Гортензии Сергеевне приснилось, что она богиня. Она стояла в центре большой перламутровой ракушки совершенно голая, а вокруг нее все замерли с раскрытыми от благоговения ртами. От собственной красоты и раскованности сладко кружилась голова, но Гортензия нарочно сделала безразличное выражение лица, чтобы со стороны казалось, что быть объектом восхищения для нее самое обычное дело. Она лениво подняла руку и отвела с лица прядь роскошных длинных волос цвета спелой пшеницы, и толпа подалась назад, словно ослепленная золотым сиянием. Она капризно подняла бровь, и зрители глухо ахнули. Она засмеялась и показала им язык, а они застонали от обжигающей близости Прекрасного и непреодолимого желания придвинуться еще ближе.
Соскучившись, Гортензия оттолкнулась ножкой и грациозно взлетела, на прощание помахав почитателям ручкой. На душе было тепло и безоблачно, кожу приятно поглаживал легкий ветерок. "Очаровательна, — подумала о себе в третьем лице Гортензия. — Неописуема. Чудо как хороша". Она скользила по небу, нежась в солнечных лучах и упиваясь своим новоприобретенным могуществом. Через некоторое время она перевернулась на живот и стала разглядывать окрестности. Ее интерес привлек небольшой островок, сверху похожий на половинку тропического фрукта папайи. Она спланировала вниз и приземлилась на полосе бледного песка прямо под боком какого-то грустного мужчины. Подтянув к небритому подбородку твердокаменные колени, мужчина длинно глядел перед собой. На Гортензию Сергеевну он обратил очень мало внимания: не удивился и не упал в обморок от восторга, а только бросил в ее сторону быстрый взгляд и опять отвернул свое одинокое лицо в сторону моря.
— Я богиня любви и красоты, — сообщила ему Гортензия, слегка обиженная его небрежением.
— Ясно-понятно, — кивнул тот. — А я Прокин Николай Антоныч, сорока двух лет. Род занятий: менеджер по продаже мясосырья. Семейное положение: холост. Точнее, разведен. Имею сына.
— Приятно познакомиться, — величественно произнесла Гортензия с высоты своего нечеловеческого статуса. — А что же вы такой смурной, и на меня совсем не смотрите? Не очень-то это культурно.
— Ах, простите, — печально ответил Николай Антонович. — Понимаете, нет в жизни счастья. Смысла тоже нет. Кручусь, бегаю, клекну перед телевизором, сплю. Иногда, как видите, даже смотрю сны. В квартире пыль, на голове перхоть. Тоска.
— Смысл — в любви, — доверительно проинформировала его Гортензия.
— Вы так полагаете? — задумался Прокин и вытянул взгляд из воды. Глаза у него были серые и безрадостные, как солдатская шинель. Гортензия поежилась и, неожиданно застеснявшись, прикрылась волосами.
— Какой содержательный сон, — Прокин пожевал губами. — Почему-то я вам верю. Как вас зовут? Где вы живете?
— Абрикосова Гортензия Сергеевна, — ответила та. — Проживаю в городе N.
— Я разыщу вас, Гортензия Сергеевна. Я, пожалуй, вас и буду любить. — Прокин задумался. — Знаете что, я, похоже, уже влюбился. Вы такая эффектная женщина.
Она хихикнула и сказала кокетливо:
— Вот проснетесь и забудете.
— Хмм, — Николай Антонович опять пожевал губами. — А вы же богиня. Распорядитесь, чтобы не забывалось.
Гортензия совсем развеселилась.
— Приказываю помнить и томиться, — хлопнула она в ладоши. — И быть моим рабом во сне и наяву!
— Договорились, — обрадовался Прокин. — Удивительно. Мне уже становится лучше. У меня появилась цель.
Мановением руки Гортензия вызвала из морской пучины пару сизобоких дельфинов, запряженных в изящную бледно-розовую колесницу без колес, и позволила волнам доставить себя прямиком к экипажу.
— До свидания, Николай Антонович, — крикнула Гортензия. — Смотрите не подведите. Буду очень вас ждать — после дождичка в четверг.
И, загремев бесовским хохотом, дернула поводья.
Уносясь во влекущую неизведанностью даль, Гортензия едва успела подумать, до чего хорошо было бы и наяву обладать такой властью над мужчинами. Одного обнадежить, другому разбить сердце, а кое-какого третьего, именуемого Вениамином — Веньчиком — Деевым, ввергнуть в пучину страдания. Чтоб женился уже наконец... Звонок будильника вырвал ее из сна, начисто уничтожив память о только что пережитых сладостных мгновениях.
Николай Прокин, послушный божественной воле, напротив, по пробуждении не забыл ровным счетом ничего. Отверзнув заспанные очи, он первым делом разыскал карандаш и записал на обертке от конфеты "Мишка на Севере" круглым старательным почерком: "Гортензия Сергеевна Абрикосова. Город N". Полюбовавшись заветным именем, он накрыл бумажку ладонью и мечтательно затуманился. Любовь раздувала его ноздри, надежда вздымала грудь. Прокин спрятал обертку в ящик стола и начал действовать. За один-единственный день он умудрился свернуть горы. Не без скандала взял у начальства двухнедельный отпуск за свой счет, приобрел в железнодорожной кассе плацкартный билет в город N и обзавелся новехоньким итальянским свитером из стопроцентного хлопка. Свитер грел тело и тешил самолюбие: оглядев себя в зеркале, Николай Антонович решил, что выглядит очень даже молодо, и вообще — есть еще порох в пороховницах. Он выпил рюмку армянского коньяку, подаренного бывшей женой на прошедший день рождения, и заснул как младенец. Спал он крепко и, к его легкому разочарованию, без снов. Он надеялся вновь повстречать прекрасное виденье с дивным цветочным именем и прочими тревожащими воображение женскими прелестями. Червячок сомнения зашевелился, когда Николай Антонович уже сидел в вагоне. "Совсем я, что ли, съехал?" — скребнула неуютная мысль, но Прокин задавил ее, как окурок, и тщательно проветрил голову чтением газеты "Аргументы и факты".
Прибыв в город N, он разместился в гостинице "Турист" и, не давая себе опомниться, направился в городскую справку. Слегка споткнувшись о незнание года и места рождения госпожи своих грез, он счастливо миновал препятствие и через некоторое время заполучил в свои дрожащие руки ее адрес и телефон. Теперь, во всяком случае, неверию не оставалось места: случившееся во сне не было фантазией. Николай Антонович хряпнул для смелости в первом попавшемся кафе и, не чуя под собой ног, переместился обратно в гостиницу. В восемь часов вечера он набрал номер и попросил подозвать к трубке Гортензию Сергеевну.
— Это я, — сипловато ответил женский голос, и Прокин обмер.
Набрав побольше воздуху в грудь, он принялся рассказывать богине о своей любви. Он лепетал, как малое дитя, заикался, как неискушенный юнец, и хрипел, как древний старик. Он рассыпался избитыми эпитетами и сверкал оригинальнейшими сравнениями. Он говорил, что она осветила его жизнь и воскресила его из мертвых. Он падал ниц и молитвенно простирал руки — не обескураженный необходимостью совершать это посредством телефона. Он был неистов и почтителен. Он растопил бы и Снежную Королеву.
Гортензия Абрикосова не была сделана изо льда. Она чувствовала себя польщенной и не имела ничего против продолжения беседы.
— Вы кто вообще, мужчина? — спросила она поощрительно.
Николай Антонович захлебнулся. Осознание того, что из головы повелительницы напрочь вылетел факт знакомства, застало его врасплох. Он смущенно покашлял.
— Мы с вами недавно встречались, — ответил он осторожно. — Но у нас не было времени, как следует пообщаться.
— Это, наверно, когда я заходила поздравить Машутку Голубеву с новосельем, — сообразила Гортензия, — но не могла остаться, потому что надо было забирать Веньчика из больницы.
Петухов опять покашлял. Наличие непонятного Веньчика тоже озадачивало. "Сын, наверное", — предположил Прокин и, бросившись в омут головой, попросил о свидании.
Гортензия поупиралась для виду, но согласилась почти до неприличия быстро. Повесив трубку, она рассмеялась русалочьим смехом и обессиленно плюхнулась в кресло. Появление таинственного поклонника будоражило кровь. Сообразив, что даже не узнала имени незнакомца, Гортензия опять захохотала и раскраснелась, как невеста. "Надо завтра в перерыв на укладку забежать, — решила она. — А Веньчику сказать, чтобы к ужину не ждал. Спросит, почему, скажу: у меня планы. Приду поздно, может, даже с цветами, буду пахнуть шампанским. Спросит, откуда, скажу загадочно: подарили. Тут он завопит: "Где была?", а я: "Не ори, ты мне не муж". Гортензия возбужденно заерзала в кресле. "Спать надо пораньше лечь, — продолжала она разрабатывать программу действий, — чтобы синяков под глазами не было. Надену декольте сиреневое и юбку новую. Хорошо, что пальто недавно почистила... Машке, что ли, позвонить, выяснить, кто это на меня так запал?" Подумав, Машке Абрикосова звонить не стала. "Наплетет от зависти, что такой-сякой, алкоголик или закодированный, накрутит так, что я никуда в конце концов не пойду, а сама будет злорадствовать про себя". На месте разберусь, что к чему, подвела итог мысленным рассуждениям Гортензия. Что она теряет? Когда ее в последний раз приглашали на свидание? Или ухаживали по-настоящему? Если мужичонка окажется никудышный, скоренько получит от ворот поворот. А если приличный, чем черт не шутит...
В девятнадцать тридцать следующего дня Николай Антонович в итальянском свитере, джинсах фирмы "Ливайс" и залихватски расстегнутой куртке стоял у ног необычно толстого бронзового подобия поэта Пушкина. Несмотря на холод, Прокин неудержимо потел от волнения. Он явился ровно на полчаса раньше условленного срока, и все полчаса провел словно в забытьи, вытянув руки по швам и омертвев лицом, как солдат почетного караула. Гортензия, напротив, умышленно опоздала на двадцать минут. Ей пришлось самой обходить потенциальных претендентов на романтическое времяпровождение, поскольку Николай Антонович находился в абсолютной прострации и ничего вокруг не видел. Наконец дошла очередь до него.
— Извиняюсь, молодой человек, вы не меня ждете? — раздался над ухом голос.
Он вздрогнул и очнулся. Его возлюбленная довольно сильно отличалась от образа, оставленного сном и нежно мерцавшего в глубине сознания. Перед Прокиным стояла низкорослая, слегка — самую, впрочем, малость — пожилая женщина в малиновом пальто и шапке сеточкой. Николаю Антоновичу бросились в глаза яркие, в тон пальто, губы, и он буквально прикипел к ним взглядом.
— Да, — сказал он. — Вас… Гортензия Сергеевна. — Ее имя звучало музыкой, и он любил ее горько и пылко, невзирая на неожиданное расслоение восприятия, на малиновость обрамления и сетку на голове, на лишние килограммы, облепившие со всех сторон фигуру богини, на неприятно изогнутые брови и громоздкую прическу.
Со своей стороны, Гортензия не пришла в восторг от кавалера. Он был чахловат и простоват. Налет перхоти на волосах придавал ему оттенок запущенности. Но ресницы Прокина трепетали таким неподдельным чувством, а пальцы так трогательно сплелись в молитвенном жесте, что она против своей воли заулыбалась, заворожив обомлевшего Николая Антоновича парой завлекательных ямочек.
— Ну, — сказала она. — Как же вас зовут?
— Николай Прокин, — отчеканил тот, как на перекличке. — Вы же знаете.
— Да? Может быть, — пожала плечами Гортензия. — Итак, Коля, куда же мы с вами пойдем?
— Я не знаю, — растерялся Прокин. — Я, видите ли, первый раз в этом городе. Куда хотите.
— Ну, давайте посидим вон в том кафе, — удовлетворенно отметив покорное "куда хотите", предложила Абрикосова. Привкус власти подсластил малиновые губы, и Гортензия легонько облизнулась, к восторгу Николая Антоновича. Все в ней приводило его в восторг: посадка головы и семенящая походка, то, как она поправляла волосы, и то, как она взяла его под руку. Его, как волной, накрыло счастьем, и он с готовностью пошел на дно, не отрывая горящего взора от любимой.
Так в жизни Гортензии появился тайный воздыхатель. Она никому не рассказывала о нем — ни сестре, ни девчонкам с работы, ни Машутке Голубевой, к которой, как выяснилось почти сразу, Николай Антонович не имел никакого отношения. Оказалось, он увидел Гортензию случайно, столкнулся с ней, когда шел в бухгалтерию, и его словно сразило молнией. Он уже видел ее, понял он, видел во сне и полюбил навеки. Узнал ее имя и фамилию, долго искал возможности познакомиться. Но возможность все не подворачивалась, и тогда он решился позвонить. Ничего удивительного. Он — менеджер по продаже мясосырья, она — бухгалтер на мясокомбинате. Пересеклись дорожки.
А Николай Антонович, наоборот, удивлялся. Как причудливо ложатся карты. Ведь вон, даже работали в одной и той же сфере, и музыка им нравилась похожая, и чай оба пили без сахара. Словно были связаны невидимой веревочкой. Но чтобы им, таким схожим, и в самом деле сойтись, понадобилось чудо. И чудо произошло, и все устроилось. Он уволился с прежней работы и без труда устроился на тот самый мясокомбинат, где каждый день с десяти до шести обреталась Гортензия. В доходах чуть потерял, но все равно выходило прилично. Собирался продать прежнюю квартиру, ту, что осталась в старой жизни, и окончательно осесть в N. Пока обитал на съемной. Встречался с Гортензией. Мечтал, лучась терпеливым предвкушением, как она наконец согласится принять его руку и сердце и переедет к нему насовсем.
Гортензия не воспринимала его предложение всерьез. Прокин был бальзамом для ее душевных ран, тихой гаванью для ее потрепанного житейскими штормами корабля, но выходить на этом основании за него замуж?.. Веньчика, между прочим, в ее судьбе никто не отменял. По правде говоря, Николай Антонович вообще был не очень-то в ее вкусе. Ей нравились мужчины высокие, плечистые, шумные и уверенные, а Прокин не проходил ни по одному из параметров. Зато он сдувал с нее пылинки и носил на руках. Она привыкала к его не знающему усталости обожанию все больше и больше.
Николай Антонович достиг гармонии с самим собой. Он пополнел, обзавелся — по Гортензиному приказу — котом и наладил контакт с повзрослевшим сыном, который на протяжении шести лет после развода родителей отказывался даже словом перемолвиться с отцом. Сама собой бесследно исчезла перхоть.
Обласканная Прокинским вниманием, Гортензия стала томна в движениях и интригующе рассеянна. Мужчины цеплялись за нее взглядами, а женщины гадали, не забеременела ли Абрикоса от своего Веньки. Наличие роковой связи прибавляло Гортензии веса в собственных глазах.
Николай Антонович ничего не просил и не требовал, наслаждаясь каждым мгновением, которое уделяла ему Царица, но, оставаясь наедине с собой, кусал ногти и жаждал построить с ней семью. Необходимость делить объект своей страсти с посторонними раздирала душу на клочки.
Гортензия Сергеевна постепенно начинала считать Прокина своей собственностью. Она частенько дула губы и капризничала.
Он выполнял любую ее прихоть. Оковы любви, наложенные во сне, сковывали движения и не давали распрямиться в полный рост.
Кот повзрослел, заматерел и по осени сбежал в неизвестном направлении.
Однажды январским утром, белоснежным и волнующим, как благие намерения, оковы пали, и Николай разлюбил Гортензию. Он как раз заваривал кофе, когда осознал: свободен. Он налил кофе в кружку и стал задумчиво отхлебывать его маленькими шумными глоточками. Грусти он не испытывал. Больше того, он чувствовал громадное облегчение. Дело в том, что Гортензия в целом была ему несимпатична. Раньше он и предположить не мог, что такое возможно: пылко любить кого-то тебе не симпатичного. Оказалось, еще как возможно: божественное веленье — страшная сила. Хорошо, что все на свете подходит к концу. Он допил кофе и сел писать прощальное письмо.
Этим же днем он уволился и покинул город N. Наваждение растаяло, и Прокин снова стал видеть действительность четко и ясно. Она была восхитительной и ароматной, как конфетный набор с новогоднего праздника. Николай Антонович с опаской прислушался к себе, и сделал радостный вывод, что никакой пустоты в нем не наблюдается. Никакой любви тоже. Он расслабленно прислонился виском к холодному окну.
Гортензия обнаружила исчезновение своего паладина лишь на следующий вечер, отправившись после работы в секретное убежище, как она называла квартиру Прокина. Требовательно дринькнув кнопкой звонка, она, не дожидаясь ответа, открыла дверь своим ключом и расстегивая на лету пальто, впорхнула внутрь.
— Ко-ольчи-ик, это я-а, — пропела она и, по равнодушному молчанию дома, поняв, что Николая Антоновича нет дома, побежала на кухню греть чай, так как по пути слегка подмерзла. Щелкнув кнопкой выключателя, она моментально увидела на столе конверт со своим именем, аккуратно прислоненный к пивной банке. Все еще не чувствуя подвоха, она вытащила из конверта лист бумаги. Разобрать гладкобокие крупные буквы не составляло труда.
"Уважаемая Гортензия Сергеевна, — писал Николай Антонович, — прощайте навсегда".
Не поверив своим глазам, Гортензия перевернула листок на другую сторону, после чего снова заглянула в конверт, но не получила никакой новой информации к размышлению. Записка была так странна и дика, что Абрикосовой не оставалось ничего другого, кроме как предположить, что Прокин готовит ей какой-то сюрприз. Сюрприз был в стиле Николая Антоновича, а загадочный текст — нет. Гортензия заварила чай и передислоцировалась в комнату, ждать верного воздыхателя. Миновало три часа и множество эпизодов всевозможных сериалов, а Прокин все не появлялся. Абрикосова побрела домой.
Потребовалась почти неделя, чтобы она поняла, что письмо не было шуткой. Николай Антонович отбыл в неизвестном направлении, необратимо и необъяснимо, не взяв с собой почти никаких вещей и не предупредив о своем отъезде квартирную хозяйку. Гортензия обнаружила, что понятия не имеет, где его искать. Она не знала ни его прежнего адреса, ни бывшего места работы. Наверняка Прокин обозначал в разговоре и то, и другое, но Гортензия не озаботилась зафиксировать эти второстепенные детали в сознании. Возможно, существовали какие-то способы получить нужные сведения: человек, знаете ли, не иголка... Но Гортензия не стала унижаться до расследования. Невелика потеря. Тоже мне, герой-любовник. Что был, что нет, невелика, в самом-то деле, разница. Заваляшка плюгавый. Хорошо, что никому не рассказывала ничего, краснеть не пришлось, что с такой швалью связалась.
С глаз долой — из сердца вон. Места в сердце Гортензии Прокин занимал немного, а вот из головы она постаралась его изгнать. Жизнь вернулась в прежнюю колею. Гортензия села на диету, с размахом отметила неважно какой по счету день рождения и торжественно бросила курить. К середине марта воспоминание о неурочно оборвавшемся романе превратилось в бледную тень и уже не уязвляло гордость, и не вызывало непрошенных сожалений об утрате. В одну из суббот Веньчик неожиданно вручил Гортензии загогулинку мимозы, хотя 8-е Марта было уже давным-давно позади. "Хороший он все-таки у меня, — умиленно подумала Абрикосова вечером, свернувшись в кресле перед телевизором, об уже перебравшемся в кровать сожителе. — И ладим мы получше, чем многие женатые". Она досмотрела концерт в честь Дня налоговой полиции и тоже решила ложиться. Полумрак в квартире был вязким как кисель, и Гортензия раздвигала его грудью, неприязненно хмурясь. Она добралась до ванной и стала покрывать лицо густым кремом, от чего оно сразу раскисло и утратило целостность. Беспричинная болезненная печаль вдруг скрутила Гортензию в тугой узел и заставила вцепиться в края умывальника. Довольство, в котором она пребывала недавно, сжалось в маленькую испуганную точку и растворилось в подступившей громаде отчаяния. Она пристально посмотрела в свои собственные, показавшиеся отвратительно чужими глаза в зеркале, потом наклонила голову и окинула неузнающим взглядом свое тело, стыдливую полоску немолодой наготы в проеме распахнувшегося халата. Какое-то смутное, однажды уже испытанное, но утраченное памятью ощущение пробежалось рябью по натянутым нервам.
— Я богиня любви и красоты, — ни с того ни сего прошептала внезапно Гортензия и закрыла лицо ладонями.
Добавить комментарий