Несколько дней назад один знакомый представил меня Эн и Тиму Саймонам. Эн — высокая статная женщина — светски улыбалась, её муж, такой же высокий и не по-американски сильно бородатый мужчина, был серьёзен и похож на солидного, почтенного купца. Я понятия не имел, кто они такие, но поскольку дело было на открытии выставки "Государственные музеи Берлина и наследие Джеймса Саймона", я рассудил, что это какие-то дальние родственники. Родственники этого Джеймса Саймона, о котором я тоже не знал ничего.
Позже я прочитал, что Джеймс Саймон (1851-1932) — в Германии эту фамилию произносят Зиман — был немецким мануфактурным королём и одним из богатейших людей Европы. Он был бизнесменом и филантропом, индустриалистом и интеллектуалом, евреем и прусским патриотом. Он не только коллекционировал произведения искусства, но и финансировал археологические раскопки (12 экспедиций) в Азии и на Ближнем Востоке. Сто сорок объектов — скульптура, живопись, графика, медали, монеты, от бюста Нефертити до полотна Ренуара, привезенные в Сан-Франциско из девяти берлинских музеев дают представление о круге интересов Джеймса Саймона, подарившего этим музеям в общей сложности более 20 тысяч исторических реликвий и произведений искусства.
Похоже, что Саймон был замечательным и щедрым человеком. Но я пишу эту заметку совсем о другом.
В 1933 году Теодор Саймон — двоюродный брат Джеймса — перебрался в Америку. Два года назад Тим Саймон, житель Сан-Франциско и внук Теодора Саймона, отправился с женой и детьми в Европу. Они собирались провести пару дней в Берлине, а потом двинуться дальше — в Париж, в Рим. Но Берлин произвёл на них такое неожиданное впечатление, а вклад их родственника в культурную атмосферу этого города показался им столь значительным, что они решили организовать выставку берлинских сокровищ в Сан-Франциско.
Тим представился внучатым племянником Джеймса Саймона и был принят директором одного из музеев.
"Я не представлял, что Берлин не меньше, чем Лондон или Париж, — одна из музейных столиц. Почему бы вам не привезти берлинскую выставку к нам, в Сан-Франциско?"
Насколько я могу понять, к словам Тима Саймона немцы отнеслись как к светской риторике. Да, хорошо бы. Но такие вещи организовать совсем не просто. Санфранцисский музей должен захотеть. И обратиться к нам. Включить в выставочный план. Существует механизм. Официальные инстанции. Разрешения. Гигантские деньги на перемещение объектов и их страховку.
Короче говоря, вежливая беседа с родственником легендарного филантропа: зашёл, выпил чашку кофе и улетел в свою Америку. Несведущему человеку объяснили, что есть порядок, структура, процедура.
Я живу в Америке уже 25 лет и не перестаю удивляться тому, что называется американским характером. Магические слова: "Это так не делается" — не произвели на Тима Саймона никакого впечатления.
Вернувшись в Сан-Франциско, он позвонил директору Музея изящных искусств Джону Бьюкенену. Тот сказал, что да, такая выставка его интересует, если немецкие музеи действительно желают привести её в Сан-Франциско. Тогда Тим Саймон снова отправился в Берлин, и вместо традиционных писем, которые не очень понятно было, кто кому должен писать, он попросил директоров всех берлинских музеев написать несколько слов прямо на сводном каталоге "Государственные музеи Берлина", который Саймон купил в магазине. Каталог он привёз Бьюкенену, и таким образом переговоры были начаты (если не сказать — завершены).
Постоянно говорят, что американцы давно утратили иллюзии и качества пионеров-первопроходцев. Наверное, в абсолютных цифрах так оно и есть. Однако, несомненно — нигде вы не встретите такого количества людей, которые уверены, что от них лично что-то зависит, людей, которые сами лично готовы вложить не только деньги, но и своё время, свои силы, свою страсть в то, что кажется им важным или интересным.
Миллионы американцев делают что-то на общественных, как говорили в Советском Союзе, началах. То есть — бесплатно и в своё свободное время.
Двадцать пять лет назад на меня произвели впечатление добровольцы, которые дежурят на оживлённых перекрёстках и рядом со школами, чтобы переводить детей через улицу. Белые, чёрные, азиаты, пожилые — явно пенсионеры — и молодые. Утром, когда дети идут в школу, и днём, когда занятия в школе заканчиваются. Ежедневно. Без исключений.
Добровольцы работают в самых разнообразных организациях, работают не абы как, а профессионально, хотя и безвозмездно. Более того, делу этому учатся. Учатся иногда по нескольку месяцев, а то и по нескольку лет. И нередко за эту учёбу сами платят деньги. Бывает и немалые. Например, экскурсоводы в американских музеях — все экскурсоводы во всех музеях! — добровольцы. Их учат весьма интенсивно — год, два, три, в зависимости от музея, — и они платят за эту учёбу свои собственные, вполне ощутимые деньги. Они учатся, чтобы потом водить экскурсии по музею, и им за эту работу никто ничего не будет платить.
И, кстати, кроме экскурсоводов в каждом музее трудятся немало других добровольцев — почти что в любом отделе.
Или в театре. Те, кто раздаёт програмки, помогает зрителям отыскать их место. Это всё добровольцы.
Или в кино. В штате, например, Санфранциского кинообщества числятся около двух десятков работников на зарплате. Но ежедневно здесь работают несколько добровольцев. А в периоды подготовки и проведения кинофестиваля — несколько десятков добровольцев.
Или то, что по-русски называется "телефон доверия", а здесь Suicide Prevention. Там сидят добровольцы — от пятнадцатилетних юношей и девушек до стариков. Моя дочь начала свою карьеру психолога девятиклассницей, дежуря у телефона, по которому звонили такие же, как она подростки, почти готовые расстаться с жизнью. Затем она добровольцем работала с наркоманами, с психически травмированными детьми жертв Холокоста, с ветеранами вьетнамской войны.
Мой сын несколько лет был добровольцем-переводчиком в городском госпитале.
Кто из нас, бывших советских людей, не помнит субботников, на которые надо было являться добровольно-принудительно? Таскать бревно вместе с Владимиром Ильичем или сортировать гнилую капусту на овощебазе.
В Сан-Франциско тоже нередко проходят субботники. Кто-то собирает мусор в парке Golden Gate или в парке Stern Groove, кто-то на берегу океана. Бумажки, банки из под пива или кока-колы. Всё это добровольцы, которых никто не принуждал. Они приходят сами. Часто с детьми, чей энтузиазм превращает полезное дело в удовольствие, в игру.
На наш советский — циничный — взгляд это всё может выглядеть как детская игра:
Нечего им делать...
С жиру бесятся...
Спасаются от одиночества...
Примитивные, малоразвитые люди...
И так далее.
У меня нет в руках никакой статистики, но добровольцы, с которыми я сталкивался, были и женатыми/замужними, и одинокими, и закончившими только школу, и защитившими докторскую диссертацию, и людьми обеспеченными, и людьми с более, чем скромным доходом.
Самые разные люди, которых объединяет одно качество — качество, которое мы, к сожалению, никогда не приобрели, — они верят, что способны изменить мир. Не обязательно весь мир. Свой мир. Вот этот город. Вот этот берег. Рассказать людям о том, что они любят в этом музее. Помочь таким же, как они, подросткам пережить трудности и разочарования.
Не надеясь, что всё это сделает государство, правительство, губернатор, мэр, президент или дворник.
В точности, как советовал когда-то Илья Ильф: "Не нужно бороться за чистоту. Нужно подметать".
Добавить комментарий