 |
| Марина Адамович |
|---|
Ирина Чайковская:
— Марина, вот уже шестой год вы возглавляете редакцию Нового Журнала — издания, группирующего вокруг себя русскоязычную диаспору не только Америки, но и других континентов. В Журнальном зале он занимает свое почетное место среди российских "толстых" журналов. Да и возраст у него весьма солидный: в 2012 году, даст Бог, отметит свое 70-летие. Однако не все читатели "Чайки" знают о "Новом Журнале". Что бы вы хотели рассказать о нем для первого знакомства?
Марина Адамович:
— Журналу действительно будет 70 лет. Первый его номер вышел в 1942 году, в январе. С ним связана значительная часть истории русской литературы, жизни и культуры ХХ века. Как известно, после 1917 года 2 млн. граждан России оказались вне ее пределов. И с самого начала "русского исхода" эти люди пытались себя "выстроить", понять произошедшее и сориентироваться в новом для них мире. Интеллектуальные журналы стали создаваться сразу, причем, в форме традиционнного российского жанра "толстого" журнала. Этот "формат" возник еще во времена Екатерины Великой — именно в тот момент, когда русское общество начало себя осознавать. Вот и оказавшееся в эмиграции русское общество уже в 20-е годы создает очень много "толстых" журналов, в их числе и такой замечательный, как "Современные записки", просуществовавший до начала Второй мировой войны.
— "Современные записки" издавались во Франции.
— Да, во Франции. Французы говорили о нем: "Если бы у нас был такой журнал, мы были бы спокойны за судьбу французской литературы". Журнал закрылся, но члены редакции и авторы остались. И тогда, по инициативе Ивана Бунина, и был создан Новый Журнал. К 1942 году его старинный друг, известный романист Русского Зарубежья, Марк Алданов оказался в США. Ведь с началом войны "первая волна" российской эмиграции побежала дальше — вечная судьба изгоев-изгнанников, — и вот Марк Алданов и еще один сотрудник СЗ поэт и критик Михаил Цетлин очутились в Нью-Йорке. Тогда, кстати, и Бунин собрался было ехать в Америку, однако так и не решился... Среди многочисленных вариантов названия для нового журнала Алданов и Цетлин остановились на самом простом и понятном — Новый Журнал. Новый — по отношению к "Современным запискам", по отношению к новой странице в истории русской эмиграции, по отношению к другой стране... С тех пор НЖ и существует — 70 лет, без перерыва. На его страницах печатались эмигрантские авторы — те, чьи имена составляют мировую славу русской литературы, — Иван Бунин, Борис Зайцев, Владимир Набоков, Георгий Адамович, Георгий Иванов, Борис Поплавский, Гайто Газданов... Русские нобелевские лауреаты — Иван Бунин, Александр Солженицын, Иосиф Бродский... НЖ первым напечатал Варлама Шаламова — и открыл это имя миру и России... Новый Журнал как нельзя лучше доказывает мысль о единой русской литературе — где бы ни жили ее прозаики и поэты. Мы не можем отделить литературу эмиграции от российской литературы. Просто эти потоки развивались в разных географических и культурных условиях. Эмигрантская литература как раз и продолжила утерянную в Советской России традицию русской культуры.
— Какая интересная мысль. Стало быть, вы думаете, что именно литература эмигрантов продолжила классическую традицию русской литературы?
— Давайте вместе разберемся. На территории бывшей Российской империи с 1917-го проводился Большой Эксперимент эпохи модернизма. А 2 млн. российских эмигрантов "увезли с собой Россию", как говорил Роман Гуль (кстати, один из главных редакторов НЖ) — они были носителями "матрицы" русской культуры в ее нормальном эволюционном развитии, русской культуры как части европейской культуры. Эти 2 млн. и продолжили межкультурный диалог.
— Brava, — как говорят итальянцы.
— Конечно, на эмигрантское творчество наложило свой отпечаток то, что эти люди были изгоями, апатридами и существовали в ситуации повышенной трагедийности. Трагическая нота прозвучала в их произведениях наиболее отчетливо.
— Трагизм существования, как известно, способствует силе и глубине постижения жизни... То, что вы говорите, интересно и, как кажется, ново. Во всяком случае, я такого противопоставления советской "экспериментальной" литературы литературе эмиграции как продолжения "классической традиции" не встречала. Но идем дальше.
Вы — москвичка, заканчивали журфак МГУ. Думали ли вы когда-нибудь, что станете главным редактором журнала, издаваемого в Нью-Йорке? Что в вашей прошлой жизни готовило вас к судьбе главного редактора Нового Журнала? Были ли какие-то предвестия?
— Вопрос прямо-таки метафизический. Если бы человек был столь мудр или хотя бы разумен, что умел бы прочитывать те знаки, которые ему посылает судьба, жизнь человечества, наверное, сложилась бы иначе, несколько веселее.
— Мы говорим о ретроспекции, взгляните назад и ответьте.
— Скажу так: пожалуй, что и были. Я уехала из Москвы сформировавшимся человеком. Люди, окружавшие меня в период взросления — а я была обычным советским ребенком, — и сделали меня такой, какая я есть. Моим большим другом в юности была вдова Даниила Андреева — Алла Александровна. Совсем недавно судьба меня вновь столкнула с человеком из тех лет — Николаем Николаевичем Брауном, он еще — слава Богу — жив, хотя уже тогда казался нам, 17-летним, глубоким стариком. Это человек необыкновенной судьбы, очень много сделавший для России. Лев Гумилев. Игорь Виноградов. Игорь Иванович — мой учитель. Это человек "Нового мира" Твардовского, молодым, набирашим силу и славу критиком, он выступил против вторжения советских войск в Чехословакию — и на этом его карьера в Советском Союзе закончилась. Советская власть сломала его карьеру, но не его самого. Он очень много в меня вложил — хочу поклониться ему в год его 80-летия. Моя семья, мои предки... По ним сполна прошелся ХХ век... Все это тоже — "предвестья", как вы называете. Моя бабушка... она была глубоко верующей... Я когда-то написала эссе "Запахи моего детства" — для формирования ребенка очень важны запахи, его окружающие. В те редкие периоды, когды мы навещали бабушку, я засыпала в ее закутке, под иконами, под ароматом лампадки...
— Отец был военный?
— Да, отец был профессиональный военный. Почему он стал военным — это отдельный и долгий рассказ о том, как дворянская семья пыталась выжить при советской власти. Папа — участник войны последнего призыва: в свои 18 лет ему пришлось освобождать Равенсбрюк, женский концлагерь... О войне, кстати, он никогда не рассказывает: люди, прошедшие через смерть, никогда по-настоящему не вернутся к жизни. Поэтому на войне не бывает победителей. Нас формируют мир и люди. Мне на людей везло.
И вот на не очень изящном повороте судьбы я оказалась вне России. И — что уж совсем естественно — пришла в Новый Журнал. В Советском Союзе он был запрещен, но — опять же через близких мне людей — я про него знала... И я поднялась на 8-й этаж здания на Бродвее, где тогда находился офис НЖ, и дверь мне открыла сестра Владимира Максимова — она была тогда ответственным секретарем журнала... А я уже была связана с "Континентом"... Как хотите, так и интерпретируйте, что это: знаки судьбы, стечение обстоятельств? Я склоняюсь к тому, что это все же Провидение, которое покрывает жизнь каждого человека. Мы ведь все рождаемся с Божьим замыслом о нас — и хорошо бы его если не разгадать, то хотя бы приблизиться к разгадке.
— Вас что-то "вело" и "привело". Редакторами того печатного издания, куда вас "привело", а именно Нового Журнала, в разное время были Алданов и Цетлин, Роман Гуль, Михаил Карпович, Вадим Крейд. Женщин до вас не было. Что из ими наработанного вы переносите в сегодняшнюю жизнь журнала и что меняете, добавляете в связи с потребностями нашего времени и своим собственным видением его целей и задач?
— Концепция журнала была определена уже Алдановым и Цетлиным. Михаил Карпович (профессор Гарварда, основоположник русской историографии в Америке, эмигрант "первой волны") дал ту структуру, в которой журнал существует с 50-х годов и которая была развита его преемниками. А цель издания была сформулирована в первой книжке журнала: Россия. Свобода. Эмиграция. Ничего не изменилось.
— Но что-то все же изменилось?
— В самой эмиграции. Русская диаспора сложилась давно. Уже ушедший профессор Марк Раев (тоже — "первая волна", замечательный исследователь русской эмиграции) называл ее "Россия в миниатюре", ведь диаспора — это самостоятельный живой организм. За пределами России сегодня живет 25 млн. человек. Это наши читатели — НЖ распространяется в тридцати странах. Но в эпоху глобализации это уже не эмиграция, не иммиграция, а миграция. Естественно, журнал реагирует на изменения и аудитории, и мировой культуры в целом. Ведь литература, культура — это процесс, диалог — и журнал не может в нем не участвовать.
— Я правильно поняла: вы продолжаете то, что было заложено предшественниками, не меняете направления?
— Кредо: Россия. Свобода. Эмиграция — осталось с нами. Эстетическое кредо НЖ тоже не изменилось: "значимое слово". На таком "значимом слове" выстроена вся классическая русская литература. Наша эпоха, эпоха постмодернизма, видоизменила русскую литературу. Постмодернизм использует речевой поток, а не слово. Но и эта эстетика уже уходит в прошлое.
— Что ж, "значимое слово" — девиз достойный.
Новый Журнал — издание академического типа, в нем нет рекламы и оно не дотируется ни американским, ни российским правительством. Как вы выживаете?
— Тяжело выживаем, действительно тяжело. В чем даже трудно кого-то обвинить: культурологическая ситуация изменилась. Вообще, журналу в эмиграции выжить практически невозможно. Впервые об этом в 1947 году сказал Марк Алданов. В одном из писем он сетовал: "Не знаю на что выпустить следующий номер". Попробовал даже в Париже пару номеров сделать... С тех пор прошло почти 70 лет. Из них около 30 лет — невероятный срок — нас поддерживал видный американский славист и переводчик Томас Витни. Это дало нам возможность перевести дух, крепко встать на ноги. Но Томас ушел в мир иной — было ему за 95...
Как мы выживаем? — законный вопрос. Опора — наши читатели, подписка. К тому же мы ищем каких-то частных спонсоров, фонды, гранты. И в Америке, и в России. "Новый Журнал" сегодня — это корпорация, у нас много совместных проектов. Я глубоко убеждена, что подлинная, высокая культура никогда легко не жила, но она выживет в любых условиях — ибо это вопрос духа. Пока жив человек, он все равно вернется в лоно духа, иначе перестанет быть человеком. Даже если Новый Журнал закроется...
— Не дай Бог!
— ... не найдя ни одного спонсора, это не конец культуры. Все равно что-то будет потом, пока жив человек.
— Я, Марина, хочу подхватить эту тему. Возможно, это интервью попадетcя на глаза тем, кому дорога русская культура в любом месте земного шара, которым не безразлична судьба Нового Журнала. Это было бы гарантией того, что он не закроется. Как автор НЖ, как человек сочувствующий его судьбе, хотела бы, чтобы он жил и жил долго.
Мой следующий вопрос связан с Россией.
Есть ли у НЖ с ней связь, происходит ли взаимообмен? Что в этой ситуации вас устраивает и что нет?
— Вообще "новожурнальцы" никогда не порывали с Россией. Но в годы Советской власти там журнал был запрещен. Поэтому здесь, в Америке, журнал отстаивал подлинную Россию. Для старой эмиграции Россия была всегда главным смыслом жизни. И как только в годы Перестройки возникла возможность восстановить связи, НЖ это сделал: Юрий Кашкаров поехал с редакцией в Москву. Это была первая презентация НЖ в России. Мы эти связи стараемся поддерживать. Конечно, как в любой работе, что-то устраивает, что-то — нет; какой-то проект удается, а какой-то — безнадежен. Россия — в процессе становления. Все знают, с какими сложными проблемами она сталкивается. Поэтому на сегодня мы некоторые проекты просто закрыли, хотя они нам и дороги. Например, допечатка НЖ в России, чтобы распространять его внутри страны. Парадокс, но, кроме Москвы и Петербурга, пожалуй, еще Владивостока (здесь помогает журнал "Рубеж"), вы нигде не найдете ни одного экземпляра НЖ. А найти российские деньги на "российский" тираж НЖ, да еще без риска "утечки" этого тиража, — увы нам, увы...
А что хорошо — это энтузиазм и неподдельный интерес, с которыми россияне с нами работают. У многих просто трепетное отношение к эмигрантам, они наши единомышленники. Поэтому возникают и чисто русские проекты, например, Фестиваль российского документального кино, уже три года проходящий в Нью-Йорке. Ведь вся старая эмиграция жила с мыслью сберечь русскую культуру, чтобы в итоге вернуть ее, как зернышко "для посева". Именно это имели в виду, говоря: "мы не в изгании — мы в послании". Сейчас наступил момент возвращения, момент диалога. А то, что не всегда мы понимаем другу друга, — это естественно. В 1917 году произошла Катастрофа. Все что выжило — выжило вопреки, случайно. Бог спас, или сам народ поднатужился. И вот я думаю: если каждый в России сейчас что-то сделает, тогда все и получится, — такая у меня теория "малых дел".
— Вы, Марина, не сказали, что в сегодняшней России много таких, кто отторгает все приходящее с Запада, кто относится к эмигрантам с отчуждением и враждой. Вы подчеркнули другое — интерес и симпатию. Что ж, это говорит о вашем "позитивном настрое" и желании налаживать контакты в любой ситуации.
Читала в НЖ ваши интереснейшие интервью с родовитыми потомками "первой эмиграции". В последнем тематическом номере, посвященном Сербии, вы взяли интервью у сербского престолонаследника Александра II Карагеоргиевича. Не поделитесь впечатлениями? Что вы думаете о "голубой крови"? Нет у вас какой-нибудь теории на сей счет?
— Начну с другого конца: почему интересует. Одна из основных проблем нашего времени как времени постмодерна, — постмодернистский менталитет. Его отличает потеря чувства историзма. Но мы же не "голый человек на голой земле"... До меня были поколенья, после меня будут поколенья... Это, в общем-то, религиозное чувство — спасительное, созидательное.
Я действительно знаю многих из этих людей. Здесь даже не так интересно, что они принадлежат к аристократическим родам — хотя любая история поучительна, — это живые люди, несущие в себе Историю. Необыкновенно интересно! Эти люди дороги мне. Скажем, мне довелось брать интервью у царя Болгарии Симеона Сакскобургготского, он — эмигрант с 50-летним стажем. В четыре года его должны были расстрелять, он много пережил в изгнании и "выстроил" себя. Александр II Карагеоргиевич — тоже эмигрант с 50-летним стажем. Он и родился в Англии — но вернулся в Сербию, как только это стало возможным. Они претерпели, многое испытали. Уже в силу своей роли — член царской семьи — они обречены на поиски мудрости; должны все в себя вместить и все через себя пропустить. Насчет "голубой крови"... Назовем это "аристократизм". У Пастернака о Юрии Живаго сказано: "Он был равен всему". Вот суть подлинного аристократизма духа, то, что мы в массе своей потеряли. И это наша беда. "Восставший демос" Ортеги-и-Гассета, "Грядущий Хам" Мережковского — это конец цивилизации. И если мы не вернем аристократизм духа, когда мы равны себе и равны всем, но при этом — уникальны, все — разные (как говорил один американский прозаик: вот помидор, а вот огурец, и они — не равны), — дело цивилизации будет проиграно. Это сложная философская проблема, для меня она очень важна.
— Получается, что эти люди, выделенные своим происхождением, единичные, должны воплотить себя в этом мире, и вас этот процесс интересует. Правильно я поняла?
— Абсолютно. Здесь и проблемы Провидения, и знака, который нужно угадать, и жертвы...
— Стало быть, ваш интерес сформирован не "ярмаркой тщеславия", он укоренен в вашем сознании. Однако скажу, что с "особами" вы умеете обращаться.
Хочу вас спросить о сотрудниках. Понятно, что вас не могут не окружать интересные талантливые люди, энтузиасты, которым не безразличны судьбы русской культуры, языка, России. Не назовете ли некоторых?
— Каждый из этих людей достоин отдельного рассказа. Они делают свое дело честно, талантливо, ни на что при этом не рассчитывая. Человек, служащий мне опорой, — Валентина Алексеевна Синкевич, поэт второй эмиграции, с очень сложной и необыкновенной судьбой и высочайшей внутренней культурой. Долгие годы она была редактором поэтического альманаха "Встречи", уникального издания, выходившего в Америке 30 лет. Несмотря на свой почтенный возраст, Валентина Алексеевна продолжает писать. Новый Журнал держится во многом благодаря ее энергии и силе духа. Еще один мой большой и давний друг Сергей Львович Голлербах, президент корпорации Нового Журнала, известный американский художник. Так же, как Валентина Синкевич, в юности был угнан в Германию. Это люди особой закалки, особой "качественной" породы. Они отдадут все ради защиты русской культуры, в том числе и ради Нового Журнала. Кто еще? В Лондоне наша опора — Никита Лобанов-Ростовский. Ну и наши авторы. Мы не должны о них забывать. Когда в 2005 году мы оказались в критической ситуации — нам просто не на что было выходить, — я обратилась к нашим авторам. Не отказал никто. Присылали последние копейки. Поддержали. Их духом, их верностью держится Новый Журнал...
Люди спасают, один в поле не воин.
— Задавая этот вопрос, я, Марина, была уверена, что вы назовете двух высоко ценимых мною людей — Валентину Синкевич и Сергея Голлербаха. Их статьи, эссе присутствуют почти в каждом номере НЖ. Хорошо, что они рядом.
Мой следующий вопрос связан с Америкой. Кроме работы над журналом, проведения ежегодных кинофестивалей, вы еще успеваете читать лекции для американских студентов в Миддлберри. О чем? Что вы говорите юным американцам?
— Миддлберри — один из лучших языковых колледжей Америки, имеет 9 языковых летних школ, в том числе и русскую, в которой работает коллектив подвижников, в том числе и из России. Но так сложилось, что студенты ничего не знают про русскую эмиграцию. Расскажу одну историю: еще будучи аспиранткой Марина Викторовна Ледковская, племянница Набокова (и почетный профессор Колумбийского университета) как-то спросила у своего педагога: почему в "русской программе" нет ни одного имени писателя-эмигранта, на что тот без раздумий ответил: "А таких нет".
— Ответил племяннице Набокова.
— Да-да. Сейчас, правда, американские слависты занялись эмигрантской литературой, но вот историю эмиграции они не знают. Поэтому моя задача была предельно проста: рассказать американским студентам о феномене "Зарубежной России", стране, разбросанной по всем странам и континентам. О той "России в миниатюре", что создала великую литературу: Иван Бунин, Георгий Адамович, Георгий Иванов, Мережковский и Гиппиус, Борис Зайцев, Владимир Набоков, Сергей Максимов, Леонид Ржевский, Иван Елагин... Я могу бесконечно сыпать именами, и все это — некогда авторы НЖ. И все это — наша русская литература. Моя задача предельно проста и ответственна: рассказать об их судьбах, рассказать, как люди себя "встраивали" в чужой мир, как они победили судьбу. Счастьем было видеть живые молодые глаза...
— Хочу задать вам смешной вопрос. Знаю, что вся ваша большая и дружная семья любит животных. Собака, попугай, черепаха. Кто еще? Были ли случаи, когда ваши "звери" помогли вам в создании журнала? Или помешали?
— Вопрос на самом деле "серьезный". Я — собачница закоренелая, неисправимая. Но вот что важно понять... Мы все погружены в суету. А суета губительна: мы мельчаем, перестаем испытывать большие чувства, живем в атмосфере компромисса, — на что не способны животные. У них — бескорыстная любовь, бескомпромиссность, преданность. Важные именно для человека свойства, — которые он теряет, а потом удивляется, что мир разрушился.
— Ого, значит, вы сохраняете свой человеческий масштаб в общении с вашими "зверями"? Интересно. Во всем вы хотите копнуть поглубже, философская у вас закваска.
Значит, не мешают вам животные?
— Только помогают. Они дают верную ноту. Ее, к сожалению, не всегда даст человек.
— Мой последний вопрос.
Каким вам видится будущее Нового Журнала, и есть ли оно у него?
— Будущее любого журнала — в его авторах. К нам приходят тексты отовсюду, где живет русский человек. Поток этот с каждым годом увеличивается, оттого, кстати, и журнал становится все толще — мы уже не укладываемся в 400 страниц (а ведь еще есть и интернет-версия НЖ: www.newreviewinc.com). Авторам такого уровня позавидует любое издание, любая страна. При этом мы — журнал интеллектуальный, не рассчитанный на массовую аудиторию. У нас переизбыток идей, мы запустили много долговременных фундаментальных проектов (и Литературная премия им. Марка Алданова, и поэтическая серия "Современная литература Зарубежья", и специальные номера "Русская эмиграция на культурных перекрестках ХХ столетия"; Фестиваль российского документального кино в США, и пр. пр.). Мы сильны своими единомышленниками и в диаспоре, и в России. Есть ли у нас будущее? А есть ли будущее у русской литературы? У мировой культуры?.. Даже если завтра мы не получим ни одного гранта и умрет последний спонсор Нового Журнала (и вослед ему, по вполне естественным причинам, умрем и мы), русской эмиграцией и НЖ уже заложено столько, что этой энергии хватит, чтобы влить силы в последнего нашего читателя. Который и расскажет "благодарным потомкам" о чудаках, некогда живших и творивших на этой грешной земле.
— Спасибо, Марина, за беседу. Верю, что Новый Журнал будет жить!
Добавить комментарий