markin-w.jpg
Такими были слова, выбранные Маркиным из многих вариантов, и этот текст все сразу признали каноническим и подтвердили: именно так его всегда и пели. Хотя когда-то я знал его другим, более тонким в выражении чувств — например, не «руку пожимаешь», а «руку мне сжимаешь». Кажется, я даже сам пытался что-то подправить. Впрочем, я не был единственным. Иногда, когда его пели в компании, возникали споры: «Ты не так поешь!» — из-за обилия разночтений. И действительно, текст нередко подвергался переделке, каждый исполнитель, считая себя акыном, норовил что-нибудь изменить — хотя бы строчку, хотя бы слово.
Песня в течение многих лет считалась народной, автор ее был неизвестен. В то же время не возникало и тени сомнения, что он где-то есть (или был) этот парень — слишком личностным выглядел текст. Но долго так продолжаться не могло, и произошло то, что должно было произойти: на бесхозный шедевр стали плотоядно посматривать народные умельцы. Действовали они по принципу: если никто не предъявляет прав, почему бы мне не попробовать? Самым безобидным вариантом стало присвоение авторства для круга знакомых. Чтобы бросить небрежно: «Слыхали такую песню — «Сиреневый туман?» Так это я ее написал», — вызвав восторг присутствующей публики.
Следующий уровень претензий выглядит более серьезно. В Нью-Йорке появился поэт Юрий Сергеевич Кузнецов (не путать с недавно скончавшимся известным поэтом Юр. Поликарп. Кузнецовым). У нью-йоркского автора-барда, как он себя представляет, — есть сайт на интернете, где имеются тексты его песен, и их даже можно послушать. Есть там и «Сиреневый туман» — сл. Ю.Кузнецова, муз. Ю.Кузнецова, исп. Ю.Кузнецов. Правда, текста именно этой песни нет, вместо него пояснение: «Текст в процессе уточнения». Думайте, что хотите. Но если все же прослушать его песню — оказывается, что и слова другие, и мелодия другая. Что не помешало Юрию Кузнецову выпустить авторский диск под названием «Сиреневый туман». Авось, народ поверит, что он и есть автор того самого, знаменитого.
Другой претендент такими простыми штучками не занимается. Он человек серьезный. У него тоже есть сайт. Привожу почти полностью имеющуюся там биографическую справку. «Голенков Алексей Николаевич. Родился 29 августа 1937 г. в селе Сосновка Тамбовской области. Инженер-строитель. Боксер. Бард. Автор популярных песен: «Прощание с девушкой» («Сиреневый туман»), «Кронштадтские (Бакинские) огни» и др. Не придавая серьезного значения подобному сочинительству, он работал над главной темой — восстановлением правды о И.В.Сталине, издав 8 книг и 145 статей». Сайт оформлен, как положено — двуединый профиль Ленина-Сталина, герб и флаг СССР. На нем тоже есть тексты песен тов. Голенкова, и «Сиреневый туман» там отличается от маркинского всего-то парой известных строчек, которые Маркин в свой вариант не взял. Чтобы понять поэтический уровень боксера-барда, верного ленинца, достаточно привести фрагмент из его песни «Про нашу войну в Афгане»:
Вот так, неустанно «восстанавливая правду» о Сталине, правдолюбец по пути прихватил в свой багаж пусть чужую, зато популярную песню.
Наверное, она обладает особым магнетизмом — так и хочется ее удочерить. Удивительно, но под ее влияние попал даже такой творчески яркий человек, как Александр Градский. Вл. Маркин вспоминает, что именно Градский впервые напел ему один куплет «Сиреневого тумана», когда они сидели на кухне у Андрея Макаревича. И прокомментировал свое исполнение Александр так: «Я не знаю, кто написал эту песню, миллион каких-то слов, а музыка, скорее всего, моя».
Что ж, на текст песни мэтр не претендовал — и на том ему спасибо. Хотя, если бы его заявление соответствовало истине, он должен был бы выдать вышеупомянутую мелодию сразу после своего появления на свет, не выходя из колыбели, (а то и раньше) — родился Градский в 1949 году.
Но всё это лишь события периферийного плана. Настоящее единоборство за официальное признание авторства (а, значит, за гонорарные отчисления с концертных исполнений и записей, а, возможно, и за право на бренд) разгорелось сразу после появления Вл. Маркина с «Сиреневым туманом» на телеэкране. Первым откликнулся Михаил Липатов. Он сообщил, что песню написал его отец, композитор Юрий Липатов. В газетах появилась трогательная история, поведанная Михаилом корреспонденту, специально выехавшему в Липецкую область.
На станции Астапово — той самой, где осенью 1910 года больной Лев Толстой провел последние семь дней своей жизни — работала во время войны грузовым диспетчером красивая девушка Нина Глухова. Однажды, в 1942 году, 17-летняя Нина попала на представление, которое привезла на станцию агитбригада из районного центра Раненбурга. Среди артистов выделялся худощавый паренек в очках. Звали его Юра Липатов. Они познакомились, и Юра — влюбился. Отчаянно, страстно. Он приезжал, они встречались. Заходили к Нине домой. Как-то, два или три раза и она приезжала в Раненбург. Любила ли она его? Трудно сказать. За четыре года ухаживания она ни разу не дала себя поцеловать. Закончилась война. В 1946 году, во время очередной встречи в привокзальном скверике, Юра попросил Нину стать его женой...
Тут надо заметить, что Нинина мать эту дружбу не одобряла, у нее были свои резоны.
— Не выходи за него, — убеждала она Нину. — У него с глазами не всё в порядке, всегда в очках. Выйдешь — а потом у вас дети родятся слепые.
И в ту ночь, на вокзале, когда от одного ее слова зависела их общая судьба, сомнения захлестнули девушку, и доводы матери взяли верх. Нина отрицательно покачала головой. Через неделю Юра приехал, чтобы повторить предложение. Но отказ был окончательным. Они расстались.
А Юрий Липатов был не просто влюбленным парнем, а молодым композитором, из династии музыкантов. Его близкий родственник, Василий Липатов, друг Сергея Есенина, написал в свое время музыку на стихи поэта «Клен ты мой опавший» и «Письмо к матери», ставшие благодаря этому широко известными песнями. Конечно, эмоциональное потрясение не могло пройти для такого человека бесследно. И он пишет песню, которую впоследствии, через какое-то количество лет занесет в свою карточку в Союзе композиторов. Вот этот текст.
Дорожное танго (Прощание)
Несколько статей (уже разных авторов) об этой романтической истории были настолько правдивы, включали в себя такие подтверждающие детали в воспоминаниях участников, что казалось — тайна «Сиреневого тумана» раскрыта. И все-таки что-то меня в них настораживало. Я еще и еще раз вчитывался в «Дорожное танго» и вдруг сделал неожиданное для себя открытие. Кто бы ни исполнял песню, включая Маркина, все однозначно имели в виду, что парень уезжает, а девушка остается. Но в липатовском тексте уезжает не ОН, а ОНА! Подтверждение — третья-четвертая строки первого куплета (меня навек ты покидаешь), хотя песня от его имени (запомню... что ты... сказала). А в одной из статей как раз и утверждается, что прощание произошло на раненбургском вокзале, то есть возвращалась домой, в Астапово именно Нина.
Невольно возникает подозрение, что в состоянии эмоционального потрясения Юрий написал песню, использовав для ее создания попавшийся ему под руку близкий по духу текст. И как любой творческий человек под влиянием расставания с любимой включил в него детали своих встреч и последнего свидания. Есть ли такие детали еще в «Дорожном танго?» На первый взгляд — да: абсолютно точны приметы времени — предвоенных и первых послевоенных лет, когда вокзалы были центрами провинциальной жизни, и состав покидал станцию по сигналу кондуктора, а для пассажиров давали звонки, предупреждающие об отправлении поезда (объявлений по радио тогда еще не существовало). Но, с другой стороны, такая обстановка была характерна для крупных узловых станций. А где же жили наши герои?
В Раненбурге обитало в ту пору 10 тысяч человек и имелся небольшой вокзальчик. Вокзал в Астапово выглядел солиднее, но народу тоже негусто — в местном поселке насчитывалось 600 дворов. Так что это были вроде узловые, но небольшие станции. Например, из Раненбурга в Астапово (50 км) и обратно Юрий мог попасть только единственным ночным проходящим поездом Смоленск-Мичуринск. Отсюда ясно, что такие обороты, как «шум вокзала» и «кондуктор не спешит», вряд ли могли родиться у Юрия Липатова. Зато их мог написать другой человек, для которого именно такие детали в его биографии были совершенно естественными.
Вот что действительно липатовское — так это «предутренний туман» и «дорожная звезда». Эти термины правильно описывают обстановку — когда Юра ранним утром после свидания возвращался домой в Раненбург. Зато слово «сиреневый» вообще исчезло. А без него песня сразу теряет свой шарм. Тут неумолимо действует железный закон искусства: чем правильнее текст, тем он хуже.
В 1986 году Юрия Липатова не стало. Через 5 лет его сын заявил об авторстве отца. Однако при жизни Липатов-старший публично не претендовал на «Сиреневый туман». Известный музыковед и композитор Юрий Бирюков заинтересовался этой и еще одной заявкой на авторство и, сомневаясь в них обеих, отправился в Российское авторское общество (РАО). Там ему показали ксерокопию рукописи «Дорожного танго» из архива Ю.Липатова. На ней имеется такая пометка: «Текст № ...? В моей обработке». Эта пометка подтвердила сомнения Бирюкова, а заодно и мои, высказанные выше. Значит, существовал до раненбургского иной вариант, который и обработал Липатов.
Но кому же принадлежит вторая заявка? Может, как раз она-то и открывает имя подлинного автора? Тем более, что именно с ней в бой вступила тяжелая артиллерия: после того, как в 1992-м Вл. Маркин сделал запись «Сиреневого тумана», вдова известного поэта-песенника Михаила Матусовского заявила, что эту песню написал ее муж. Основанием для такого утверждения стало давнее событие семейной жизни. Однажды в конце 60-х, уточнила вдова, их дочь пришла с институтского вечера в восторге от услышанной там студенческой песни неизвестного автора. Она напела то, что запомнила. Матусовский засмеялся и сообщил, что эту песню написал он со своим другом, музыкантом Яном Сашиным то ли в 1937-м, то ли в 1938-м году для вечера в Литературном институте. Вдова приложила к заявке свидетельство одной из тогдашних студенток литинститута, ныне писательницы, о том, что та действительно слышала в те годы такую песню Матусовского.
Дотошный Юрий Бирюков установил однако, что в РАО, кроме лирических откровений, никаких документальных данных, подтверждающих версию вдовы, не имеется. Он же нашел в посмертных воспоминаниях Льва Ошанина, однокурсника Матусовского, упоминание, что Михаил часто напевал в довоенные годы песню со словами: «Прощайся с девушкой, уходит поезд, / Прощайся с девушкой, второй звонок». Казалось бы, очень близко к известному нам тексту. Но — другой ритм, другой стиль и, между прочим, — не танго. Ошанин скончался в 1996-м году, и, надо полагать, ему доводилось слышать спорный шлягер хотя бы в маркинском исполнении. Как мастер-песенник он не мог не понимать, что песню эту «делают» два поэтических оборота — «сиреневый туман...» и «кондуктор не спешит...» И если бы они были в том давнем тексте его институтского товарища, он бы обязательно об этом сказал. Но такого упоминания у Ошанина, обладавшего отличной памятью, нет.
Задумаемся и мы. Никто и нигде впоследствии ни разу не упомянул Матусовского — ни бывшие студенты, ни преподаватели, когда «Сиреневый туман» гремел в 50-х по всей стране. Но если бы песня ушла в народ из Литинститута, то, безусловно, с именем автора. Сам Михаил Львович тоже молчал, а ведь в то время он еще только начинал как поэт-песенник. Да и до самой своей кончины в 1990-м году ни словом не обмолвился о своей причастности к «Сиреневому туману», ни в каких его поэтических сборниках этот текст не появлялся. Объяснение этому может быть только одно: не писал его Матусовский. Между тем, усилиями вдовы его авторство сейчас вроде бы признано, и в перечне его песен уже числится этот многострадальный шлягер. Самое поразительное для меня, что он приписывается мастеру в том, явно несовершенном виде, который прозвучал в исполнении Маркина. Но ведь такой текст совершенно не лезет в «матусовские ворота»! Достаточно вспомнить его песни: «Вернулся я на родину», «На безымянной высоте», «Подмосковные вечера», «С чего начинается родина», «Московские окна» и многие-многие другие. Все они в литературном отношении несравнимо выше.
И есть еще один аспект: «Сиреневый туман», по сути своей (то есть, с точки зрения тогдашних идеологических мерок) — песня безыдейная, ни к чему не призывает, нет в ней должного оптимизма (хотя бы типа «слева кудри токаря, справа — кузнеца»). А в 1937-1938 годах в Литературном институте безыдейных песен не писали. Даже для вечеров. Не то время, не те песни. Так что авторство Матусовского никак нельзя считать доказанным.
В чём секрет «Сиреневого тумана?» Почему он был таким притягательным для нашего поколения — после голодного и холодного военного детства, вступавшего в жизнь под марши Победы и звонкие комсомольские песни? Потому что громких песен хватало, а негромких, лирических, идущих от сердца — почти не было. «Отъезд», «прощание», «пожатие рук» — эти незатейливые слова были частью нашей жизни, это мы стояли на вокзалах, с замиранием сердца ожидая паровозного гудка и надеясь, что последний момент расставания не станет последним. И точно найденный образ сиреневого тумана задавал тональность песне, а задушевная мелодия — тоже несложная и легко запоминающаяся — сливалась с текстом в единое целое. Это была песня не для концертного исполнения, не для демонстрации вокальных данных. Ее мог петь каждый — в небогатом студенческом застолье, в кругу друзей, у туристского костра.
И тут, когда 20-й век стал для нас уже прошедшим и, казалось, все бури отшумели, появляется новый претендент на авторство «Сиреневого тумана». Известная израильская журналистка Шуламит Шалит публикует статью, в которой рассказывает о талантливом человеке, профессиональном литераторе и переводчике Михаиле Ландмане. Она знала его еще в Москве в свои студенческие годы, а спустя много лет брала у него интервью уже в Израиле — незадолго до его смерти в 1997-м году. Нечего писательской вдове зариться на чужие творения, у Матусовского хватает своих песен — категорически заявляет Шалит. Настоящий автор «Сиреневого тумана» — Миша Ландман. И рассказывает...
Песню эту он написал со своим другом Михалом Ярмушем еще в 1951-м. А в 1961-м она была впервые опубликована в небольшом самиздатовском сборнике, который Шалит редактировала. Сборник — всего 5 экземпляров на машинке — назывался «Пять девчат о любви поют». А Мишин текст назывался «Экспресс времен». Вот он:
Экспресс времен
Шуламит Шалит вспоминает, как Михаил Ландман пел свою песню — правда, не на известный сейчас, а на другой мотив. И как потом дописал к ней еще и третий куплет. И все были в восторге и пели вслед за ним «Экспресс времен».
Спору нет, — хорошие стихи, но меня удивляет другое: опытная журналистка не заметила очевидного — первый и второй куплеты запева здесь явно не стыкуются, они из разных сфер. Бесплотный и бесформенный состав — и вдруг, «напомнит стук колес». А припев как будто взят еще откуда-то. Такое впечатление, что в этом тексте автор пытался соединить несоединимое — романтический флёр городского фольклора с высоким поэтическим слогом. Что же касается третьего, дополнительного куплета, то там вообще речь о том, «что скоро будет стерто\ Лицо моей земли от атомных атак». И это взахлеб пела молодежь?
... Летом 1957 года, после недели высокогорных переходов, наша группа пришла на гостеприимную Домбайскую поляну. Здесь, в центре Кавказа, среди шума и гама альпинистских лагерей у нас был однодневный отдых. А потом по осыпающейся под ногами скользкой породе, мимо грязных от таяния ледников мы поднялись на Алибекский перевал. Вечером уже по другую сторону хребта в последний раз разбили палаточный лагерь. Назавтра мы возвращались на базу и разъезжались по домам. И поэтому на нашем прощальном костре было немножко грустно от предстоящего расставания, и снова, и снова звучали пронзительные песни, рожденные в туристских походах и в геологических экспедициях. Знаменитый «Глобус». «Горно-Баксанская», посвященная погибшим воинам-альпинистам. Конечно, «Сиреневый туман» на альпинистский лад. И шуточные, вроде: «Передо мной Белалакая\ Стоит в туманной вышине,\ А струйки мутные так медленно стекают\ За воротник — кап! Кап! — и по спине...» (Белалакая — известный пик на Кавказе.)
И еще:
Такие песни пели мы в те годы. Среди них были оригинальные — как, например, эта, «Пять ребят», или покорившие нас вскоре песни Юрия Визбора. Но было очень много переделок, написанных на известные мелодии, причем, конечно же, в этом случае никто из сочинителей новых слов не претендовал на всесоюзную известность. Каюсь, и я в институте написал прозвучавший со сцены текст на неувядаемую экзаменационную тему: «Сиреневый туман глаза мне застилает,\ Стипендия горит сиреневым огнем.\ Профессор не спешит, профессор понимает,\ Что с девушкой билет учили мы вдвоем» и т.д. Но когда мы собирались с друзьями-музыкантами созданного нами ансамбля, то всегда пели для себя «настоящий» вариант, причем с куплетом, который я впоследствии больше никогда не слышал:
И, полагаю, любому непредвзятому журналисту ясно, что текст «Экспресса времен» не мог стать популярным, не мог войти необходимой частью в жизнь молодежи 50-х и последующих лет. Есть очень существенная разница между образными системами высокой поэзии и массовой песни. Я с большим уважением отношусь к Шуламит Шалит. И с не меньшим — к Михаилу Ландману, заявившему, между прочим: «Песня эта написана [нами] на мотив какого-то танго, звучавшего в конце 40-х годов». Бесспорно, что «Экспресс времен» написал именно он. Но так же бесспорно, что «Сиреневый туман» написал кто-то другой. Скорее всего, на оригинальный мотив.
Удастся ли нам когда-нибудь узнать имя подлинного создателя знаменитого шлягера? Возможно. Всякое бывает. А, может, оно так и останется безвестным. Несмотря на то, что на сегодняшний день уже можно создавать Клуб авторов «Сиреневого тумана».
А пока суд да дело Владимир Маркин открыл в Москве престижный банкетный комплекс. Угадайте, как он его назвал.
Добавить комментарий