Вы, конечно, знаете, уважаемый читатель, что люди с большим почтением относятся к тем, кто готов всячески отстаивать свои принципы, даже иногда ценою своей собственной жизни (разумеется, речь не идет о фанатиках и безумцах). Конечно, время наше гуманное, и сейчас не обязательно для отстаивания своих убеждений всходить на костер, как Джордано Бруно, или твердо заявлять после суда инквизиции, как Галилей "И все-таки она вертится". Костров уже нет и инквизиции тоже. Однако высокие принципы люди уважают, твердость ценят, а к отказу от своих взглядов чаще всего относятся весьма неодобрительно. Вдруг вам придет такая заслуживающая всяческого осуждения мысль поменять свою верность республиканской партии и отныне голосовать за демократов (или наоборот). Но все же костром это не грозит, а при благоприятном стечении обстоятельств вы можете даже заслужить похвалу. Если человек вам симпатизирует, он скажет, что вы реалист, что вы постоянно учитесь, что вы гибкий и восприимчивый, способны овладевать новыми идеями и не держаться за догмы. Если оппонент вас не любит, он скажет, что вы предатель, что у вас нет принципов, что вы как флюгер, который вертится в разные стороны и прочее в таком же духе.
Вот мне недавно на одной встрече, на которой я выступал с глубокомысленной речугой, с осуждением сказали, что на днях в беседе с московским журналистом Александром Минкиным я говорил вещи, прямо противоположные тому, о чем я говорил и писал раньше, и потом задали мне убийственный вопрос — зачем вы призываете нас подглядывать в замочную скважину?
Это ерунда, конечно, ни в какие скважины я глядеть никогда не призывал, но правда, что время от времени неожиданно для самого себя я вдруг обнаруживаю, что некоторые мои взгляды изменились. И это касается и обычной житейской суеты, и проблем мироздания, и личных приоритетов и пристрастий, отношения к писателям, музыке и так далее, список может получиться долгим. Разумеется, это никого не касается. Но так получилось, что журналистские будни связаны иногда с широкой известностью в узких кругах. Узкие круги бывают разные. Когда я работал в Москве, узкий круг был пошире, здесь в Америке журналистика на русском языке делает этот круг совсем маленьким. Беседы по радио, которые я веду, естественно, сразу вылетают в трубу и забыты через несколько минут. То же самое и с моими писаниями. Но они остаются на бумаге, и иногда кто-то из узких кругов мне напоминает о моих прегрешениях, как и было на этой встрече. Следует быть готовым к тому, как слово твое отзовется. Причем то, что ты пишешь, иногда не имеет никакого значения. Я в этом убедился много лет назад.
Самым массовым изданием, в котором я печатался, был настенный отрывной календарь. Тираж у него был около 20 миллионов. На лицевой стороне число и долгота дня, а на обороте небольшая заметка. Когда заметка была моей, я шел на работу с сокрушенным видом, опасаясь своей сомнительной славы. Из нескольких тысяч человек, которые работали у нас на Пятницкой в здании Гостелерадио, очень многие подходили ко мне и с энтузиазмом сообщали, что с огромным интересом ознакомились с моим опусом. Некоторые при этом вспоминали Фернанделя. Был тогда такой знаменитый французский комик. В одном фильме он играл полицейского, который всегда говорил разные банальности. И им восхищались друзья-полицейские — какая глубокая мысль. Ты где это прочитал? Он скромно опускал глаза и говорил — в календаре. Вот это мне и напоминали. У сотрудников редакции, в которой я работал, эти календарные опусы вызывали приступы буйного веселья. Если я выступал на собрании, то комментарий был чаще всего такой — ну что с ним спорить, он ведь в календарях пишет и марафоны бегает. И все смотрели на меня с сочувствием, как будто календари и марафоны были выражением моего умственного и морального падения. Такова вот изнанка нашей замечательной профессии.
Вернемся ко дню сегодняшнему. С Александром Минкиным мы беседовали о литературе, о приоритетах в чтении, о писателях, которых любим. "Я испытываю глубокое отвращение к биографиям, которые описывают личную жизнь писателей, — говорил Минкин — Какое ваше дело, зачем это вам? Надо читать книги. Все нормальные писатели категорически были против вторжения в свою личную жизнь. Категорически. Биографии Чехова я бы не советовал читать. Хотите знать, что он думал, читайте его рассказы. Хотите знать, что он интимно думал, читайте его письма. Уникальные совершенно. Сам Чехов говорил, что он восхищается произведениями писателей и ничего больше об их жизни знать не хочет". Минкин приводил и другие мнения о том, что за великих людей говорит их творчество. Общаться с Минкиным очень интересно, он блестящий журналист, необычайно эрудирован, обаятелен, умеет убеждать и, мне кажется, привлек на свою сторону всех радиослушателей. Так что я остался в одиночестве, недаром мне потом задавали вопросы про замочную скважину и копании в грязном белье, а еще о том, почему я сам поменял свое мнение. Да, поменял. Да, мне очень интересно все, что связано с жизнью любимых мною людей, в том числе и с тем, что называется личной жизнью. Да, я изменил самому себе. Да, очень уважаю то, что говорил Минкин, но сейчас думаю иначе.
А лет 15 назад я написал статью на эту тему, где утверждал, что в жизни надо быть идеалистом (или чудаком), иногда искусственно отгораживаться от того, что не играет на этот идеализм, судить о замечательных людях по их творениям, а не по личной жизни, которая, увы, далеко не всегда соответствует масштабу их творчества. Писал, что мне вовсе не обязательно знать, как Мопассан бегал на четвереньках и лаял как собака, чтобы оценить гениальность его рассказов. Я писал, что мне не обязательно знать, что Виктор Гюго, оставивший нам образ благородного епископа, подарившего каторжнику Жан Вальжану подсвечники, в жизни был невероятно скупым и экономил каждый франк, что он повествовал про великую любовь и возвышенные чувства, а сам уже в почтенном возрасте не упускал случая повалить горничную на койку. Зачем мне это знать, лучше уже читать "Отверженных" и "Человека, который смеется". Я писал, что мне неприятно, когда я перечитываю "Смока Беллью", осознавать, что во время написания этого цикла прекрасных рассказов Джек Лондон очень полюбил игру в покер и проиграв 20 долларов, шел к себе в кабинет и дописывал к "Смоку" 20 слов, потому что ему первым из американских писателей платили по доллару за слово. И по "Смоку" я никак не мог определить, какие же слова он написал после проигрыша в покер. Талант всегда талант, его не пропьешь и в карты не проиграешь. И еще много чего я написал. Что в истории чаще всего остаются или идеалисты, или злодеи. Не верите, полистайте любую энциклопедию. Просто здравомыслящим людям в вечности нет места. О злодеях говорить не будем, им в истории отведено черное место, которое они вполне заслужили.
В биографии каждого большого человека был некий идеалистический заряд, который выстреливал его на координаты жизненных гипотенуз и катетов, а далее жизненная энергия трансформировалась в другие сферы. Таково мое сугубо научное обоснование исторических параметров идеализма.
В великих людях идеализм приветствуется, а на уровне обычного смертного идеализм, по мнению большинства (не считал, просто так думаю) — это глупость и неприспособленность к жизни.
Короче говоря, идеалисты в наш век прагматизма если не просто дураки и никчемные фразеры, то в лучшем случае заслуживающие иронии чудаки. Какой идеализм может быть у рабов заработной платы, которые просто вкалывают, не помышляя ни о каких славных деяниях? Большие люди излучали сияние, которого хватает на века. А нам суждено зажигать маленькие свечки, которые едва мигают на ветру.
И все же, благодушествовал я в своих писаниях, даже маленький свет если не согреет, то хотя бы придаст бодрости и наполнит смыслом даже заурядную работу.
Идеалисты почти всегда побеждают, пусть даже не обладают особыми талантами.
Есть старая широкоизвестная история. Однажды знаменитый английский архитектор Кристофер Рен проходил в Лондоне мимо собора, который строился по его проекту. Наблюдая за рабочими, он решил узнать, что движет ими в их нелегком труде, о чем они думают, чем живут. И он задал нескольким рабочим один и тот же вопрос — чем вы занимаетесь? Один ответил: я кладу кирпичи. Второй сказал: я зарабатываю деньги для своей семьи. Третий сказал: я строю прекрасный храм.
Каждый из отвечающих был прав. Но только третий проявил идеализм, который позволял ему подняться над прозой жизни. Как вы думаете, кто из них больше всего выигрывал от своей работы? Ведь работа это не только денежки, которые ты получаешь. Главное, каким она делает тебя.
Мы живем во время, когда вокруг полным-полно умников, которые в 20 с небольшим лет отращивают себе брюшко, все знают, их ничем не удивишь, все подвергают сомнению, не верят ни в искренность, ни в доброту других людей. И подсознательно, исподволь начинают не доверять и самим себе.
Правильно говорил Монтень, что любой ветер не по душе моряку, если он не знает, куда плыть. У идеалистов есть компас, который позволяет определять направление ветра и помогает поднимать паруса.
Вот такие наивные и смешные по нашим прагматичным временам и при моем взрослом возрасте мысли я высказывал. Гюго читать, но о Гюго не читать, потому что в личной жизни он был далек от той планки, которую установил в своих книгах. Хоть и говорится, не сотвори себе кумира, но люди хотят иметь кумиров. Именно кумиров, а не идолов. Я пытался защитить своих кумиров незнанием реалий, опасаясь, что они разобьют этих кумиров вдребезги. А теперь я думаю иначе и полагаю, что идеализм, или как это иначе назвать, от правды только крепнет и не надо его искусственно охранять.
Я не был в ладах с логикой. Когда я писал, что не хочу знать то-то и то-то, я ведь все это уже знал. Гюго был один. Не было отдельно Гюго-писателя и Гюго-человека. У меня получалось — вот это я хочу знать, а это табу, это пошлость и подглядывание в замочную скважину. Но ведь его личная жизнь, реальная жизнь сделала его тем человеком, который написал великие книги. За великими произведениями стоял великий человек. Из плоти и крови. Не некая абстракция — башня из слоновой кости, а живой человек со всеми его проблемами. Такими, как у нас. Только его проблемы на другом уровне.
Есть такое выражение — "карлики на плечах великанов". Оно было введено в обиход в XII веке французским философом Бернаром Шартским. Он говорил, что мы подобны карликам, усевшимся на плечах великанов; мы видим больше и дальше, чем они, не потому, что обладаем лучшим зрением, и не потому, что выше их, но потому, что они нас подняли и увеличили наш рост собственным величием. Широко известным это выражение стало позже благодаря Ньютону, который написал в одном из писем: "If I have seen a little further it is by standing on the shoulders of Giants". "Если я и видел немного дальше, то это потому, что стоял на плечах гигантов". Эти слова были настолько известны в свое время, что их даже высекли на ребре двухфунтовой монеты.
В наше время эти слова переосмыслил известный итальянский писатель Умберто Эко. Он обращается к своим соотечественникам итальянцам, которые чувствуют себя маленькими. Не потому, что они измельчали характерами, а потому, что накаты образцов и стандартов в жизни настолько велики, что люди на их фоне выглядят незаметными. Но именно это люди — те карлики, на плечи которых только и могут встать будущие великаны.
Какая из этих интерпретаций вам больше нравится, дело ваше, но смысл схожий — нам, карликам, надо осваивать те дороги, которые проложили гиганты. А для этого их надо лучше знать, понимать, любить их такими, какими они были в жизни, а не их памятники.
Разве я полюбил бы так Джека Лондона, если бы не знал, что он в жизни был замечательным человеком с потрясающей биографией. Он говорил о себе — я много страдал, но я много жил.
Он не был первоклассным писателем, но, наверное, не было другого за всю историю, который так бы формировал характер. После него мы прочитали множество книг, знаем, что в мире было немало писателей, чье творчество глубже и масштабнее. Но все равно, вряд ли кто-либо из них может сравниться с Джеком Лондоном по силе воздействия на нас. Он был очень похож на своих героев. Он был таким же мужественным и великодушным. Сила его героев — это его сила духа. Их доброта — это его доброта. Он всем помогал, одалживал деньги, не рассчитывая, что их вернут. Дом его был открыт для всех. Совершенно посторонние люди могли рассчитывать на его гостеприимство. Когда он прочитал в газете, что у одной женщины в далекой Австралии погибли двое сыновей, он стал посылать ей деньги и делал это до самой своей смерти. Он писал: "Милосердие — не кость, брошенная собаке. Это кость, разделенная с собакой".
Я бы очень много потерял, если бы только читал книги и не знал его биографию...
Читайте полную версию статьи в бумажном варианте журнала. Информация о подписке в разделе Подписка
Добавить комментарий