Исполняется 100 лет со дня рождения Исаака Башевиса Зингера — выдающегося писателя, соединившего в своих творениях своеобразную идиллию жизни польского еврейства до Второй мировой войны с тревогой и жесткостью современного мира. Писателя, на долю которого выпало рассказать о восточно-европейском еврее, вышвырнутом трагическими обстоятельствами не только из его привычных реалий, но и с земли, с целого континента, где веками жили его предки, и ввести этого еврея в современную жизнь, полную страхов, неустроенности и одиночества.
В одном интервью писатель сказал: “Когда я сажусь писать, я не говорю себе: “Вот сейчас я буду писать еврейский рассказ”. Как француз, приступающий к строительству дома во Франции, не говорит: “Вот я буду строить французский дом”. Он просто строит дом для себя, своей жены, своих детей. Так и я, садясь писать, пишу о людях. Но так как евреев я знаю лучше, чем других людей, то мои герои и все население моих произведений — евреи. И говорят они на идиш. Среди этих людей я чувствую себя уютно. Мне с ними хорошо, мы друг друга понимаем, и эти люди мне очень интересны. Но не потому, что они — евреи, а потому, что через них я могу выразить то, что важно для всех нас, писателей и читателей во всем мире: любовь и предательство, надежды и разочарования”.
Исаак Башевис Зингер родился 14 июля 1904 года в Польше, в местечке Радзивин, где отец его был раввином, а вырос в местечке Билгорах около Варшавы. Зингеры из поколения в поколение по мужской линии становились раввинами, и не вызывало сомнения, что Исаак пойдет по этому пути. Мальчик получил традиционное еврейское воспитание и даже, отвечая чаяниям родителей, поступил в семинарию. Однако в 20 лет Исаак Башевис принял решение стать не раввином, а писателем. Тем более что перед глазами у него был пример старшего брата — Израиля Иосифа, который после выхода в свет его романа “Братья Ашкенази”, снискал славу одного из интереснейших писателей, пишущих на идиш.
Варшава конца 1920-х и начала 1930-х годов была подлинным литературным центром. Молодые евреи-интеллектуалы съезжались в столицу. Здесь они объединялись в клубы и общества, в которых кипели жаркие споры о смысле жизни, творчества, о будущем (в воздухе уже висело предчувствие Катастрофы и возрождения еврейского государства в далекой Палестине). И надо было ответить на вопрос: на каком языке писать еврейскому писателю? На идиш — языке изгнания, языке гетто, или на древне-еврейском, иврите — языке вечной Книги?
Свой первый рассказ Исаак Башевис Зингер написал на иврите. Но он сразу ощутил, что рассказ “не звучит”, неся в себе непреодолимую фальшь. Древний язык молитвы не передавал сокровенного своеобразия того мира, который описывал Зингер. Слова на иврите, вложенные в уста его героев звучали странно, ибо в реальной жизни эти люди не говорили на древне-еврейском. Пережив первый неуспех, Зингер, по его признанию, решил, что он или будет писать на идиш или вообще не будет писать.
В 1932 году еврейский литературный журнал “Глобус” начал публиковать первую повесть молодого автора “Сатана в Горае”, дышащую ароматом столь родной и знакомой Исааку Зингеру жизни местечка в Польше, населенного образами его детства. В этой первой повести уже было все то, что впоследствии принесло писателю мировую славу — противостояние и переплетение двух миров: сочно, любовно выписанного быта и присущих еврейскому фольклору, еврейскому сознанию и бытию мистицизма и фантасмагории. Через три года Исаак Башевис Зингер покинет Польшу и переселится в Соединенные Штаты Америки, где уже обосновался его старший брат Израиль.
Как бывает с эмигрантами, а тем более эмигрантами-писателями, связанными с оставленной позади жизнью языком, Исаака Башевиса Зингера охватило в Нью-Йорке острое чувство неприкаянности, близкое к отчаянию. Его охватил страх, что он, с его очарованностью жизнью польско-еврейского местечка, никому не нужен в Новом Свете, что идиш здесь мертв, и никто не станет читать его произведения на этом языке. Он, конечно же, стал усиленно изучать английский, но, как говорится, лишь для того, чтобы убедиться, что он никогда не сможет писать на английском.
Но время — великий целитель и устроитель нашей жизни — шло, и постепенно Исаак Башевис Зингер обретал знакомства и связи в еврейских литературных кругах Нью-Йорка. Он становится постоянным автором в газете “Форвард”, которая тогда выходила на идиш и имела очень много читателей. Забегая вперед, скажу, что именно в этой газете писатель опубликовал почти все свои произведения, написанные в США и не порывал отношений с этой газетой никогда. Позднее он скажет в одном из интервью: “Поначалу Нью-Йорк меня поверг в глубокую депрессию. Я был убежден, что американские (нью-йоркские) евреи постарались забыть идиш. Мне понадобилось пять лет, чтобы осознать, как я неправ. Оказалось, что идиш жив. И даже очень жив”.
Пробуждением в своей душе способности вновь радоваться жизни, верить в будущее и видеть все вокруг в ярком солнечном свете, обещающем надежду, писатель обязан встрече с иммигранткой из Германии Альмой Хелман. С первого взгляда (а как же иначе?) вспыхнула страстная любовь, завершившаяся браком, который длился 51 год. Альма стала самой большой любовью его жизни, его лучшим другом, первым читателем и беспристрастным критиком того, что выходило из-под его пера. В 1943 году супруги Зингер стали гражданами США.
Уже после войны газета “Форвард” стала частями, из номера в номер, публиковать роман Исаака Башевиса Зингера “Семья Москат”. Писатель посвятил его памяти своего любимого брата Израиля, который умер в начале сороковых годов. “Семья Москат” стоит в одном ряду с такими произведениями, как “Буденброки” Томаса Манна и “Сага о Форсайтах” Голсуорси. Это история нескольких поколений большой еврейской семьи, жившей в Польше. Когда роман был переведен на английский и вышел отдельной книгой, он произвел огромное впечатление на самые широкие слои читателей. Перед многими впервые, в подробностях и деталях, раскрывалась глубоко укорененная жизнь восточно-европейских евреев. Жизнь, которая была насильственно смятена в небытие ураганом нацистской ненависти и войны. Роман прозвучал как реквием по жертвам Холокоста, по жизни, которая уже никогда не возродится...
В 1978 году Исаак Башевис Зингер стал лауреатом Нобелевской премии по литературе. Он воспринял это как награду за верность своему языку, своему народу, самому себе. На церемонии вручения премии, нобелевскую лекцию писатель начал, ошарашив всех присутствовавших, на идиш, произнеся от влюбленного и верного сердца страстную оду языку евреев Восточной Европы и России, языку “изгнания, языку, без страны, но и без границ. Языку, который не пользуется поддержкой ни одного правительства в мире, но который живет, несмотря ни на что. На нем нет слов для оружия или военных приказов. В наше время отступления от религии, разрушения семьи и падения морали язык этот служит для выражения ментальности народа, благодарного за каждый прожитый день, за каждую улыбку судьбы, за каждую любовную встречу”. “Идиш, — говорил Зингер, — не только средство общения людей, “но и носитель образа жизни, в котором с горем уживается смех, со страшными открытиями — улыбка, с трагедиями — вера в лучшее будущее. Этот язык полон энергии и жизнелюбия, и одного только в нем нет — безапелляционности и требований, уныния и бездеятельности”.
Я, увы, не умею говорить, не то, чтобы читать, на идиш. Но оттого, что мои родители часто общались на идиш между собой, с родственниками, друзьями, я как-то научилась догадываться, о чем идет речь, ощущать, если можно так сказать, образный строй языка. Потому, читая Зингера по-русски или по-английски, я словно слышу “идишистские” интонации его персонажей погружаюсь в странный и прихотливый мир, в котором живут люди, воссозданные фантазией писателя. Мне кажется, я веду внутренний разговор с ними, ушедшими в небытие жителями еврейского местечка и с теми, кто по воле случая (и по воле автора) сумели вырваться из ада Катастрофы и оказаться в Америке. С теми, кто прячут свои страшные воспоминания и горечь потерь за безукоризненными улыбками и искренней доброжелательностью. И умеют быть веселыми и праздничными вопреки жестокости и зверствам, разразившимися над ними и смерти, которая глядела им в глаза.
Любовь и секс играют огромную роль в творениях Исаака Башевиса Зингера. Он певец любовных переживаний людей зрелого возраста. Любовным томлением, жаждой обладания полны его маленькие поэмы-рассказы, которые вошли в сборники “Страсти” и “Старая любовь”. В предисловии к ним он писал: “Любовь старых людей и любовь людей среднего возраста — эти темы, эти проблемы все более занимают меня. Литература всегда пренебрегала миром чувств и эмоциями старых людей. Она не говорила нам, что в любви, как впрочем и во всем остальном, молодые — это только начинающие, а искусство любви приходит к нам с годами и опытом. Бог дал нам столько эмоций, и каких сильных. С годами они делаются еще сильнее! Каждый человек, даже если он полный идиот, проходя свой жизненный путь, становится миллионером по части эмоций”.
Как тут не вспомнить А.С.Пушкина:
Не
столь послушно, не слегка,
Не столь мгновенными страстями
Пылает сердце
старика,
Окаменелое с годами.
Упорно, медленно оно
В огне страстей
раскалено.
Но поздний жар уж не остынет
И с жизнью лишь его покинет.
Исаак Башевис Зингер оказался среди тех счастливых художников, которые получили признание, славу и богатство при жизни. Его произведения переведены на десятки языков. Их читают во всем цивилизованном мире. По его рассказам поставлены кинофильмы. Его жизнь и творчество изучаются литературоведами, которые ставят его в один ряд с великими еврейскими писателями: Менделем Мохером Сфоримом и Шоломом Ашем. Я бы назвала еще одно имя: Шолом Алейхем, который умел вывести человека местечка в мир высокой лирики и бурной кипящей свободной фантазии.
Личная жизнь писателя тоже была на редкость прекрасной. Его взрослый сын и внуки уехали в Израиль. С Альмой — его подругой, его любовью, его глубочайшей привязанностью — он шел по жизни вместе, рука в руку. Они оба были вегатарианцами, любили животных. Проводили время в парках, кормя птиц. Были счастливы... Чего еще может пожелать человек? А он и не желал ничего более, нежели воплощать в образы свои воспоминания и мысли, свои фантазии и свое понимание мира. Ни слава, ни богатство не сделали его суетным, не изменили его скромной жизни, целиком посвященной творчеству. Писательству. Он умер в возрасте 87-ми лет на руках своей Альмы.
Добавить комментарий