Петр Рабинович о А.Солженицыне и И.Толстом. Интервью

Петр Рабинович после успешной сдачи адвокатского экзамена в Нью-Йорке

Когда Петр Рабинович получил лицензию американского адвоката, это стало своего рода сенсацией. О нем писали многие ведущие американские газеты, в том числе и "Нью-Йорк таймс", его приглашали на телевидение, его поздравляли совершенно незнакомые люди, жали ему руку и говорили всякие хорошие слова, поздравляя с тем, что до сих пор практически никому не удавалось. Он стал не только первым советским адвокатом, прошедшим труднейший экзамен. Он стал американским адвокатом в 60 лет, в том возрасте, в котором во многих странах люди уже уходят на пенсию. Не менее удивительным было и то, что приехав в Америку всего лишь несколько лет назад, он практически не знал английского языка, владел лишь несколькими расхожими фразами.

— Петр, как вам удалось за несколько лет стать в таком возрасте американским адвокатом? Мне такого слышать не приходилось. По встречам со множеством наших соотечественников знаю, что в таком возрасте человеку с вашей специальностью, да и с любой гуманитарной специальностью, получить работу в Америке, требующую хорошего знания языка, практически не возможно. Если в таком возрасте и могут получить престижную работу люди, то это чаще всего известные ученые, люди с техническим образованием, где не обязательно требуется безукоризненное знание английского языка. Большинство иммигрантов в вашем возрасте, если и устраиваются на работу, то меняют специальность или находят себе место в русскоязычном бизнесе, где требования попроще. И еще, что побудило вас, известного в Москве адвоката, приехать в Америку?

— Бессмысленность дальнейшей жизни. Я понимал, что в СССР ни для меня, ни для моей жены, ни для детей не было будущего. На материальную сторону жизни мы не могли пожаловаться. Но мы ведь жили тогда как в клетке. Ни поехать никуда, ни сказать откровенно, что думаешь, ни книгу купить, какую хочешь. Перед приездом в Америку я сказал жене — я готов стричь газоны. Конечно, это была шутка. Но я действительно был готов к любой работе. Однако, когда я первый раз пошел к зданию Верховного суда возле гостиницы, где мы жили, когда я услышал, но не мог понять, что там делается, я дал себе слово — я буду таким же адвокатом, как они. Одно дело дать слово, а другое — выполнить его. Я работал до пяти часов, а потом шел на занятия. Да, приехав сюда в 1979 году, я от многих слышал, что шансов у меня нет никаких, потому что экзамен на звание адвоката чрезвычайно трудный. Тем более, что юриспруденция в бывшем СССР и здесь в Америке очень различались. Но я имел большой опыт работы в Москве и хотел стать адвокатом в Нью-Йорке. Причем, говорю о Москве и Нью-Йорке условно. Ведь в СССР, например, мне приходилось вести дела не только в столице, но и в других городах. Я закончил юридический факультет МГУ. Это было уже после Великой Отечественной войны, участником которой я был. Работал юрисконсультом, был принят в Московскую городскую коллегию адвокатов, писал монографии, статьи. Словом, опыт имел большой. Но востребован ли будет этот опыт в Америке, при моем незнании языка и при моем возрасте? Мне говорили — будь реалистом, правильно оценивай ситуацию. Но я очень хотел продолжить адвокатскую работу в Америке и снова сел за парту.

Не буду рассказывать о тех испытаниях, которые выпали на мою долю. Скажу вам только, что язык надо было знать в совершенстве, что экзамен действительно оказался очень трудным. Пришлось много и упорно работать. Для того, чтобы вы получили представление, насколько сложным был экзамен, скажу, что вместе со мной сдавал экзамен Джон Кеннеди-младший, сын президента Джона Кеннеди. В тот раз он экзамен не сдал. Я тогда подумал о том, что все произошедшее — это предметный урок об американской демократии. Экзамены похожи на участие в конкурсе — у каждого участника свой девиз-номер, который хранится у секретаря комиссии. Строгие экзаменаторы не знали, кто идет под этим номером, сын президента или сын раввина из Украины, погибшего в сталинском концлагере. А моя мама была правнучкой Баала Шем Това, основателя хасидизма. Мне очень жаль, что Кеннеди-младший, сдавший затем экзамен, трагически погиб в авиакатастрофе.

— С вашим именем связаны в Америке не только сложные и простые процессы, на которых вы выступали адвокатом, но и некоторые дела, повлекшие за собой определенные изменения в американском законодательстве.

— Да. В 1988 году я выступал в Бостоне перед Федеральным апелляционным судом. Это было дело о признании гражданкой США Валентины Бондаренко, которая родилась в 1922 году на Украине. Ее мать Мария Робсток была уроженкой Америки. Некоторые, наверное, удивятся, узнав, что еще сравнительно недавно в Америке действовал закон, принятый еще в 1874 году. По этому закону, только американцы-отцы, но не матери, могли передавать детям, появившимся на свет до 1934 года, гражданство страны. Я подготовил ходатайство на 50 страницах. Федеральный суд в Бостоне решил дело в пользу Бондаренко. И вместе с тем признал закон 1874 года неконституционным. Затем и Конгресс принял закон, который установил, что не только отцы, но и матери могут дарить своим детям гражданство Америки. В письме юридическому комитету Сената тогдашний министр юстиции США, госпожа Джанет Рено, необходимость отмены закона более чем вековой давности обосновывала, в частности, и решением Федерального суда по делу Бондаренко.

— Вам приходилось встречаться со множеством людей, среди которых были люди знаменитые, известные всему миру. Один из них — Александр Солженицын, с которым вас свела адвокатская судьба. Причем, этот судебный процесс нашел отражение на страницах одной из самых знаменитых книг прошлого века — "Архипелаг Гулаг". Как это произошло?

— В начале 1963 года ко мне позвонила завуч школы из Рязани Лидия Лукьянова. Ее муж Михаил Потапов был осужден на 10 лет строгого режима по обвинению в изнасиловании. Она утверждала, что ее муж невиновен. В то время у всех на слуху было имя Александра Солженицына, который сразу стал знаменитым, опубликовав в "Новом мире" повесть "Один день Ивана Денисовича". Еще вчера о нем не знал никто. И вдруг в одночасье он стал чуть ли не легендой.

Я знал, что Солженицын работал учителем в Рязани. И спросил у Лукьяновой, знакома ли она с Солженицыным? Оказалось, что ее муж, тоже учитель, работал до осуждения в одной школе вместе с Солженицыным. Я сказал Лукьяновой, что я возьмусь за это дело, если сам Александр Исаевич, знающий ее мужа по совместной работе, лично поручится за его невиновность. Через несколько дней Лидия Васильевна мне позвонила и сказала, что Солженицын готов со мной встретиться.

И я поехал в Рязань, в маленький деревенский дворик на улице Урицкого. Помню, одет знаменитый писатель был очень скромно. На нем была застиранная гимнастерка. Говорил он чуть окая. С самого начала мне стало ясно, что Александр Исаевич не сомневается в невиновности Потапова. Было очевидно и другое. У этих двух людей, которые преподавали в одной школе, было немало общего в судьбе. Оба отсидели по 10 лет ни за что. Потапов был осужден на 25 лет за измену Родине, за то, что попал в плен. Он вышел на свободу по так называемой Аденауэровской амнистии. Она касалась пленных, осужденных за сотрудничество с немцами. А сотрудничество это проявлялось в том, что он в лагере организовал акробатическую группу и за кусок хлеба и котелок супа показывал акробатические номера. Вроде бы у Потапова все складывалось нормально после выхода из лагеря, родился ребенок. Пока не начались неожиданно беды. Дочь их соседей, цыганка Надя Гаврюшина, забеременела, и в этом она обвинила Потапова. Из материалов дела для меня было очевидно, что тут что-то не так, что есть в этом деле какая-то заданность, подгонка свидетельств под выводы следствия. Главным свидетелем обвинения был шестилетний мальчик.

— Представляю, каким трудным, почти невозможным было в то время добиться отмены приговора и передачи дела на новое расследование. Об этом деле Потапова потом Александр Солженицын писал в своей знаменитой книге "Архипелаг Гулаг". Он писал о судье, которая "давит своих заседательниц, как львица ягнят", о той стене, на которую натыкаешься, когда сталкиваешься с системой судопроизводства, о фактическом бесправии адвокатов...

— Да, обо всем этом очень ярко написано в книге Солженицына, в том числе и о деле Потапова. Но в этом деле какой-то шанс все же был, и во многом это связано с именем самого Солженицына. Он принимал в этом деле горячее участие, присутствовал на заседаниях судов. И он, и его жена, Наталья Решетовская, с которой мы с моей женой не раз встречались.

В то время председателем Верховного суда республики (РСФСР — прим. ред.) был назначен Лев Смирнов. Я с ним общался несколько раз, и у меня о нем сложилось впечатление, как о человеке знающем и вдумчивом. Солженицын написал письмо на его имя. Таких писем Смирнов получал тысячи, и подавляющее большинство до него не доходило. Но это ведь не было письмо от обычного просителя. Времена были хрущевские, а все знали, что Хрущев относится к Солженицыну с уважением. Письмо дошло до Смирнова, он обратился с протестом в президиум рязанского областного суда.

Казалось бы, лед тронулся. Но все оказалось весьма непростым делом. Бороться с несправедливостью всегда было непросто, а тем более в то время. К тому же вскоре Хрущев был снят с должности. Солженицын был этим очень расстроен, говорил о том, что, "конечно, наш Никита многое наворочал, но писать можно было то, что хотел, а что будет теперь...". Время показало, что Солженицын был прав. Люди старшего поколения, наверное, помнят, какой травле он был подвергнут, особенно, после того, как был удостоен Нобелевской премии.

Что касается дела Потапова, то понадобилось много времени, понадобилось еще не раз оспаривать новый приговор, вынесенный Потапову, пришлось не раз обращаться в разные служебные инстанции, прежде чем Потапов, заведомо оклеветанный, оказался на свободе. Хочу добрым словом вспомнить и известную журналистку Ольгу Чайковскую, которая очень много сил приложила, чтобы Потапов был оправдан. Время было тяжелое, бороться с властью было трудно, но находились порядочные и бесстрашные люди, которые бросали власти вызов.

— Как складывались дальше ваши отношения с Солженицыным?

— По его просьбе я участвовал еще в одном процессе. Я считаю его великим писателем. Когда некоторые говорят о нем, что он якобы был антисемитом, — это неправда. Но потом мы с ним разошлись. У него была жена Наталья Решетовская, замечательный человек, с которой мы с моей женой были близки. Потом Солженицын женился на другой Наталье. И в этой их семейной истории мы с женой стали на сторону Натальи Решетовской, которая была нам глубоко симпатична. Мы считали, что он неправильно о ней писал. Но что делать, так сложилась жизнь. Теперь это все уже история. А остается в истории самое главное. В свое время некоторые люди требовали процесса над КПСС, вроде Нюрнбергского. Книга Солженицына "Архипелаг ГУЛАГ", заклеймившая режим, приговорила этот режим. Он величайший деятель, и имя его останется в истории.

— Вы провели сотни процессов в СССР, сотни процессов в Америке. О некоторых из них рассказывается в вашей недавно вышедшей книге "Я защищал в Москве и Нью-Йорке!" Книга очень интересная. Там множество судебных дел. Одна из историй рассказывает о сыне Сталина, Василии. Очень примечательная глава, ярко показывающая нравы того времени, безнаказанность власть имущих. Но, насколько мне известно, были у вас и дела, которые как бы связывали Америку с Россией, причем, опять-таки фигурировала знаменитая фамилия, известная всему миру.

— Вы имеете в виду дело, связанное с фондом Ильи Андреевича Толстого? Это был внук Льва Николаевича. Судьба его весьма драматична. Он принимал участие в белом движении в годы гражданской войны и был приговорен советской властью к смертной казни — к расстрелу. И вот однажды его повели на расстрел. Но на самом деле его ждала встреча с Михаилом Калининым, которого называли всесоюзным старостой. Калинин весьма тепло встретил внука Толстого и зачитал ему постановление ВЦИК о его помиловании. Оказывается, о предполагаемом расстреле доложили Ленину, и он предложил помиловать внука великого писателя, о котором когда-то написал статью "Лев Николаевич Толстой как зеркало русской революции". Калинин также сообщил, что Илье Толстому предоставляется право покинуть Россию и выехать в любую страну, которая согласится его принять. Он приехал в Америку в 1923 году. Это был очень талантливый человек, необычайно эрудированный, он изучал жизнь редких животных. По его проекту были построены впервые в мире в штате Флорида дельфинарии. С началом Второй мировой войны он стал военным, ему было присвоено звание полковника. Президент Франклин Делано Рузвельт лично поручил ему весьма деликатное задание — посетить в Тибете Далай-ламу и убедить его в том, чтобы он разрешил американцам и союзникам строительство дороги, которая помогла бы поддерживать сообщение с континентальным Китаем. Японцы в то время пытались отрезать такие пути сообщения. Внук великого писателя встретился с духовным лидером Тибета и с честью выполнил поручение президента Рузвельта. После окончания войны он стал вице-президентом Толстовского фонда. А возглавляла этот фонд его тетя, дочь Льва Николаевича — Александра Толстая.

Илья Толстой был храбрым человеком, он ничего в жизни не боялся, он даже как-то провел месяц с койотами на Аляске, изучая их жизнь. Единственное, что вызывало у него страх — это судьба его двух детей, которые оставались в России. К концу жизни он был весьма состоятельным человеком. Он не мог напрямую оставить свое состояние детям, потому что вне всяких сомнений советское государство забрало бы у них деньги. Поэтому он учредил фонд в пользу своих детей Софии и Александра. Само существование этого фонда держалось в тайне до того времени, пока это будет безопасно для детей. И мне через четверть века после смерти Ильи Толстого было поручено рассмотреть, настало ли такое безопасное время. Я был в Москве, мои коллеги-юристы встречали меня очень сердечно, и я убедился, что многое здесь изменилось после моего отъезда. Посмертная воля Ильи Толстого была выполнена.

Читайте полную версию статьи в бумажном варианте журнала. Информация о подписке в разделе Подписка