Дуся

Как интересно устроена память – что-то врезается в неё и остаётся с нами всю жизнь, но это вовсе не значит, что это «что-то» - значительное и важное. Часто это просто какие-то малозначащие эпизоды, пустяки, как говорится, хотя кто знает – может быть они играют совсем немалую роль в том, какими мы получаемся... 

Помню, я любил заглядывать в окна первых этажей, когда мы гуляли с папой перед сном. Он говорил мне, что это неприлично, но мне было очень интересно. И то, что некоторые окна были без занавесок, служило оправданием – как бы сами приглашают посмотреть, как живут.

Позже, когда мы переехали в новый район, где вечерами гулять не хотелось, а первые этажи были высоковаты, я продолжал свои наблюдения из окна на кухне – благо дом напротив был построен непростительно близко, а зрение было ещё очень острым.  

На четвёртом этаже в однокомнатной квартире жила женщина лет тридцати. Жила почему-то без занавесок на окнах в комнате и на кухне. К ней часто приходил милиционер, обычно около десяти, наверное, прямо со службы, потому что в форме. Дуся (я придумал ей это имя; ему – нет, он был просто милиционер) была всегда в одном и том же красном с жёлтыми цветами халате, должно быть фланелевом, который, как я присочинил в творческих поисках эффектных деталей, пах кислыми щами. Сквозь кухню и маленький коридор видна была входная дверь, так что я мог наблюдать их свидания с самых первых секунд. Милиционер входил, молча снимал шинель, фуражку или ушанку, если зимой, и, пригладив волосы ладонью, шёл за стол на кухне. 

Милиционер выпивал стопку, иногда две, и молча ел, а Дуся ему что-то рассказывала, хотя об этом я скорее догадывался, поскольку сидела она всегда спиной к окну. Закончив обед, милиционер закуривал и начинал тоже что-то говорить, пока Дуся убирала со стола. Я придумывал самые разные темы для их диалогов, чтобы хоть как-то разнообразить эти свидания, но, думаю, напрасно – разнообразия искал я, а не они. В удивительной повторяемости сюжета их встреч было что-то завораживающее, как в фильмах, что смотришь по много раз, зная точно, что будет дальше, но по-детски надеясь, что вдруг в этот раз что-то изменится. Или просто ожидаешь любимый эпизод. 

Потом она подходила к нему сзади и обнимала, а он, тщательно затушив папиросу, вставал, поворачивался к Дусе лицом, и они долго целовались.  

 И вот тут, между долгим поцелуем и концом фильма (с той лишь разницей, что в кино по окончании фильма свет включают, а тут - гасили) происходило нечто загадочное, чему я до сих пор не могу найти объяснения. Завершив кухонные обьятия, милиционер направлялся в ванную, совмещённую с туалетом, судя по единственной двери в коридоре. Проведя там лишь минуту-две, он шёл в комнату, где начинал медленно раздеваться. Дуся же тем временем, не снимая халата, проворно стягивала с себя трусики, совала их в карман халата и на удивление ловко, даже изящно для её комплекции, вставала одной ногой на низкую табуреточку справа от раковины, а другую перекидывала на левую сторону. Включив воду, она начинала гигиеническую процедуру прямо над посудой, из которой совсем недавно ел милиционер. Я не знал тогда (да и сейчас тоже), как это должно происходить, но то, что не на кухне и без акробатических усилий, было для меня очевидным. Однако я не размышлял о причинах её причудливого выбора и очень не хотел, чтобы однажды эта кульминация сменилась банальным походом в ванную.

 Милиционер, оставшись в голубой майке и синих сатиновых трусах, залезал под одеяло на загодя разложенном диване. Дуся входила в комнату и, улыбнувшись, тушила свет. Хотя улыбки, если честно, я разглядеть не мог, а придумал её, как и имя для Дуси, их беседы с милиционером и запах щей от халата.  

Вот и всё, конец фильма. 

Но та недолгая минута, пока милиционер раздевался, а Дуся готовилась к любви, полусидя на кухонной раковине лицом к крану, вызывала у меня плохо объяснимый эстетический восторг, как сцена из гениально срежиссированного спектакля в театре абсурда. Думаю даже, что покажи такое в театре или кино, сцену эту иные зрители расценили бы как режиссёрский перебор, как, впрочем, и многие другие из повседневной жизни людей. 

Я мечтал, что если стану кинорежиссёром (зная, что не стану никогда), то сниму очень длинный фильм неподвижной камерой, показывающей в течение целого дня многоквартирный блочный дом со снятыми фронтальными блоками, так, что сюжет в каждой квадратной ячейке развивается независимо от другого, давая упоительное ощущение полифонической бесконечности жизни. Потом я узнал, что был-таки поставлен такой спектакль, потрясший европейского зрителя. 

Когда я вырос и созерцание Дусиного счастья сменилось гонкой в поисках своего, я просто про неё забыл. 

Прошло много лет. Много чего случилось в моей жизни, очень многое поменялось... Приехав издалека, я опять оказался в нашей квартире. Я вдруг увидел Дусю в кухонном окне без занавески, и мне стало очень любопытно, жива ли ещё её милицейская любовь с завораживающей кухонной увертюрой. Но ни в первый вечер, ни в остальные милиционер так и не появился. 

Дуся постарела, отяжелела, и о моём незабываемом юношеском созерцании напоминал лишь красный с жёлтыми цветами фланелевый халат, который по-прежнему пах кислыми щами.