«Та ...тити - та, тити та-та» … Фортепианный напев настолько прост, будто пианист наигрывает какую-то мелодию. Но именно из этой короткой темы вырастает колоссальное произведение, словно огромный развесистый дуб, выросший из обычного желудя, будто Гулливер, возвышающийся над всеми авторскими Концертами. Я имею в виду Третий концерт Сергея Рахманинова. Произведение, ставшее знаковым в моей жизни.
Это было в конце летней сессии. Я тогда училась в музучилище как пианистка. Июнь был жаркий, пекучий, будто солнце решило отдать в один месяц весь свой летний жар. Вернувшись после очередного экзамена после уличной жары в прохладный свой дом, я, привычно налив лимонную воду из холодильника, зашла в комнату, машинально включив телевизор и …
Время будто замерло. С голубого экрана звучал рояль. Я остановилась, не двигаясь - что-то гипнотизирующее в музыке остановило меня. Разлив мелодии, крутые пассажи, оркестр и рояль звучали в удивительно слитной гармонии, темп и музыка взлетали напряженной волной, а темы, будто сплетаясь, обрушивались в рокот баса, и снова поднимались на рояльных аккордах. Звуки будто вырывались из шквала – «Тити - та- та! Тити – та-та!» - будто кто-то стучал в дверь, прося о помощи. Крупным планом на кульминации телеоператор показал лицо пианиста. Это был рыжеволосый молодой человек, немногим старше меня. Его лицо было в творческом экстазе, прикрытые глаза говорили о внутренней сосредоточенности. А музыка нарастала, не сдаваясь, и затем раздался кульминационный взрыв, после которого зазвучали мелкие нисходящие пассажи, как будто дернули еловую лапу, и с нее посыпался, сверкая на солнце, снег. И затем пианиссимо, в котором снова угадывается энергия рождения следующего разлива музыки.
Я стояла не пошевельнувшись все время до окончания произведения. Никогда я не слышала этой музыки, и не знала, что исполнялось. Да в то время я вообще не слышала ничего подобного! Потом пошли титры – «Сергей Рахманинов, Третий концерт для фортепиано. Исполнял Владимир Фельцман, выпускник московской консерватории».
Долгое время я этот концерт не слышала. Среди пяти концертов для фортепиано (пятый – Вариации на тему Паганини), Рахманинов в Третьем как бы «перепрыгнул» себя. Это просто пианистическая симфония, настолько все грандиозно и совершенно. Концерт чрезвычайно сложен, и его сыграть возьмется не каждый. Именно тогда, в молодости, я будто была свидетелем олимпийской высоты как авторства, так и исполнения несравненной музыки. И сколько бы не было потом трудностей в моем музыкальном образовании: моментов разочарований, успехов и неудач - в самые разные периоды моей жизни я вспоминала тот мой эмоциональный «захват», те несколько минут моего выхода в вечность или, может, выхода из времени. Но кульминация I части произведения пружиной поддерживала меня, звуча мощно и вдохновляюще – «Тити та-та! Тити та-та!».
А ведь сам Рахманинов в основном был сдержанным человеком. Очень высокий, худощавый, с отличными манерами, немного отстраненный – таковым он и запомнился современникам. У него была неатлетическая сутуловатая фигура и, скрашивая ее, он шил костюмы и пальто у лучших портных, готовых как-то завуалировать недостатки, и поэтому он был всегда с иголочки и дорого одет. Он был верен в дружбе, но избирателен. Самым близким ему оставался Шаляпин.
Рахманинов носил в себе божий дар творца, постоянно слышал в своей голове музыку. Она звучала до тех пор, пока не выливалась в исписанные нотные листы. Даже умирая, он возбужденно спрашивал своих родных, будто стараясь прекратить звуки, не отпускавшие его: «Кто это все время играет? Кто?» И только потом понимал, что эта звучит музыка в его голове. Рахманинов с молодости много курил, буквально одну сигарету за другой, привычка эта была на протяжении жизни – возможно, это и стало причиной его онкологического заболевания.
Сергей Рахманинова был в родственных связях с пианистом с мировой известностью Александром Зилоти (его старший двоюродный брат). Тот покровительствовал молодому Сереже во время учебы, а его неоспоримый авторитет способствовал определить его протеже в класс выдающегося педагога Московской консерватории Николая Зверева. Сережа Рахманинов не просто учился - он был под строгим и неусыпным контролем педагога в своих дневных занятиях, поскольку жил с еще некоторыми талантливыми мальчиками в доме Зверева. Кстати, вместе с ним учился и молодой Саша Скрябин. Жесткая, но наилучшая в то время школа «Зверя», как называли его ученики за спиной учителя, научила их искусству блестящего пианизма и глубокого музыкального исполнительства. В ту пору никто не думал и не предвидел в Сергее Рахманинове композитора. Даже он сам поначалу серьезно не увлекался сочинительством. Возможно потому, что воспитывали его как будущего пианиста, опираясь на его пианистические способности. Но уже в конце обучения в консерватории Сергей почувствовал, что семя композиторского таланта стало прорастать в нем, будто колокол просыпался - тот колокол, который постоянно призывал его к творчеству, являясь нередко лейтмотивом в его произведениях. Это стало началом формирования не только его композиторского гения, но и его возмужавшего характера - настойчивого, честного, преданного музыке.
Страсть к сочинительству в последних классах поссорила молодого Рахманинова с его учителем-наставником, его патроном Николаем Зверевым. Бунтующий ученик покинул Учителя. Теперь он проходит с увлечением и страстью уроки композиции с известными композиторами Танеевым и Аренским. Его выпускной работой стала опера «Алеко», основанная на пушкинской поэме. На выпускном экзамене председателем комиссии был приглашен сам Петр Ильич Чайковский. Прослушав выпускную работу Сергея Рахманинова, Чайковский был поражен композиторской зрелостью автора и потребовал поставить выпускнику «пять с плюсом!» Была потом восстановлена дружба с Николаем Зверевым - он попросил прощения у своего ученика, сетуя, что не поверил в его новые творческие начинания…
В новом, 20-м веке, таком сложном и трагическом, в мире созревал новый великий русский композитор, автор и пианист, поднявший свои фортепианные сочинения на мировую высоту.
Рахманинов не был человеком, как принято сейчас называть, «коммуникабельным». Напротив, замкнутый по натуре, он был верен немногим близким и друзьям, избирательно приближенным в его жизни. Вот с ними он мог и каламбурить, и посмеяться от души. Самой верной дружбой в его жизни была дружба с Шаляпиным.
Будучи молодым, Рахманинов жил одно время в русской семье его родственников, довольно богатых, в поместье Ивановке. Там и подружился с сестрами-кузинами, дочками генерала Скалон - Верочкой и Людмилой. Окружающая природа, раздолье, тесное и доброжелательное общение с заинтересованным в нем женским кругом, пробудило романтическое чувство у молодого человека. Театральные домашние постановки, игра на рояле, катание на лошадях, вечерние чаепития и игры – все способствовало проявлению чувств. Но образ Верочки, светлой и романтичной девушки, запал в сердце молодого Сергея глубже остальных. О своих чувствах к нему писала в своих дневниках и Верочка. А что нужно молодому музыканту для вдохновения!
Июнь, начало лета, хор соловьев и пахнущая повсюду распустившаяся сирень, гуляние на лодках, прогулки на закате… Сергей потом напишет свой известный романс «В молчанье ночи тайной» и посвятит его Верочке Скалон. И вслушиваясь в слова и звуки, понимаешь, что это невысказанное признание композитора в любви… Верочку, дочку генерала, отдадут замуж за уже давно «подобранную выгодную партию». После этого Рахманинов женится на своей двоюродной сестре Наталье Сатиной, влюбленной в него еще совсем девочкой, служившей ему в жизни не только как жена, друг, но и преданный помощник его творческого гения. Она следовала за ним повсюду, создавала ему быт и мир, в котором ему было комфортно работать.
Рахманинов удивительно русский композитор, хотя имеет молдавскую кровь (причем, княжеский потомок). У него характерный татарский разрез глаз, и эта кровь тоже присутствует в нем, как и корень «Рахман» в фамилии. Но и Пушкин, потомок арапа - совершенно русский поэт. И полунемец* Блок, с редкостным даром чувствующий и передающий все русское. И Лермонтов (шотландские корни и фамилия предков Лермонт) – разве не владел исконно русским литературным языком? Дело даже не в крови. Можно иметь русские корни и быть равнодушным ко всему русскому… Примеров этому предостаточно.
Рахманиновская музыка узнаваемо русская. Даже тема Третьего концерта, - такая простая, как знаменный распев (что пытались приписать критики автору) была написана случайно. «Просто так написалось», - говорил Рахманинов. Да и писал он концерт прямо на природе - стол стоял в саду, вокруг ароматы полевых цветов, звуки цикад, легкий ветерок шелестит в нотных листах... И не было, действительно, не было никакого знакового «толчка» - события или «концепции» для написания такого совершенного произведения. Нет никакой скрытой программы или тайного посвящения. Творческий взлет. Написал за лето, осенью подготовил оркестровку, и уже зимой исполнит его на гастролях в Америке. Вот такая простая история…
Свой Второй концерт Рахманинов написал после глубокой депрессии, вызванной провалом Первой симфонии (не по его вине – оттого и незаслуженно больно), и посвятит его врачу Владимиру Далю. Знаменитый доктор-психолог вернет ему не только здоровье, он возвратит его к творческой жизни. Второй Концерт с начальными звуками просыпающегося колокола навсегда встанет в ряд лучших фортепианных концертов мировой классики. После безусловного успеха этого произведения Рахманинов вновь оживет как композитор, вновь поверит в себя. Третий Концерт – уже пример композиторской зрелости, творческого взлета.
После революции, мудро проанализировав обстановку в России, размышляя над советами близких друзей (особенно Шаляпина, уже обосновавшегося за границей), Рахманинов уедет в Америку. Да, жизнь там была без волнений и довольно комфортна, но только писать музыку ТАМ он уже не сможет. Как и посадить и вырастить любимую сирень. ТАКАЯ сирень, как дома, просто не приживалась на чужой земле.
Кстати о сирени. На каждый его концерт, там, за океаном, кто-то неизвестный будет присылать ему букет живой белой сирени. В любое время года. Тайная поклонница? Напоминание о юности и лете? У Рахманинова есть замечательный романс «Сирень», в котором удивительное сочетание лаконизма изложения, глубины чувства и почти ощутимый художественный образ. Будто ветка со звездочными соцветиями колышется, покачиваясь на легком ветерке, щедро расточая свой аромат. Потом, автор сделает переложение этого романса для фортепиано - и это будет любимым «бисом» на его концертах.
Рахманинов был верным супругом и прекрасным семьянином. Но сердце не живет по семейному кодексу. И было сильное увлечение, и скрытая любовь, и душистый букет после концертов - как знак ответной любви.
А что же любовь молодости Верочка Скалон - очаровательное и искреннее пышноволосое голубоглазое чудо - как она без Рахманинова? Оставаясь послушной дочерью, она была несчастлива в браке. А значит, воспоминания о молодом Сереже Рахманинове будут беспокоить ее сердце всю ее недолгую и несчастливую жизнь. Встретившись случайно с Рахманиновым, будучи уже женатыми людьми, они старались не выказывать своих чувств, но грусть в глазах не спрячешь. Рахманинов уехал из России, а Верочка умерла, в общем-то, довольно молодой женщиной. Со своей женой, которая доводилась Рахманинову кузиной, он тайно обвенчался в церкви военного госпиталя. Наталья Сатина была влюблена в Сережу всем сердцем, преданнее жены трудно было найти. Мог ли Рахманинов повенчаться с Верочкой тайно? Наверняка, но в то время дочери подчинялись родителям. Оставались ли они счастливыми в браке? Об этом они молчали.
Почти полжизни Рахманинов со своей семьей проживет в Соединенных Штатах. Гастроли по всему миру, поклонники многих стран, отдающие дань его исполнительству и музыке. Но только Россия - страна, в которую рвалось сердце... И, слава Богу, - он туда не попал! Существует факт, что гонорар со своих концертов Рахманинов переводил в Красный крест во время войны, и сам просился в Россию. И только страшное заболевание оставило его в Америке. Как и всегда - Судьба сама распоряжается нашей жизнью.
Как-то я репетировала с одной американской певицей. Мы работали над «Вокализом», романсом Рахманинова. Бессловесное изложение музыки певица исполняла красиво, «декорируя» интонациями переливы мелодии, но…поверхностно, даже не вслушиваясь в глубину, скрытую в музыке…
Да, Рахманинов написал «Вокализ» еще до отъезда в Америку, он посвятил его великой русской певице Неждановой. В музыкальном изложении - любование русской природой, которую так чувствовал и обожал Рахманинов, и чисто русская грусть... В этой музыке есть свое тайное зернышко. В современном исполнении «Вокализа», как правило, присутствует ностальгическая «нота», придающая настроению романса глубинное содержание… Мне хотелось рассказать об этом моей солистке-американке, приблизить ее к этой мысли. Я пыталась, плохо зная английский, чаще употреблять слово «ностальжи» … но она удивленно раскрыла глаза и, пожав плечами, ответила, что «Rachmaninoff is American composer!» и я придумываю несуществующее. Ей вовсе не хочется думать и разбираться, что Рахманинов страдал, оторвавшись от своей родной среды. Америка принимает на свою землю эмигрантов и уже считает их своими.
Живя в Нью-Йорке, в красивом районе Вест - сайда Манхеттена, рядом с набережной реки Гудзон, Рахманинов часто гулял по улицам с высокими красивыми домами. Это место близко от Бродвея, уже тогда заполненного разномастной людской толпой и движением машин (кстати, Рахманинов великолепно водил машину и любил полихачить, и он даже имел свой автопарк). О чем он тогда думал? Что вспоминал? За пределами России Рахманинов уже не мог ничего написать равного его ранним, написанным на родине произведениям, и только ездил в своем вагоне с роялем по всей Америке и Европе, будто в своем уютном доме на колесах, концертируя уже только как пианист. Композитор в нем умер. То, что он написал, немногое, за рубежом, не может сравниться с его русским периодом.
Благословленный после окончания консерватории Чайковским, узревшим в нем большого музыканта, освоивший высокую школу обучения, переживший нервное потрясение, перешагнувший любовь, ушедший весь в музыку, по воле небес ставший музыкальным творцом, Рахманинов вынужден был оставить любимую Россию. Он писал в письмах «Я насквозь русский и музыка моя также». Но судьба увела его с Родины.
Я частый гость музыкальных классических концертов, но заметила, что Рахманинов не настолько повторяющаяся фамилия в программах пианистов. Незаслуженно мало не только потому, что его музыка пианистически сложная, глубокая по содержанию, не только потому, что, в конце концов, он слыл эмигрантом - этого никто не вменяет ему в вину – хорошо, что «спасся» ….
Не стоит Рахманинов в музыке и высокомерным особняком. Таких глыб достаточно в мировой музыкальной литературе. Эти имена прославляют искусство в разных странах и веках.
В конце концов музыка Рахманинова исторически еще молода. И в ней есть содержательность, философичность, красота, которая может раскрывать любой этап жизни. Почему же его играют не столь часто, хотя каждый пианист, обучаясь, обязательно играет его произведения? Да, есть термин «заигранная музыка», но это никак не подходит к Рахманинову. Возможно, не всем пианистам доступны по сложности его композиции, та скрученная энергия внутри произведений, раскрыть, оживить которую не всякий берется. Зато, если Рахманинов уже попал в чье -то сердце, - останется там навеки. Он и сам писал в письмах: «Музыка должна исходить от сердца и идти к сердцу». Не больше, и не меньше.
Со временем и опытом Рахманинов стал моим самым любимым композитором. Нужно заметить, что слушать музыку и исполнять – две большие разницы. Это как смотреть на портрет известного человека или иметь с ним непосредственное общение - восприятие разное. И ни в каких других произведениях я не сливалась сердцем с музыкой, как с рахманиновской. Но Третий концерт оставался непокоренным Эверестом. Даже музыканты испытывают «страх высоты». Творческой высоты…
2008 год был объявлен Юнеско Рахманиновским. Я жила тогда в Москве, где обилие престижных российских музыкальных сцен и залов каждый вечер, искушая соблазном, призывают к себе поклонников музыки. И вот тут запестрели афиши программами фортепианных произведений и симфонической музыки Рахманинова. А среди фортепианных концертов, почему-то чаще - Третий. Третий. И опять Третий… Я старалась не пропустить ни одного. Пианисты будто сговорились, а скорее, каждый считал себя уже достойным исполнителем - школа пианизма неуклонно растет повсюду. И как оказалось - гигантов стало достаточно, ставших вровень с самими Рахманиновым - пианистом. Целый год я наслаждалась моим любимым концертом, не пропуская ни одного. Московская консерватория и зал Чайковского стали уже родными. Но после каждого прослушивания замечательно исполненного концерта мне все же чего-то недоставало. Снова и снова передо мной возникало то, обожженное памятью впечатление от первого прослушивания еще по телевизору этой музыки и лица пианиста, прикрывшего в творческом экстазе глаза, с постоянно меняющейся мимикой, подчиненной игре. «Тити - тата! Тити - тата!» - захлебываются звуки, и что-то подступает к горлу и щекочет его. То впечатление осталось в памяти как первая любовь. У творческих людей бывает свой заветный «Гамлет».
Однажды, после очередного посещения БЗК, уже выходя из концерта, вижу афишу в круглом холле консерватории. «Третий концерт Рахманинова. Исполнитель Владимир Фельцман»…У меня перехватило дыхание, как у человека, который случайно, спустя много лет, встретил в толпе объект первой любови…
Есть теория притяжения: если чего-то очень желаешь, ждешь, - большая вероятность, что это исполнится.
«Наслушаться» в тот год моим любимым концертом – это было ответом на мое давнее ненасытное желание. Но чтобы исполнилась мечта - и приехал из Америки Владимир Фельцман, уже очень известный пианист, музыкант, который в своих гастролях, скорее, в Питер приедет (к другу Гергиеву), но Москву сильно не жалует, было почти чудом! Этот предстоящий концерт я рассматривала явно как «подарок свыше» ...
…И вот я сижу в кресле в партере, обтянутом бордовым бархатом, вся в нетерпении свидания. Собирается постепенно публика, заполняется балкон. Остается несколько минут… Людей в зале не так много, как обычно. Я ревниво просматриваю свободные места в партере. Балкон заполнен - глаз улыбается…
Напряженно жду выхода артиста. И вот музыканты разместились в оркестре. Многоголосье настраивающихся инструментов закончилось. Тишина… Объявляют произведение и исполнителей. Я замираю и вся подаюсь вперед. Какой он? Ведь я видела только его лицо и то - в коротком эпизоде на экране. И вот выходит он - подтянутый, короткая стрижка уже седоватых волос, в черной рубашке (мода музыкантов «оттуда»). Он ведет себя очень раскованно. Сев за рояль, оглядел зал, знакомясь одним взглядом с публикой. Характерный жест пианиста перед началом – легкое потирание руки об руку, взгляд на дирижера и почти сразу - тема, неприхотливо начавшая музыку этого Концерта…
И потекла жизнь, и картины природы возникают ожившими и объемными, и человеческие чувства, изложенные в звуках, неравнодушно трогают, и переплетение музыкальных тем в красках рояля и оркестра, будто многоводная река разливается, захватывая нас в свой поток.
Наша повседневность напрягает слух в основном «неживыми», часто механическими, нездоровыми и назойливыми звуками, на которые мы расходуем свою живую энергию, растрачивая ее, а она - нас. Но есть звуки, которые «лечат наши уши» и возвышают наши чувства. Иногда возникает ощущение опустошенности, будто что-то вычерпано из тебя, нет сил… Но могу свидетельствовать – потом пустота заполняется чем-то дорогим и существенным, обновляющим и поднимающим тебя над повседневным «жвачным». Среди таковых - Рахманиновская музыка. Она приносит наслаждение, помогает размышлять, сопереживать, восторгаться, задумываться о вещах глубоких и важных, воспитывает быть хорошим «оценщиком» прекрасного. Разбираться в красоте.
Вот-вот, - это место, которое тогда поразило меня! Тема будто поднимается сама, и поднимает меня. «Тити та-та! Тити та-та!» Что-то влажное катиться по щеке, оно мешает мне смотреть на пианиста. Слезы? Никогда за собой этого не замечала. И я снова вся сливаюсь с музыкой и плыву, верчусь в водовороте, борюсь с течением и качаюсь на волнах. И чувствую простор неба вокруг, запах полевых трав… Да, конечно, это все происходит там, где-то в уме, подчиненном силой музыки…
После концерта я стою в очереди поклонников. Я хочу увидеть пианиста близко и выказать ему свое сокровенное… Фельцман очень приятен, ровная улыбка, короткий седой ежик, в руках держит трубку. Он успел переодеться. Вместо рубашки - темная водолазка, джинсы, подчеркивающие его прекрасную физическую форму. Великолепно держится, открыто и просто. Передо мной его спрашивают о чем-то - и он заглядывает в «артистическую» - «Папа! (почему-то с французским ударением на последнем слоге) - ты не помнишь телефон?» - обращается он к старику в черном бархатном пиджаке, отдыхающему в кресле. Оскар Фельцман, известный советский композитор-песенник, что-то отвечает не торопясь своему знаменитому сыну. И вот моя очередь.
Пианист на рукопожатие не отвечает (не доверяет свои уникальные руки?) улыбаясь, принимает комплименты. «Простите, я помню вас еще молодым…» Фельцман, приосанившись, с улыбкой парирует: «Я и сейчас молодой». - «Согласна, мы примерно ровесники, и я о себе могу сказать то же самое…- поддерживаю я его бодрый тон. - Но я слышала вас с этим концертом лишь однажды, и то по телевизору. Это было уже давно, увы…» Что-то мелькнула в его глазах, будто он быстро перелистал свои кадры, отыскивая нужное. «Ах, да, помню». «Я хочу сказать, что для меня это было неизгладимое впечатление, это был мой «творческий домкрат». Фельцман понимающе улыбается глазами – «Я все время мечтала услышать вас снова… И может я вас «притянула» в Москву? Спасибо за исполнение!» - улыбаясь, я заканчиваю, уступая пианиста тому, кто за мной. Он привычным жестом подписывает мою программку, и я выхожу из переполненной артистической…
Возвращаясь после концерта, медленно проходя знакомые улицы до станции метро, я вспоминаю многое из моей жизни. Как менялось отношение к музыке - от простого любопытства, к первым успехам, разочарованиям и трудностям. К своим снам, так характерно приходящим ко многим музыкантам, - как будто я листаю ноты, еще не разобранные, читаю поверхностно текст и ужасаюсь, - мне играть через неделю экзамен, а я даже не выучила наизусть! Просыпаясь с колотящимся сердцем, успокаиваюсь, что это только сон. Вспоминаю, как только через много часов непрерывных занятий, чувствуешь, что наконец-то пальцы «размякли» и слушаются на клавиатуре, подчиненные всем твоим желаниям… И как труд исполнителя суров – работаешь над произведением долгое время, а оно в концерте прозвучит лишь несколько минут… И ничего! ничего уже нельзя исправить(«подрисовать»).
Вспоминаю известный эпизод, рассказанный тем же Рахманиновым о его друге Шаляпине: «Все ревут от восторга после концерта, поздравляют его, а Федя стоит в кулисах и бьет себя по голове, отчаянно приговаривая: - Куда там! Кульминация сползла!» ... Это понять могут только музыканты. И я продолжаю раздумывать, чем является для меня музыка в моей жизни?
Вспоминаю мои занятия допоздна в рояльном классе. Работа - над каждой фразой, подобно художнику, – если для того важен «еще мазок», для музыканта - еще проигрыш – вот так или так лучше? И ты весь в напряжении музыкального слуха, слитый с инструментом какой-то магнитной силой, будто растворенный в рояле, когда не замечаешь времени…
Я часто прослушиваю Третий Концерт, уже приобретя в Нью-Йорке диск в исполнении моего любимого Владимира Фельцмана (у нас нет!). И каждый раз я будто проникаю внутрь музыки, будто нахожусь при ее рождении. Потому что каждое исполнение - это и есть рождение и жизнь задуманного композитором.
Да, музыка капризна. Она разворачивается и сворачивается во Времени. Она требует труда, свободы и точности одновременно. Требует разборчивости вкусов, преданности и претендует на Вечность…. И только она может поднимать на свои космические высоты своих авторов и исполнителей. И даже слушателей, живых поклонников музыки. И этот совместный «полет» автора, исполнителя и слушателя делает нас счастливыми.
«Тити-та та! Тити-та-та!» …
-------
* Разве не полуеврей? (прим. ред.)
Добавить комментарий