shnol_wl.jpg
Человек, восемь серий фильма рассказывающий нам о своей судьбе и о судьбе своей страны, — профессор-биолог Симон Шноль. Восьмидесяти с чем-то лет. Из них, если учесть, что родился Симон Эльевич в 1930-м, 70 лет прожито им в 20-веке, том самом, который, если бы это было возможно, он просто-напросто изъял бы из истории. Изъял бы, чтобы не было в ней этого кровавого, отмеченного жестокостью и страхом куска времени.
Если продолжить математические расчеты и от 1991-го, ставшего последним годом Советского Союза, вычесть 1930-й, год рождения Симона Шноля, то получится, что в Советской стране прожил он 61 год. Больше шестидесяти лет прожил человек при советской власти — да каких еще лет! Даже не учитывая того, что был он сыном «врага народа», что в голодающей семье выхаживал младших детей, почему и не мог посещать школу, факты его биографии поражают.
В самом деле, не всякий из нас в детстве тонул — да не утонул, ребенком, съев некачественного предвоенного хлеба, умирал в больнице от дизентерии — да не умер, подростком в эвакуации был застигнут снежным бураном, погребен под снегом и спасся лишь благодаря «ученой» лошадке, в послевоенной экспедиции на Печоре за мгновение до направленного в него выстрела сумел разоружить пещерного антисемита в офицерской форме, работая с радиоактивными веществами, будучи приговорен врачом к смерти через четыре месяца, волею добрых сил, поборол смертельный недуг.
Невозможно? Фантастика? Но вот он герой, перед нами. Смотря фильм (1), ни секунды не сомневаешься в правдивости этих драматичнейших рассказов. И получается, что перед нами феномен. Тот самый, который олицетворен в древнейшей деревянной российской игрушке, называемой ванька-встанька. Его толкают — а он поднимается, его снова толкают, а он опять на ногах, и так до бесконечности, до снашивания материала...
Глядя на экран, я не раз и не два говорила себе: «Да как же он выдержал?» Выдержал, по всей вероятности, не только по воле провидения и по могучей установке на жизнь, но и помня, что родителям — репрессированному отцу и матери, вдове «врага народа» с четырьмя малолетними детишками на руках, — было еще тяжелее.
Совсем недавно ТВ удивило и порадовало нас встречей с Лилианной Лунгиной. Картина о Шноле во многом схожа с «Подстрочником». Там и там — уроки жизни, пришедшейся на тяжелейшее время, там и там человеческое мужество и умение выстоять во враждебных обстоятельствах, там и там гимн доброте и состраданию и «черный список» губителей и людоедов. И оба фильма, при всей тяжести материала, смотрятся без ужаса — их герои выжили и глядят на тебя с экрана. Помнится, что именно благодаря этому обстоятельству, я смогла прочитать про мучительный «крутой маршрут» Евгении Гинзбург. Грела мысль — она выжила, смогла это описать, значит, — победила.
Хочется, чтобы из этих рассказов мы, поколения, идущие следом, извлекли некоторые уроки. Какие — давайте подумаем вместе.
Репрессированные отцы
Эли Гершевич Шноль не был ни предателем, ни шпионом, ни «врагом народа». Был он обыкновенным советским человеком еврейской национальности. Занимался лингвистикой и знал множество языков. Маленький Симон помнит, как однажды отец взял его в свой институт и там профессора перебрасывались друг с другом фразами на всех мыслимых языках. Такие были полиглоты, такие люди. Сдается мне, что большую часть их скосило в те самые тридцатые, не менее «роковые» для страны, чем последующие «сороковые». Незаконно репрессированные. Что за странное сочетание? Бывают репрессированные «законно»? Сколько людей тогда погибло — в растянувшуюся на годы вальпургиеву ночь террора? Миллионы, десятки миллионов... Точной цифры нет, ибо смерти многих были подверстаны к потерям на войне. Брали по доносу, по случаю, по разнарядке... Существовала разнарядка, сколько тысяч расстрелять по республикам.
Симон Эльевич Шноль, ныне — состоявшийся крупный биофизик, в те годы — ребенок, чей отец попал в сталинский лагерь (статья, по которой попал, не названа; понятно, что обвинить могли в чем угодно, вплоть до шпионской деятельности в пользу всех разведок — по числу знаемых языков)1, дает свою — научную — формулировку случившейся тогда катастрофе — «социальное нарушение иммунитета в нашей стране». Если я правильно поняла мысль, есть такие состояния, когда организм, потеряв ориентировку, все свои иммунные силы направляет не на борьбу с реальными болезнями, а против себя самого. Вот эта-то беда и приключилась с нашей страной, строившей социализм под громкие марши духовых оркестров и неслышные из-под каменных мешков выстрелы и крики истязуемых. Террор, репрессии — это когда метут всех и когда трудно разобраться, почему замели того или иного. У меня, впрочем, есть ощущение, что больше других пострадали люди талантливые, те, кто выделялся умом или способностями — и посему оказывался на виду.
Тогдашняя кафкианская реальность чуть ли не зеркально совпала с описанной Достоевским «щигалевщиной» из провидческого романа «Бесы»:
...каждый член общества смотрит один за другим и обязан доносом. Каждый принадлежит всем, а все каждому. Все рабы и в рабстве равны. В крайних случаях клевета и убийство, а главное равенство. Первым делом понижается уровень образования, наук и талантов. Высокий уровень наук и талантов доступен только высшим способностям, не надо высших способностей!.. их изгоняют или казнят. Цицерону отрезывается язык, Копернику выкалывают глаза. Шекспир побивается каменьями... Рабы должны быть равны!
Если вспомнить тех, кто в сталинскую эпоху был убит или сослан в лагерь органами безопасности, то будут это люди крупные, чем-то отличившиеся. По воспоминаниям бывших «зеков», именно в лагере они соприкоснулись с интеллектуальным цветом страны. Впрочем, наверное, были там и простые советские пареньки, такие как студент Коля, ни за что ни про что обвиненный в терроризме, сын героини из повести «Софья Петровна» Лидии Чуковской. Напомню, что повесть была написана в 1939-м, по горячим следам ареста мужа, выдающегося физика Матвея Бронштейна.
Почему мы, советские, в 60-х так смеялись над китайскими недорослями — хунвейбинами, заставлявшими свою интеллигенцию «перековываться» на трудовых работах? Ведь то же самое, только более массовое и беспощадное, так как дело вершили «профессионалы», чуть раньше творилось у нас (2)
Отец Симона после нескольких лагерных лет, проведенных на «земляных работах», из здорового человека превратился в инвалида-доходягу и был списан — на умирание к семье. Умер он очень скоро, оставив жену с четырьмя маленькими детьми. И хорошо еще, что малолетки остались с матерью, а не были, как тогда водилось, поодиночке распределены по детдомам, дабы стереть в них память о семейных корнях и не навести на мысль о мщении государству-отцеубийце.
Глаза в глаза глядя на нас с экрана, Симон Шноль говорит о поколении репрессированных отцов. Отцов, в которых так нуждались их дети, в особенности мальчишки. Самых умных, самых смелых — единственных. Граждан страны, ничего против нее не замышлявших, образованных, талантливых, работающих на ее благо. Почему их убили? Кто за это ответит?
И знаете, что пришло мне в голову? Дети репрессированных отцов вполне могут предъявить счет государству-отцеубийце. Пусть нет уже Сталина и его ближайших подручных, по чьим злодейским приказам вершился террор, но существует — и даже в том же самом здании — в сердце страны и столицы, та организация, что его осуществляла. Эта организация наследница и правопреемница сталинских органов. Почему бы ей не повиниться в содеянном? (3)
Mea culpa — моя вина, — сказал Ватикан в 80-е годы, принеся свои извинения за преступления «святой» инквизиции. Папа Иоанн Павел II лично принес покаяние от лица католической церкви за былые преступные деяния этого церковного органа.
Вопрос: Услышат ли жертвы ГУЛАГА (немногие из доживших), дети и родственники репрессированных слово покаяния от органов безопасности? Услышит ли его весь российский народ?
Боюсь, что при нынешней власти ничего этого не будет.
Репрессированная наука
Герой фильма — ученый, и по-видимому, ученый от Бога. Для него — цитирую: «Основа жизни на земле — узнавание, постижение». Этим Симон Шноль занимался сызмальства, пытаясь постичь окружающее, задавал вопросы как природе, так и людям. Но вот что выяснилось: за вопросы в Советской стране легко могли убить. И чем глубже ученый въедался в свою науку, чем поразительнее и интереснее были его выводы, чем более неординарные способности он обнаруживал, не произнося поминутно сакральных слов, как-то: коммунизм, партия (Сталин), империалистическое окружение, — тем больше было у него шансов проститься с жизнью, попасть в лагерь или — в более вегетарианские времена — получить нокаутирующий удар под дых.
В фильме эта неумолимая закономерность прослежена на всей семье Шнолей: отец — репрессированный ученый, брат с уникальными математическими способностями как «безродный космополит» не был взят в аспирантуру, за чем последовали четыре с половиной отупляющих года в армии, самому Симону, с отличием закончившему биофак МГУ, даже всесильный академик Северин не мог помочь получить место по «распределению» (что совпало с кампанией против «врачей-вредителей).
Личный ли печальный опыт, желание ли рассказать о судьбе коллег в Советской стране, а верней всего — чувство горечи, негодования и великой обиды за родину — побудили Симона Эльевича написать книгу «Герои, злодеи, конформисты российской науки», рассказывающую печальную правду о судьбах отечественных ученых. Разошлась она невиданным тиражом (4). Книга эта находится за пределами фильма, и в руках я ее не держала. Но вот выписываю из нее цитату по рецензии в журнале «Знамя» за 2002 год:
«А мы считаем соотношение нобелевских лауреатов «у нас и у них...» Наших не получивших премии лауреатов истязали садисты-следователи. Их расстреливали по спискам, утвержденным Политбюро и лично Сталиным. Они умирали от непосильной работы, голода и морозов на Колыме, на Чукотке, в Караганде, Воркуте, Норильске — по всей стране».
Все та же тема — «репрессированных отцов», иными словами — жертв «сталинщины». А ее жертвами были не только убитые и брошенные в лагеря, но и их семьи, друзья, а также сами «работники органов», которых режим искалечил нравственно, заставив стать палачами, убийцами, истязателями. В картине Шноль рассказывает о соседе, краснощеком, веселом и здоровом парне, по вечерам набивающем патронами свой служебный пистолет. Точно не помню, что сталось с этим здоровяком, спился он или свихнулся... Не проходит даром работа в застенках заплечных дел мастером.
Задумываюсь: даже в моей «гуманитарной» науке потери были неисчислимы. Назову лишь первые пришедшие в голову имена выдающихся ученых-гуманитариев, попавших под жернов репрессий.
Григорий Александрович Гуковский, умерший 48 лет отроду от сердечного приступа в Лефортовской тюрьме (обвинен в космополитизме!).
Юлиан Григорьевич Оксман, первоклассный пушкинист, обвиненный в «попытке срыва» пушкинских праздников (!), десять лет проведший в колымских лагерях.
Лев Семенович Выготский, чья гениальная книга «Психология искусства»(5), так и не увидела света при жизни автора, ее создатель успел умереть от туберкулеза в 1934 году в возрасте 38 лет. Проживи он чуть дольше, хотя бы на два года, — попал бы как родоначальник «педологии» под партийное постановление 1936 года о «педологических извращениях» и был бы убит или загнан в лагерь.
Опередивший свое время блестящий мыслитель и литературовед Михаил Михайлович Бахтин спрятался от властей в Саранском университете после отбытия пятилетней ссылки (1929-1936) в Кустанае.
Владимир Павлович Эфроимсон, чья фантастическая по научной смелости статья «Родословная альтруизма», опубликованная в 1971 году в «Новом мире», не меня одну потрясла и перевернула, — за свои научные воззрения в годы сталинщины был осужден на три года лагерей.
В пору моего взросления 60-70-е годы упоминание о лагерях и ссылках в печати не дозволялось. По-видимому, было такое негласное указание сверху. И продолжалось это вплоть до Перестройки. Так что школьницей, делая доклад о Николае Заболоцком, я даже не подозревала, что он — фактически за свои смелые новаторские стихи — прошел через жестокие пытки в недрах Большого дома, а потом оказался в лагере. Судя по тогдашним его биографиям — не было такого факта в жизни автора стихотворения-реквиема «Где-то в поле возле Магадана...»
Об Ариадне Эфрон, дочери Марины Цветаевой, биографы писали, что долгие годы она провела вдали от столиц. Так «красиво» обозначались четырнадцать лет лагерей, шесть из которых пришлись на гибельный заполярный Туруханск.
Только сейчас, по шажку, по миллиметру, советская история начинает представать перед нами без умолчаний и лакун, и расстрелы, лагеря и тюрьмы с 1917 по 1953 год по ложным политическим обвинениям перестают быть «секретной», не подлежащей оглашению темой.
Но вернемся к фильму.
«Советскую науку, — говорит Симон Шноль, — начали истреблять уже в 1929 году». И правда, одна за другой проводились кампании против «антинаучных теорий» и отдельных выдающихся ученых, в результате живая наука заменялась «фанерой», мертвой имитацией, не имеющей ничего общего с реальностью. Оказавшись на биофаке МГУ в 1948 году, юноша Шноль увидел, что «факультет почти исчез». Места, освободившиеся после ареста Николая Вавилова (умер от голода в Саратовской тюрьме в 1943) и окончательного разгрома генетики (сессия ВАСХНИЛ 1948 года) были заняты Лысенко и его приспешниками. В советской биохимии растений — увы, на долгие годы — восторжествовала лженаука. Но факультет исчез не до конца. На кафедре биохимии животных занятия вел Сергей Евгеньевич Северин, истинный ученый. Об академике Северине, прожившем долгую жизнь, — 92 года (умер в 1993), слышала от многих. Благостным и добреньким тот точно не был, но не боялся помогать тогда, когда это было чрезвычайно сложно и очень опасно. Мне запомнилось, что по рекомендациям Северина в годину борьбы с «безродными космополитами» его незадачливый, с типичной еврейской внешностью, студент Шноль совершил 137 попыток (!) поступления на работу. Никуда не брали, пока Северин не «сосватал» Симона в секретную лабораторию, работающую с радиоактивностью.
Занятия наукой — удел честных и порядочных людей. Если ученый подтасовывает факты, если, ставя опыты, заведомо знает результат, черное сознательно называет белым, какой он ученый?
Но именно это и случилось с советской наукой. Для сохранения жизни требовалось на черное говорить белое. Прямо по «бесу» Щигалеву, провозглашавшему: «Не надо образования, довольно науки!.. В мире одного только недостает — послушания». Однако при всей бесовщине, заполонившей советскую науку и правящей в ней бал, остались в ней те, кто противостоял псевдоученым и послушания не проявлял. Шноль рассказывает: когда директору Института фармакологии профессору Закусову принесли рецепты так называемых «врачей-вредителей», чтобы он подтвердил их «вредительство», Василий Васильевич, изучив материал, изрек: «Лучшие врачи мира подпишутся под этими рецептами». И был арестован.
Набрала сейчас на интернете имя Василия Васильевича Закусова и получила — «Выдающийся фармаколог ХХ века». А где те «бесы» от науки, что травили истинных ученых? Сгинули. Потонули в Лете. И имена их мы знаем, только благодаря тем, кого они клеймили и убивали.
О безродных космополитах и врачах-убийцах
Еще одна составляющая фильма, о котором веду речь, — лежит на поверхности. Не нужно сильно напрягаться, чтобы понять, что Симон Шноль — еврей. У него тот самый легко узнаваемый «фенотип», что не изменился со времен фараонов. И вот это обстоятельство — еврейство героя — становится еще одной темой фильма — биографической и социальной.
Вначале позволю себе краткий исторический экскурс.
Тот, кто знаком с проблемой, знает, что принадлежность к еврейскому племени всегда привносила в жизнь его представителей дополнительную сложность, особенно возраставшую в некоторые исторические периоды. Одним из таких периодов в ХХ веке была Вторая мировая — для Советского Союза Великая Отечественная — с развязавшим ее безумным германским фюрером, провозгласившим своей задачей «окончательное решение еврейского вопроса» посредством уничтожения всех евреев до единого. И кто бы что ни говорил, в это время Советский Союз спас своих «граждан еврейской национальности», дав возможность евреям призывного возраста сражаться с фашистами, а всем прочим — эвакуироваться в Среднюю Азию и другие тыловые районы вместе с остальным не подлежащим мобилизации населением. Именно Советский Союз в ходе войны с фашизмом оставался последним оплотом и надеждой европейских евреев.
Но очень скоро, не успела война закончиться, политика «советского» фюрера в отношении евреев удивительным образом стала напоминать нацистскую.
Странное дело: в стране, чьей ключевой идеологией был интернационализм (а я еще помню трансляции партийных мероприятий, заканчивающихся пением «Интернационала»), верховные власти взялись насаждать пещерный истерический антисемитизм. Из этого разряда — гонения на «безродных космополитов» 1948 — 1949 г. г., именно тогда был убит великий Михоэлс (январь 1948). Тогда же были казнены 13 еврейских поэтов, членов еврейского антифашистского комитета, среди них и удивительный Перец Маркиш. «Ночь казненных поэтов» случилась не так уж и давно, уже при жизни моих сверстников, — 12 августа 1952 года.
В том же ряду и дело «врачей-отравителей» (1952-1953), грозившее перерасти для советских евреев в ужасную катастрофу — депортацию в Сибирь, Казахстан или на Дальний Восток и истребление. Помешала этим зловещим планам, вынашиваемым «Аманом»-Сталиным, его смерть 5 марта 1953 года. Это дата еще одного (которого по счету!) чудесного избавления евреев, достойного новой книги «Эсфирь».
Ни одно из перечисленных событий не обошло семью Симона Шноля. Ни война, когда семейство по чистой случайности не осталось в захваченной фашистами Калуге и потому не было истреблено (7), ни антисемитские кампании послевоенного времени, коснувшиеся Симона и его брата. Рассказчик не акцентирует наше внимание на «своей» проблеме — и в этом напоминает всех бывших советских евреев, с годами освоивших государственные порядки и принимающих свой «пятый пункт» в паспорте (а графа о национальности до недавнего времени была везде — от школьного журнала до библиотечной карточки), неимоверно осложнявший жизнь, как неизбежную плату за принадлежность к «народу Книги».
Чтобы отражать «бытовой антисемитизм», мальчики-евреи нередко начинали заниматься борьбой и боксом. Недавно в сборнике об Анатолии Якобсоне, диссиденте и учителе, прочла, что он для защиты своего достоинства научился боксировать; израильский друг Якобсона, выросший в Вильнюсе, выучился боксу по той же причине. Вот и маленькому, щуплому Симону, сам вид которого провоцировал на драку некоторых любителей легких побед, пришлось брать уроки «самообороны». Очень они ему пригодились.
В фильме звучит один жутковатый рассказ. Студенты биофака, участники экспедиции на Печору, поймали в окрестностях реки египетского скворца. Вечером к ним на огонек пришел один из работников расположенных в тех краях лагерей. Сильный, красивый, с оружием. Дождавшись, когда разморенные спиртом студенты заснули, «работник лагерей» обратился к Симону примерно с такой краткой речью: «Скворец, говоришь, из Египта? Вы ведь тоже к нам оттуда прилетели. Как прилетели, так и улетите». С этими словами «начальственный охранник» схватился за пистолет и выстрелил. У Симона сработала моментальная реакция самбиста, по правилам он должен был направить оружие на неприятеля, но сделал все возможное, чтобы пуля того не задела. Почему — это уже догадываться нам, слушателям и зрителям.
Нет, не только подобные «черные» истории звучат в картине.
Есть там и о раненом солдате, сидевшем на месте сбежавших партийных начальников города Калуги и крикнувшем матери Шноля, распознав в ней еврейку: «Срочно бегите на вокзал, там стоит последний эшелон, может, успеете». И они успели, что спасло их от гибели в оккупации.
Есть в фильме и о заведующей детдомом, простой русской женщине, заставившей «начальников от образования» принять у Симона экзамены экстерном, чтобы мог он поступить в университет.
Есть в картине и о замечательном академике Северине, помогающем не на показ, пытающемся в одиночку пробить заслоны государственного антисемитизма...
Вот и прозвучало это словосочетание — «государственный антисемитизм». Если бы мы знали его раньше, может быть, меньше бы шишек набили, пробивая то, что государством для нас не предназначалось и на чем невидимыми для нас знаками было написано: «не для евреев». Сколько сил, нервов, жизней истрачено в этой борьбе! А сколько с нею связано всевозможных коллизий! Бывали и комические. Я знаю семью, заменившую свою «крамольную» национальность на другую — таджикскую, потом, когда младшие захотели уехать в Израиль, им срочно пришлось добывать метрику бабушки-еврейки. Драматические и трагические коллизии — а их было большинство — вылились на страницы великой книги Василия Гроссмана «Жизнь и судьба». Книге этой, недооцененной современниками, я уверена, «настанет свой черед».
Массовый отъезд евреев из Советского Союза в 70-90 годы, когда эмиграция стала возможной, продемонстрировал на практике закон о противодействии, равном действию. Процесс этот, принявший глобальные масштабы, порой называют «исходом Восточноевропейского еврейства». Что принесет этот исход для России — покажет будущее.
Симон Эльевич Шноль из России не уехал. Но знаю из интернета, что его сын, известный биолог-эволюционист, ныне работает в Америке, в Мичиганском университете. У сына фамилия матери — Кондрашов; понятно, что родители боялись, что еврейская фамилия плохо скажется на ребенке, рожденном в Советской стране. Как знакомы нам всем эти опасения! И как жаль, что фамилия Шноль уйдет вместе с Симоном Эльевичем...
Последние кадры фильма: улыбающийся, живой — несмотря на все превратности «жизни и судьбы» — Шноль говорит нам на прощание: «Будьте стойкими! Все обойдется!»(8)
И, возможно, спустилась бы в мою душу умиротворенность, если бы по всегдашней еврейской привычке к противоречию мне не вспомнился возглас из статьи все того же Шноля : «Где взять силы для противостояния ужасам и злу?» (9)
Так, видно, и будем жить с этой неразрешимой «дихотомией». А Симону Эльевичу Шнолю, ставшему за восемь вечеров, почти родным человеком, — хочу пожелать долгой и счастливой старости, которая бы хоть как-то компенсировала тяжесть пройденного им пути.
♦
Добавить комментарий