После того, как мы с Анькой не явились на межотрядное соревнование юных биологов и наш пионерский отряд с позорным счетом продул параллельному классу, одноклассники с нами просто перестали разговаривать. Это был бойкот. Так сказала Татьяна Николаевна: мол, надо объявить им бойкот. Так ее, наверно, научил муж. Она по всем вопросам советовалась с мужем, а муж учился в высшей партийной школе, где учили, видимо, практически всему. В общем, бойкот — это было неплохо. Ну, не разговаривают, и не надо. Нас же двое. Мы вполне могли разговаривать друг с другом. Да и в школу мы теперь ходили вместе. Ну так, на всякий случай — мало ли что. Бойкот длился два дня. Потом всем стало скучно. Даже Татьяне Николаевне. Ее переполнял справедливый гнев, который искал выхода. Она начала вызывать нас к доске. По очереди. И ставить "тройки". Она ставила бы и "двойки", но партийная совесть наряду с благородным негодованием подсказывала и стремление к объективности. Я была уверена, что Татьяна Николаевна даже дискутирует с мужем по этому поводу вечерами в постели.
— Как ты считаешь, дорогой, сделать ли мне все для того, чтобы этих мерзавок оставили на второй год?
— Что ты, дорогая! Их следует исключить из пионеров, но на второй год оставлять нельзя. Это понизит общий уровень успеваемости в твоем классе, и у тебя могут быть неприятности.
Татьяна Николаевна была страстная и нетерпеливая, а муж у нее был спокойный и рассудительный.
Мы нахватали троек, но одноклассникам этого было мало. Нас стали толкать на лестнице. Сначала толкнули Аньку как бы между прочим. Она даже не сильно ударилась, только оступилась. Потом толкнули меня, тоже между прочим, но я уронила ранец, споткнулась об него, упала и ушибла голову о ступеньку. Все смеялись. Не смеялась только Татьяна Николаевна. Проходя мимо, она нахмурилась и сказала:
— Как всегда, под ноги не смотрим.
И добавила уже почти шепотом:
— Под ноги не смотрим, потому что нос задираем!
Потом Петруков плюнул мне на платье. Петруков был второгодник и даже не пионер, но плевался он здорово. Метко и смачно. Потом Аньке в столовой Войцов налил компот в пюре. Как бы случайно. Толкнул стакан, стакан опрокинулся, и компот вылился в пюре. Мы с Анькой разделили мое пюре пополам. Войцов расстроился и на математике отодвинул Анькин стул, как раз перед тем, как она собиралась сесть. Анька с размаху села на пол, а Татьяна Николаевна сделала вид, что ничего не заметила. Я подумала, что накануне она наверняка уже обсудила происходящее с мужем.
— Дорогой, ситуация начала выходить из-под контроля. Дети жестоки, и они действуют собственными методами. Правильно ли это?
— Дорогая, — ответил ей муж, — ты не можешь защищать тех, на кого обрушился гнев коллектива. Они сами поставили себя вне коллектива и должны за это отвечать. Но ты не можешь и поощрять подобное поведение. Педагог не должен позволить себе опуститься до уровня семиклассников, это непедагогично. Придется тебе ничего не замечать. Пока жалоб не поступало, будем считать, что ничего не происходит.
Жалоб Татьяне Николаевне сначала не поступало. Потом Войцов прижал Аньку в коридоре к стенке и схватил ее за грудь. Анька ударила его по лицу, а Войцов пожаловался Татьяне Николаевне. Татьяна Николаевна сказала, что разберется, и на следующий день устроила сбор отряда. На сборе отряда она объявила, что поведение некоторых пионеров, то есть пионерок, ясно показывает, что они считают себя лучше других, что недопустимо в нашем обществе.
— Ударив человека по лицу, ты унижаешь себя, а не его, — сказала она громко и убежденно.
Эту фразу она наверняка выучила накануне.
— Если бы чужой мужчина ухватил меня за грудь, дорогой, что, по твоему мнению, я должна была бы сделать? — спросила она накануне вечером у мужа.
— Дорогая, не будем говорить о тебе, — ответил ей муж. — Ты взрослая женщина, а не девочка, которая должна думать об уроках и оценках. Тех, кто думает в первую очередь об учебе, за грудь в школе и не хватают.
И это, в общем, было правильно. Я, в отличие от Аньки, думала в основном об учебе, и меня за грудь не хватали. Да у меня ее и не было. Зато на собрании вдруг встал второгодник Петруков, который никогда прежде на собраниях не выступал, и объявил, глядя на меня:
— А я вот хочу про Куликову сказать. Больно умная!
— Ты не мог бы пояснить свою мысль? — спросила Татьяна Николаевна.
— Мог бы! Больно умная, воображает о себе много, — сказал он хмуро и сел.
Мы с Анькой засмеялись.
— А ничего смешного! — крикнула вдруг Татьяна Николаевна. — Петруков плохо учится, Петруков плохо себя ведет, но он не ставит себя над коллективом, а ты ставишь! Ты думаешь, ты лучше, чем он? — вдруг завопила она страшным голосом. — Ты не лучше, ты хуже! И ты хуже, — ткнула она пальцем в Аньку. — Хуже! Мы исключим вас из пионеров. Нам не нужны такие пионеры. Нам не нужны такие, которые думают, что они лучше.
Мы с Анькой взяли портфели и вышли из класса. Вслед нам неслись улюлюканье, смех и вопли. Кто-то кинул мне в спину жеваной бумажкой.
На следующий день моя мама и Анькина мама пошли в школу и пожаловались на Татьяну Николаевну директору. А потом все прекратилось. Войцов извинился перед Анькой. Петруков попросил у меня списать математику. Татьяна Николаевна незаметно исправила все наши "тройки" на "пятерки". Однажды я видела, как ее из школы встречает муж. Муж был ниже ее ростом, в пиджаке и в шляпе. Смотрел он строго и печально. Когда Татьяна Николаевна взяла его на улице за руку, он откашлялся, посмотрел по сторонам, убрал руку и подставил ей локоть. Татьяна Николаевна слегка сгорбилась и взяла его под руку. Потом-то оказалось, что Татьяна Николаевна была еще очень молодая. Двадцать шесть лет. Совсем небольшой опыт работы в школе. И всего шесть месяцев замужем. И муж ей уже изменял. И, когда началась перестройка, ее бросил.
Добавить комментарий