Интервью с Ингеборгой Дапкунайте

Ингеборга Дапкунайте, литовская звезда российского кино и английской сцены, звонит на мобильный мужу и не может дозвониться. “Саймон сейчас в душе, — делает она вывод. — Я знаю его утро по минутам”. Ничего себе утро, думаю я, глядя на часы: половина первого. Здоров же спать Саймон Стокс. И только потом вспоминаю, что Инга живет не в Москве, а в Лондоне, ее муж, соответственно, тоже, а сам Лондон живет не по московскому времени — там сейчас и десяти нет. Театральным режиссерам, каковым является мистер Стокс, вставать раньше не положено. “Есть хочу — умираю. Я маленькая, должна есть помалу и часто”, — сообщает мне Инга. “Солнце мое, — это она, увы, не мне, а официанту. — Принесите зеленый чай, пожалуйста. И печенье”. Официант учтиво кивает и скрывается в недрах кафе. “Хотя печенье вредно для здоровья, конечно”, — это Инга уже сама с собой.

— Не всегда. Я живой человек. Как вы, наверное, догадываетесь.

— А когда нарушаете дисциплину, себя потом осуждаете?

— По-разному бывает. Но стараюсь не осуждать. Потому что иначе жить было бы неинтересно. А мне жить интересно. Мне нравится жить. Банально звучит, да?

— Вовсе нет. Отлично звучит.

— И я совсем не хотела бы, чтобы мне сейчас было двадцать.

— Честно?

— Абсолютно. Я имею в виду не конкретные годы — просто мне нравится, как есть сейчас, в данную минуту. Вот спросите меня: какой возраст для вас идеален?

— Ингеборга, давно хотел спросить: какой возраст вы считаете идеальным?

— Как сейчас. Только не спрашивайте, сколько мне лет. Все равно не отвечу.

— Хорошо, не буду. Уговорили.

— Знаю я вас. В интернет залезете и там посмотрите.

— Ну, может загляну потихоньку.

— Да можете и громко это сделать. Все зависит от того, как ваш компьютер работает.

— Бесшумно работает. И думает быстро.

— Я тоже быстро думаю. Даже слишком. Если бы вы спросили меня про мои недостатки...

— Спрашиваю с удовольствием и неподдельным интересом.

— Вот, думаю слишком быстро. И забываю о том, что люди не умеют читать мои мысли.

— Очень. И они мне нравятся. В основном.

— Можете из спортивного интереса к человеку спровоцировать его на какую-нибудь неожиданную реакцию?

— Ну, это как-то очень неконкретно. Вы назовите конкретную ситуацию, конкретного человека — и я тогда скажу. Вот вам я сейчас чай на голову не вылью.

— Вообще, я не люблю гипотететических разговоров, сослагательных наклонений. “Мне хотелось бы” — это не мое выражение.

— Вы очень рациональная, да? Любой свой поступок анализируете?

— Нет-нет, не любой, я же не сумасшедшая. Но иногда думаю: боже, зачем я это сказала, почему это сделала, с какой стати так глупо себя повела? Было бы странно, если бы я шла по жизни и ни о чем не жалела.

— В безумную авантюру можете вписаться? Только не отвечайте, пожалуйста, что это дело конкретного случая.

— Я снялась в клипе “Би-2” — это же авантюра, да?

— Ну, не такая уж отчаянная.

— Тогда все же придется дождаться конкретного случая, чтобы решить — вписываться или нет.

— Если решать, то это уже не авантюра. Авантюра — это мгновенно и с головой.

— Все равно, пускай пол-мгновения, а человек всегда думает.

— Не всегда. Но бывает. Слушайте, я вспомнила про авантюру. Когда я десять лет назад, даже чуть больше, поехала в Лондон играть спектакль “Ошибка речи” на английском языке — это было чистой воды сумасшествие. Сейчас я спокойно играю на английском, а тогда... Я с шести утра ходила кругами по комнате, стены которой были увешаны листочками со словами моей роли, учила текст. Разговорная пьеса, социальная драма, огромные диалоги, а во втором отделении на сцене кроме меня и партнера вообще никого, все на нас двоих держится. Я думала, что никогда с этим не справлюсь. Чуть ли не каждый день принималась собирать чемодан, чтобы лететь домой.

— Почему же, я хорошо говорила по-английски, я английскую школу окончила, пятое-десятое, но одно дело — говорить на языке, и совсем другое — играть на нем спектакль.

— Мне помогли.

— Кто?

— Люди. Мне помог мой партнер Джон Малкович, мне помог режиссер Саймон Стокс. За него даже пришлось замуж выйти.

— В порядке благодарности, как приличной девушке?

— Ну, да. И потом, ему очень нужен был литовский паспорт. Я вошла в положение. Все-таки надо помогать бедным иностранцам.

— А вы могли себе в детстве представить, что сами когда-нибудь станете иностранкой?

— Никогда. В прошлом году мы снимали программу “Возвращение домой”. Я шла по своей вильнюсской школе имени Саломеи Нерис и думала вот о чем. Если бы кто-нибудь лет двадцать назад сказал мне, что в 2003 году я приеду в Вильнюс из Лондона, где буду жить и работать, что меня приедет снимать русская телевизионная группа — из другой страны, в которую можно поехать только по визе, что эта группа будет жить в отеле “Рэдиссон”, и что улица, на которой отель расположен, будет называться совсем по-другому.

— Я бы подумала: да ну, фантастика. А вот оно, случилось.

— Часто бываете в Вильнюсе?

— Стараюсь. Моей бабушке 21 февраля 99 лет исполнилось. Меня бабушка воспитывала, а вообще я росла в семье тети и дяди, потому что папа был дипломатом, они с мамой жили за границей, и я к ним только иногда приезжала.

— Какое детское воспоминание — самое сильное?

— Одно-единственное? Их у меня много. Но иногда очень трудно отделить собственное живое впечатление от фотографии из семейного альбома. Каждый год папа с мамой водили меня в ателье, и мы фотографировались. Я в центре, а папа и мама по бокам. У мамы были такие высокие прически — помните, тогда носили? А папа был похож на Жерара Филипа, но блондин, зато на некоторых фотографиях у него абсолютно черная борода. Потому что у него на самом деле такая росла. Начальник ему говорил: “Перестаньте красить бороду, пожалуйста”. А папа отвечал: “Я и не крашу”. И вот не знаю: мое ли это собственное воспоминание, где папа, мама, я с большим бантом, — или это просто фотография мне напоминает? Какие-то смешные вещи хорошо помню. Как стояла зимой у трубы — там у нас труба торчала около горки, с которой мы на санках съезжали, — и подруга сказала: “Лизни”. Я лизнула и долго не могла язык оторвать. Потом был день рождения, и я весь вечер просидела с языком в бокале, отмачивала. И еще одно воспоминание, очень яркое. Стою я все на той же горе, только выше, и смотрю вдаль — туда, где был оперный театр. Я там с четырех лет играла детские роли. Когда я шла в театр, то думала: все дети в детском саду, а я иду в театр играть — мне очень крупно в жизни повезло. Сейчас меня удивляет та моя детская сознательность.

— У меня было очень сильное чувство ответственности. Я знала, что если буду себя плохо вести, то мои тетя с дядей и бабушка будут недовольны, а родители расстроятся, когда узнают. И я старалась вести себя очень-очень хорошо, как бы ни хотелось иногда побуянить. Поэтому была скучным ребенком — так я всю жизнь считала. И что вы думаете? На съемках той программы “Возвращение домой”, про которую я вам говорила, несколько человек, моих бывших одноклассников, хором сказали: “Инга? Да она запросто могла по морде врезать, если что не так”. А одному мальчику, можете себе представить, родители даже запрещали со мной дружить, потому что я была хулиганка. Меня это поразило страшно. У меня собственное хулиганство абсолютно стерлось из памяти. Как ластиком.

— Давайте сыграем короткую партию в пинг-понг. То есть вопрос-ответ. Что вы больше всего любите в жизни?

— Жизнь.

— Что цените в мужчине?

— А разве есть какая-то разница между мужчиной и женщиной?

— Главное, что он за человек. Или она. Остальное не так важно.

— У вас есть эталон красоты?

— Моя бабушка — самая красивая женщина на свете. Я всегда это говорю.

— Что или кто может легко заставить вас рассмеяться?

— Я сама.

— Ваше главное разочарование?

— Я сама.

— Что вас вдохновляет?

— О, всякий раз что-то новое.

— А в последний раз?

— Вы.

— А что успокаивает?

— Горячая ванна.

— Каким талантом вы хотели бы обладать — из тех, которыми обделены?

— Да я и так очень талантлива. Скромно, правда?