонт, а год спустя он был помилован президентом. В историю Америки этот эпизод вошел под названием “Мятеж Шейса”, и именно его можно считать предтечей всех последующих вооруженных противостояний американцев своему правительству.
Всего шесть лет спустя, в 1794-м, такое противостояние повторилось, причем в значительно более серьезной форме. Этот новый мятеж получил название “Восстание производителей виски” — восстали фермеры западной Пенсильвании, производившие виски из выращиваемой ими кукурузы. Они честно платили штатный налог и кое-как сводили концы с концами. Теперь был введен дополнительный федеральный налог, грозивший им полным разорением и нищетой. Разгневанные пенсильванцы встречали правительственных чиновников проклятиями, избивали их до полусмерти, раздевали догола, обмазывали дегтем, и, вываляв в перьях, рекомендовали “убираться в свою вонючую Филадельфию”, тогдашнюю федеральную столицу.
Президент Джордж Вашингтон, убежденный федералист, отнесся к происходящему со всей серьезностью: за пенсильванцами внимательно наблюдали все те, кто некогда так страшился превратиться “в бессловесных рабов, созданных для выплаты налогов”. В случае успеха восставших, восстали бы и они, на карту было поставлено само существование Соединенных Штатов. Вашингтон призвал на помощь милиции (прообраз будущей Национальной гвардии) из четырех федералистских штатов и лично возглавил федеральную армию в десять тысяч человек — никогда раньше, в период Революционных войн, под его началом единовременно не находились такие силы (13 000 солдат)!
Устрашенные зрелищем этой армии, опасаясь последующего возмездия, восставшие разошлись, не вступая в бой. Федералисты торжествовали победу над согражданами, и победа эта была закреплена совершенно особым образом: в 1798 году Конгресс, после безобразной драки между депутатами — федералистами и антифедералистами, принял предложенный президентом Джоном Адамсом Закон против подстрекателей к бунту (Sedition Act). Отныне ни о какой свободе печати не могло быть и речи, и издатель газеты, любым образом посмевший критиковать действия правительства, прямиком отправлялся в тюрьму. Это было грубейшим нарушением Билля о правах.
Американцы, вспомнившие, что даже в колониальные времена не было ничего подобного, и убедившиеся, что федералисты действительно превращают их в бессловесных и подобострастных рабов, немедленно ответили новым бунтом. В начале 1799 года, начался так называемый “Мятеж Фриса” в графствах Бакс и Нортхэмптон теперь уже восточной Пенсильвании: 25 тамошних издателей газет были арестованы и отправлены в тюрьму за критику действий федеральных властей. Пенсильванцы были возмущены и этим, и непосильными налогами, и вмешательством властей в их дела, и вообще они были против Конституции, Конгресса, президента Адамса “и всех тех, кто принадлежит к правительству или ему потакает”, как говорилось в их манифесте.
Мятеж возглавил Джон Фрис (откуда и название), организовавший вооруженное ополчение. Восставшие не допустили к себе правительственных чиновников и собрались идти силой освобождать заключенных издателей. Военное ведомство в Филадельфии, по распоряжению президента Адамса послало против них регулярные войска, солдаты прибыли на место, окружили восставших и предупредили, что им дан приказ в случае сопротивления беспощадно оных уничтожать. Мятежники были рассеяны, и солдаты удалились, прихватив с собой Фриса и еще двух протестовавших. Им было предъявлено обвинение в измене, и Фрис был приговорен к смерти, но в следующем 1801 году помилован новым президентом-антифедералистом Джефферсоном (он же восстановил закон о свободе печати).
Почти одновременно с пенсильванцами восстали и вооружились вирджинцы: они тоже отказывались подчиняться федеральным законам, которые считали вопиющим нарушением своих прав и привилегий как граждан штата. И там дело приняло столь серьезный оборот, что уже слышалось грозное слово “отделение”, означавшее выход из Союза.
Короче, когда 18 век подошел к самому концу, 14 декабря 1799 года, умирающий Джордж Вашингтон, авторитетом которого до сих пор как-то поддерживалось единство нации, сказал: “С болью в душе я наблюдаю, как Соединенные Штаты стремительно движутся к ужасному кризису”.
Начало нового столетия принесло мало утешений. В 1804 году, во время первого президентства антифедералиста Томаса Джефферсона, возник заговор среди федералистов штата Нью-Йорк и штатов Новой Англии: они презирали “чрезмерную свободу для черни”, гарантируемую Конституцией и расцветшую под крылышком президента-антифедералиста, и желали сделать то, что попытаются сделать южные штаты 60 лет спустя — выйти из Союза и создать собственное федеративное государство, по своему вкусу и со своей конституцией. Во главе заговора стоял вице-президент Эрон Берр, готовившийся выставить свою кандидатуру на пост губернатора штата Нью-Йорк. В случае победы именно он должен был осуществить отделение штатов и стать президентом вновь созданного предельно централизованного государства.
Все испортил Александр Гамильтон, министр финансов и непримиримый политический соперник Берра. Тоже яростный федералист, он, однако, не только отказался примкнуть к заговору, но и сделал всё, чтобы не допустить избрания Берра губернатором. Это и послужило причиной “скандала века”: Берр, оскорбленный высказываниями Гамильтона в свой адрес, вызвал его на дуэль и убил.
Каким же путем должно было теперь идти молодое государство — путем конфедерации республик-штатов или путем максимальной концентрации центральной власти? Непрекращающиеся споры по этому поводу между федералистами и антифедералистами окончательно раскололи американское общество на две половины. К этому времени федералисты превратились из движения в политическую фракцию — зародыш будущей партии. Ту же эволюцию проделали и противостоящие им антифедералисты. Каждая фракция смертельно ненавидела своих политических противников, желала их уничтожить без следа, видя в них врагов народа, а в себе, в то же время, — настоящих патриотов, благородно заботящихся о благе отечества. Каждый прототип будущей партии громогласно обличал противника в жестокости и беспринципности, не замечая этих же качеств у себя самих.
Томас Джефферсон, став в 1801 году президентом, беспощадно вышвырнул федералистов со всех занимаемых ими постов, невзирая на их способности и пользу, которую они могли принести. И именно с тех пор это раз и навсегда вошло в традицию: администрация состоит лишь из членов той партии, к которой принадлежит президент.
Проигрыш федералистов на выборах 1800 года, собственно, и превратил их фракцию в политическую партию с тем же названием. Ее существование, впрочем, было недолговечно: к 1817 году партия была практически мертва, и огромную роль в этом сыграли внутренние склоки и раздоры. Партия распалась, чтобы впоследствии возродиться под названием национал-республиканцев, потом — вигов, и, наконец (с 1854-го), она стала нынешней республиканской партией. Эта партия породила великого президента Авраама Линкольна, с именем которого неразрывно связана Гражданская война, исчезновение старой Америки и рождение нынешнего, предельно централизованного государства.
Антифедералисты, придя к власти, также оформились впоследствии в политическую партию — партию антифедералистов-республиканцев, переименованную потом в партию демократических республиканцев, и, наконец (в 1828-м), — в демократическую партию. Эта партия породила великого президента Франклина Делано Рузвельта, с именем которого неразрывно связана победа во Второй мировой войне и борьба с Великой депрессией. Во имя этой борьбы был предложен и утвержден Конгрессом закон о чрезвычайном положении (War and Emergency Powers Act, 1933), официально не отмененный до сих пор, что служит поводом для активной агитации нынешних антиправительственных групп. От этих партий и пошла американская двухпартийная система.
Любопытна история появления эмблем обеих партий — осла и слона. Во время президентских выборов 1828 года противники Эндрю Джексона, кандидата от демократической партии, называли его насмешливо (по созвучию) “джекэсс” (jackass) — т.е. “осел”, и рисовали на него карикатуры в виде осла. Когда же он одержал победу и стал первым президентом-демократом, в виде осла стали изображать и саму демократическую партию, что продолжалось, впрочем, недолго.
По-настоящему эмблема демократов стала популярна лишь тогда, когда карикатурист Томас Нэст вспомнил ее и нарисовал осла-демократа в виде карикатуры в газете Harper’s Weekly 15 января 1870 года, имея в виду верность принципам (выражаясь проще — упрямство), свойственную этому благородному животному. А 7 ноября 1874-го Нэст опубликовал там же карикатуру в виде слона-республиканца, намекая на то, что республиканцы, подобно слону, все сокрушают на своем пути. Ко времени избрания в президенты Теодора Рузвельта в 1904-м, слон стал общепризнанной эмблемой республиканцев. Обе партии считали свои эмблемы весьма лестными для себя. До этого на кабинах для голосования эмблемой демократов был петух, а у республиканцев — орел. Но обратитесь в любой филиал Общества защиты животных, и вам скажут, что слон и осел ничуть не хуже петуха и орла.
К началу 1900-х годов относится также появление прозвища республиканской партии — The Grand Old Party (GOP), т.е. Великая старая партия. Причиной послужили результаты выборов 1898 года, когда республиканскими были и обе палаты Конгресса, и президент (Уильям Маккинли). Это время отмечалось оздоровлением экономики и повышением жизненного уровня американцев, в благодарность за что они и дали республиканской партии столь уважительное прозвище. Сами же себя республиканцы именовали тогда “партией Линкольна”, поскольку именно Авраам Линкольн был первым президентом-республиканцем.
Осталось добавить, что американская конституция ничего не знает о многопартийной системе, без которой ныне не мыслится демократия, и что абсолютное большинство политических лидеров на заре существования Соединенных Штатов резко возражали против многопартийной системы — как системы, наносящей страшый урон “гармонии государства”.
Добавить комментарий