Трамвайный

Рассказ Н.Егоровой "Трамвайный" завоевал первое место на Четвертом конкурсе короткого рассказа журнала "Чайка" им. Юрия Дружникова

Желтые солнечные пятна расписывали паркет под хохлому. Мефодий робел, а потому старался ступать на темные плашки. Те успокаивающе поскрипывали под ногами, уговаривали не принимать близко к сердцу.

Перед самой дверью с начищенной табличкой "Старший по работоустроению Архип Тимофеич" Мефодий потер в кармане заговоренную копейку — на удачу. Деликатно стукнул в косяк, приотворил тяжелую дубовую филенку.

— Можно?

Над ворохом газет торчала морщинистая лысина старого барабаша. От самой этой макушки веяло такой солидностью, что сразу вспомнилось, как лет сорок назад стоял он перед суровой коллегией и мямлил: хочу, мол, такую работу, чтоб на свежем воздухе и ездить все время. Аж шея вспотела от воспоминаний.

Из-за газетного листа вынырнуло и все лицо с важной загогулиной носа и внушительной бородавкой на подбородке. Буравчики глаз так и всверливались в посетителя.

— Мефодий? Трамвайный?

— Ага, — пискнул тот.

— Ну, заходи, заходи.

Солнечные зайчики играли в чехарду на полированной столешнице. Мефодий осторожно угнездился на краешке стула, комкая шапку.

— Что, Мефодий, работу, говорят, сменить хочешь?

— Да я ж не сам, — сбивчиво начал Мефодий. — Разве ж я бы сам... Маршрут мой отменили, одиннадцатый, опосля урагану. Деревья на рельсы повалило, мусора всякого насыпало, а возле Лесной улицы и вовсе будку поперек путей уложило. А людикам, оно ведь проще весь маршрут закрыть, чем рельсы починить. Ну, вот я и...

— Без работы остался, — подытожил Архип Тимофеич. — Ты, братец, я смотрю, сорок лет уже трамвайным?

— А как же. Вначале на восемнадцатом маршруте, потом на пятом. А потом уж на одиннадцатый перевели меня.

Старший пошуршал бумажками, тычась в загогулистый ведуний шрифт кончиком носа.

— А ведь нетути заявок-то на трамвайных.

— Как так? — испугался Мефодий. — Вы посмотрите там... может, еще где.

— Так нигде нетути. Ты, Мефодий, сам посуди: маршруты отменяют? отменяют; трамваи списывают? списывают; новых не делают? точно. Откуда заявкам взяться?

Мефодий вконец растерялся. Как же это — трамвайный, и вдруг не нужен никому. Еще чуть-чуть, и вконец бы опозорился, расхлюпавшись носом.

— Да ты не убивайся, — смягчился Архип Тимофеич. — Разве ж хороший барабаш без работы останется? Мы тебе переквалификацию устроим.

Мефодий притих, озадаченный мудреным словом.

— Будешь, скажем, ларечным, а, Мефодий? Возле булок или фруктов, а то, если захочешь, у игровых автоматов. Всегда люди кругом, и работа веселая.

— Ой, не надо, — подпрыгнул Мефодий. — Душно в ларьках-то, и деньги без конца считают.

— А если вагонным? В метро завсегда вагонные требуются.

Мефодий отчаянно замотал головой.

— Боюсь я... под землю.

— Ну а маршрутошным? Тоже, в некоем роде, транспорт.

— Тесные они. И ездят где попало. Всей работы-то — знай, следи, чтоб водитель, где попросят, остановиться не забыл, да не перевернулся, когда шибко торопится. Нету в них сурьезности, как в трамваях...

— Ну а в домовые? Присутственные? Либо в конторские?

У Мефодия сама собой жалостная физиономия скорчилась, так что Архип Тимофеич только крякнул.

— Экий ты, братец, однолюб! И что ж нам с тобой делать?..

Этого Мефодий не знал. Но от лотошного или маршрутошного готов был отбрыкиваться.

— Ты скажи, чего тебе в тех трамваях, а? Тяжелые, железные; как рельсы положили, так и ходят, свернуть не могут. Чего там следить-то?

— Ой, не скажите, — моментально расплылся в улыбке Мефодий. — Вот, скажем, возле Рыношной площади спуск долгий. Так чтоб не больно разгоняться, на полпути вовсе остановить вагон надобно. А если не остановишь, так или мимо остановки следующей проскочишь, или так тормозить придется, что все людики поп?дают. Тут глаз да глаз нужен!

Архип Тимофеич недоверчиво пожевал губами.

— Или вот, — увлекся Мефодий, — был у меня машинист однажды молодой. Весь в железках ходил: куртка прозаклепанная, штаны в булавках и на каждом, почитай, пальце по кольцу с черепами. И на голове платок с ведуньиными буквами...

— Бандана, — важно уточнил работоустроитель.

— И цельный день музыку слушал через железяки в ушах. Иногда мимо остановки проезжал даже, как заслушается: пассажиры кричать давай, а он и не чует. Или встанет на остановке, двери пораскроет, а чтоб дальше ехать и думать забыл. Я его щекотать, а он и этого не замечает. Так, бывало, и стоим. А музыку эту взял я как-то послушать: вначале ничего не разобрать — то ли лязгает что, то ли грохочет. Всякий шум не в лад, как в разбитом трамвае на старых рельсах. А поверху людик кричит, да все так тоскливо, из самого нутра.

Архип Тимофеич подпер морщинистую щеку ладошкой — заслушался.

— А после стал чуять потихоньку: вон пиликнуло что-то, а там загудело, как ветер в трубе. А вон и прозвенело тоненько, будто птичка сосульку на лету задела. Музыка...

— Хорошо говоришь, — покачал головой Архип Тимофеич. — Ты, Мефодий, чаю не хочешь? У меня чай духовитый, со смородинным листом.

— В городе собирали, лист-то?

— Обижаешь, Мефодий. Мне свояк-сарайный из деревни пересылает.

Начальник проворно сгреб бумаги на край стола, выставил пузатый самовар, чашки в синих горохах, плеснул кипятку. Густой смородинный аромат поплыл к потолку, заставив расчихаться шебуршаллу-плесенюку на шкафу.

— Или вот еще, был у меня под началом трамвай замысловатый: пока все двери не закроет, не едет.

— Серьезно? — удивился Архип Тимофеич.

— А то. Констр... стуркция такая. И вот, представьте, дверь у него сломалась — сама не работала, только снаружи руками и можно закрыть. Ну, машинист мой ее и не трогал. Так ведь на кажной остановке находился людик, что закрытую дверь отжимал. Тут и начиналось: машинист мой кричит, пассажиры в ответ, тот людик, что дверь открывал, и того громче. А все одно — пока обратно дверь не задвинут, не поедут. Так по четверти часа и стояли — ругались.

— Ругаться — это они умеют, — солидно подтвердил начальник.

— Точно. Помню, как-то автомобиль большой вдоль рельсов выехал, а тут возьми и начнись брусчатка, да такая выбоистая, колдобистая. Машина по ней едет медленно, а свернуть через рельсы не может — вовсе на брюхо сядет. Трамвайный водитель давай трезвонить, а тому куда деваться. Так и ехали, будто цирк какой: впереди автомобиль, за ним трамвай во всю мочь звонит, людики из окон высовываются, кричат, а автомобильный водитель им в ответ.

— Ну и чем закончилось-то все?

— Да ничем и не закончилось. Доехали туда, где рельсы в асфальт утопли, машина свернула, людики успокоились. А ведь могли бы и пнуть, машину-то! И кто б тогда гаишников вызвал да поторопил? Самая наша работа.

— Эх, хорошо говоришь, Мефодий! — покачал головой Архип Тимофеич.

Мефодий аж потупился от приятности. А начальник подмигнул душевно:

— Тут у меня с того году бутылочка застоялась...

Бутылочка обнаружилась в ящике стола. Архип Тимофеич разлил по пузатым можжевеловым стаканцам тягучую вишневую настойку, приподнял совсем по-свойски:

— Ну, Мефодий... чтоб хорошо работалось.

Мефодий глотнул осторожно, потом махом залил в себя остальное. Во рту сделалось сладко, а в животе уютно и тепло.

— Хор-роша, — сказал Архип Тимофеич.

— Я вот что думаю, Архип Тимофеич, — расхрабрился Мефодий. — Людики, они ведь как барабашата малые. Нельзя им без присмотру, они сами-то порой такого начудят. Вона, помню, автомобиль здоровенный — джип называется — трамвай обгонял. Да того не заметил, что рельсы сворачивают, ну и врезался в нас. Я-то до того дня думал, трамваю никто не страшен — здоровенный ведь, железный. Ан нет. Свернули вагону дверь, да поручень у входа покорежили. Хорошо еще, никого из людиков рядом не оказалось. Так у машиниста моего с водителем джипа мало что драка не вышла — насилу успокоил их, даже утишь-заговор не помогал. Или вот еще: тетенька одна из людиков собачку в леске прогуливала, да возьми и усядься под кустик по своей надобности. А того не заметила, что трамвайная линия аккурат возле лесочка проходит: весь трамвай в окна и повылазил — на ейный зад смотреть. Я ж говорю, дети...

— Вот для того мы, Мефодий, и работаем, чтоб их оберегать, — назидательно покачал пальцем начальник.

— Эх, Архип Тимофеич, иногда даже нам не справиться! Вот например, случай был: оставил людик автомобиль свой прямо на трамвайных рельсах. Ну, подъехали мы, машинист и просит мужичков оттащить машину в сторону — сколько, мол, весу-то в ней! Те и правда обрадовались: облепили, как муравьи гусеницу, да в стороночку отволокли. Тут бы им и обратно в вагон, а они, вишь, говорят: давай проучим болвана. И пошли мутузить автомобиль кто чем, вмятин ей понаставили, окарябали всю. Потом-таки вернулись в трамвай и поехали дово-ольные, как сахару наелись.

— А хозяин машины что?

— Откуда ж я знаю, — развел бывший трамвайный руками. — Барабаша у него не было, это точно.

Архип Тимофеич рассыпался дробным смешком: как камушки по ступенькам покатились. Утер ненароком выступившую слезу.

— Ох, Мефодий, гладко говоришь, хорошо рассказываешь.

В Мефодии будто росту прибавилось. И начальник не пугал уже, и чудилось — вот сейчас найдется для него работа трамвайным, да в самом лучшем месте, да в самом новом вагоне...

— А что, друг Мефодий, ведь у тебя много еще историй припасено?

— Как ни припасти, — улыбнулся вежливо, — сорок лет собирал.

— А как ты взглянешь, — хитро прищурился Архип Тимофеич, — чтоб здесь послужить? В работоустройстве?

У Мефодия улыбка застыла, как намалеванная. Озадачился.

— Да я ж... никогда...

— Так что ж с того — научим. И по-ведуньи читать, и документы подписывать. Поработаешь-посидишь, а там, смотришь: али трамвай какой освободится, али ты себе что другое подыщешь, по сердцу. А я уж не обижу — чаем в обед завсегда угощу.

Это что же творится? Его, Мефодия-трамвайного, да в начальники? В сами работоустроители?

— Согласный я, Архип Тимофеич!

— Вот и славно. А расскажи-ка ты мне, Мефодий...

И потекла дальше беседа, неспешно да уютно. И казалось, вот возьмется сейчас Мефодий за работу, и подыщет каждому барабашу самое лучшее местечко. Чтоб ни один пароходик, или магазинчик, или вовсе школа без барабаша не остались.

Потому как нельзя людикам без присмотру!