Он видел значительно и высоко. И, как никто другой, наполнял нашу жизнь.
Константин Коровин
demon-sitiing-w.jpg
— Ничего нельзя понять, — пожала плечами она. — Но... красиво. Вы художник? Ладно, идите.
— Меня зовут Михаил Врубель, — уходя, сказал художник. — На днях я зайду и расплачусь.
Тот обед 28-летнего Врубеля стоил всего-то два рубля. Но с какой радостью ему вернули акварель, когда он принес долг. Между тем, то был этюд к “Восточной сказке”, которая вот уже сто лет украшает Русский музей.
В России времен Третьякова, где рядом с художниками творили меценаты, живописец, вынужденный заплатить бесценным этюдом за скромный обед, — факт удивительный. Но речь идет о Врубеле, человеке и художнике столь необычном, что вся жизнь его предстает чередой удивительных поступков и загадок.
До того, как взять в руки кисть, учился на трех факультетах Петербургского университета, кончив их с золотой медалью, говорил на всех европейских языках, в подлинниках читал Шекспира, Гете, Монтеня... Поступив в Петербургскую Академию художеств, изумил своим талантом самого Чистякова, наставника целой плеяды гениев русского искусства. Приглашенный прямо из Академии в Киев для росписи Владимирского собора, вложил в свои эскизы такую философскую глубину, что был обвинен в нарушении канонов церкви и отлучен от работ. Лишь после его смерти церковь признала, что врубелевские эскизы соборных росписей так же ценны, как и библейские этюды Александра Иванова.
Но летом 1884 года, не получив за год кропотливейшего труда ни копейки, художник остался в чужом городе без всяких средств. Пришлось даже пойти в гувернеры. Однако именно тогда явятся миру и “Восточная сказка”, и “Девочка на фоне персидского ковра” — мечты Врубеля о красоте, которую он боготворил. И, быть может, в те же дни, изгнанный из Владимирского собора, вчитываясь в строки Лермонтова — любимого своего поэта, ощутит в себе “дух изгнания”. И повезет в Москву, навстречу всем ударам судьбы, образ, который станет символом его жизни.
Демон сидящий
“Демон — дух не столько злобный, сколько страдающий”, — сказал когда-то Миша Врубель отцу, скромному пехотному майору, открывшему мальчику знаменитую поэму Лермонтова, и с тех пор разделявшему все трагические сомнения сына.
И вот я гляжу на могучего ангела, сидящего в окружении гигантских, словно окаменевших цветов, посреди застывшего великолепия природы, устремив страдающий взор в тревожное небо. Кто он? Зачем пришел на эту землю? О чем кричат его глаза, в которых стонет нечеловеческая печаль?..
“Демон сидящий” будет написан в 1890-м, через год после приезда Врубеля в Москву. И только один человек сразу поймет, откуда взялся этот образ. Художник Константин Коровин встретил Михаила Врубеля еще в его украинский период, в усадьбе под Полтавой, где тот жил летом в гувернерах. И был очарован его породистым лицом, тонкими крепкими руками, тем, как он держится, как красиво ест, как легко и ловко ездит верхом... А затем, во время купания, заметив большие белые шрамы на груди Врубеля, в ответ на свой вопрос, услыхал: “Я любил женщину и сильно страдал. И когда резал себя ножом, страдания уменьшались”.
Позже он понял главное страдание этого человека. “Я художник, — сказал Врубель, — но я никому не нужен. Никто не понимает — что я делаю, но... Я так хочу!”
Непонятый в провинции — в Одессе, Киеве, Полтаве, где, закончив Академию, он творил первые годы, Михаил Врубель надеялся, что в Москве будет по-другому. И так и было поначалу. Блестяще образованный, всегда со вкусом одетый, Врубель был принят везде. Савва Мамонтов отдал в полное распоряжение Врубеля одну из лучших своих мастерских. А уже через неделю, потрясенный, сообщил Коровину: “Вы видели, что он пишет? Я ничего подобного не видел никогда. Жуть берет!”
Мамонтов, живший в окружении художников (и каких художников!) был в ужасе. Валентин Серов (ставший с годами другом Врубеля и добившийся места для его картин в Третьяковке), заглянувший в мастерскую Врубеля, чтобы познакомиться с новым художником и его картинами, откровенно признался: “Я этого не понимаю”. Наконец, сам Третьяков, поспешивший к живописцу, о котором говорили во всех салонах, увидев его работы, только развел руками. Всех поразил и... оттолкнул экзотический и мистический колорит его вещей: “Воскресение”, “Надгробный плач”, “Ангел с кадилом и свечой...”А ужаснул и вовсе невиданный дотоле образ — Михаил Врубель писал своего первого “Демона”, грозного ангела с израненной человеческой душой, сидящего посреди чуждого ему мира, страдающего от людского несовершенства. “То был сам Врубель, вызывавший огромную зависть своим гениальным талантом, — скажет в своих воспоминаниях Константин Коровин. — Я не знаю другого художника, который при жизни был бы так злобно гоним”.
“Демон сидящий” был представлен московской художественной элите в январе 1891 года и встречен холодным молчанием. На что художник гордо заявил:
— Ваше отрицание меня дает мне веру в себя!
— Браво, Врубель! — отозвался вдруг из толпы художников восхищенный голос, и все обернулись. — Этот “Демон”, господа, очень скоро взлетит, — сказал Василий Суриков. — И будет прекрасен его полет.
Демон летящий
“Врубель был нашей эпохой. Он первым вывел рисунок из академической условности и обогатил его новыми средствами”. Это слова художника Кузьмы Петрова-Водкина.
А вот что говорил сам великий рисовальщик Михаил Врубель. “Надо рисовать десять лет по пять часов в день — после сможешь писать, может быть...” Он же, как бы насмехаясь над собой, как-то записал в своем дневнике: “Ты нарисуй вот эту коробку спичек — не можешь? Где уж тебе нарисовать глаза женщины!”. Вспомним же прекрасные, чарующие, глубокие, тоскующие глаза с портретов его женщин: Забелы-Врубель, Офелии, графини Штукенберг, девочки, глядящей из волшебного орнамента персидского ковра... “Рисуй целый день и молчи, — говорил он Коровину, приютившему его в своей мастерской. — А вот когда нарисуешь, тогда и рассуждай об искусстве”.
А когда Коровин привел своего друга, еще никому не известного, в дом Мамонтова, где за обеденным столом с блокнотом и карандашом, набрасывая портрет хозяйки, царствовал Репин, Врубель, заглянув в блокнот мэтра, ошеломил всех: “Илья Ефимович, а ведь вы рисовать не умеете”. Онемевший Мамонтов вытащил Коровина на террасу: “Костя, кто он такой?” — “Он гений, Савва Иванович, — засмеялся Коровин. — Простите его”.
Великодушный Мамонтов (в мастерской которого Михаил Врубель одновременно с ужаснувшим хозяином “Демоном” написал блистательные декорации к спектаклям его Оперы) признает гений парадоксального художника, когда с врубелевских холстов заструится прохладная аметистовая “Сирень”, когда заставит умолкнуть недоброжелателей пророческий взгляд “Гадалки”, когда на перекресток дорог на могучем коне выедет легендарный “Богатырь”, отправленный в путь голубоглазой и рыжеволосой “Музой”, когда обернется бессмертной красавицей “Царевна Лебедь”, а в ночном небе явится желторогий месяц, и навстречу ему устремится ликующая свирель “Пана...” И, вглядываясь в эти романтические образы, найдя и себя среди них — в черном фраке, с высоким лбом Сократа и глазами Дон Кихота, Мамонтов скажет о Врубеле, которого уже поджидал тяжелый недуг: “Какая возвышенная душа, какое чистое сердце, какой светлый и просвещенный ум!”
Поразительно, но факт. Предприниматель, финансист, занятый крупнейшими промышленными проектами, смог, в конце концов понять и оценить “странного художника”. Ведь именно Савва Иванович, купив у Врубеля за пять тысяч рублей (сумму, по тем временам огромную) декоративное панно, послал его на Всероссийскую выставку. Но именно академическое жюри не допустило это панно к выставке. “Академия воздвигла на меня настоящую травлю, — писал Врубель сестре. — Мои вещи забраковали, потому, якобы, что они носят характер ненавистного им импрессионизма”.
Венцом творческого подъема Врубеля в девяностые годы должен был стать “Демон летящий”, которого художник начал писать в 1899 году. Но так и не закончил. Беспощадные удары судьбы прервали этот полет. Одним из самых тяжелых стал отзыв влиятельнейшего русского критика В.В.Стасова: “В своих “Демонах” Врубель дает ужасающие образцы непозволительного и отталкивающего декадентства”.
Демон поверженный
Горные вершины вздымаются над облаками. Распростертое тело лежит на потускневших обломанных крыльях. Горящие отчаянием глаза и мучительно заломленные руки... Картина тонет в холодных лиловых тонах, лишь слабый розовый свет тихим отблеском горит на венце поверженного ангела. То “Демон поверженный”, написанный Врубелем в 1902 году, как трагический финал жизни гения.
Под его кистью еще появятся несколько прекрасных вещей, но все они будут написаны как бы на пути в мир иной. И божественный портрет маленького сына, и кладбищенские сцены из “Ромео и Джульетты”, и “Шестикрылый Серафим” явились Врубелю уже в доме скорби, куда его, теряющего разум, привезли в 1904 году. А в последние четыре года, почти ослепнув, он и вовсе не смог работать.
13 апреля 1910 года Россия простилась со своим, так и не понятым при жизни сыном.
Эпилог
Впрочем... Сразу же после смерти художника случилось, наконец, то, что должно было случиться. Валентин Серов и директор Третьяковки Илья Остроухов приобрели врубелевского “Демона” для своего музея. Правда, обошлось это в копеечку. Барон фон Мекк продал “Демона” галерее в пять раз дороже, чем в свое время купил его у Врубеля.
А буквально через год внезапно умер Валентин Серов. На его похоронах говорили о художнике, лишенном зависти и притворства, ложной дружбы, ловкачества. И тут снова вспомнили Врубеля — единственного из художников, кто по своей чистоте был равен Серову.
Он никогда не говорил о политике. Обожал скачки. Но! Ненавидел тотализатор. Презирал карты и картежников.
Мне кажется, Михаил Врубель был весь соткан из этих прекрасных “но”.
“Я люблю деревню, ибо как не любить природу, — говорил он. — Но не люблю деревенских, они ужасно ругают мать: “мать твою”. Это отвратительно. И потом они жестоки с животными — особенно с собаками”.
“Ах, было бы у меня 500 рублей, — вздыхал он, — я бы все время писал — это наслаждение”. Но! Когда Мамонтов купил у него панно за 5000, пригласил всех друзей и знакомых в “Метрополь” и угостил так, что и этих денег не хватило. И весь вечер повторял: “Смотрите, как все рады! Я так счастлив!”
“Любишь ли ты заграницу?” — спрашивали его. — “Да, — мне там нравится, — отвечал он. — Там больше равенства. Но там презирают бедность. А в России больше доброты. Но вот беда: все друг друга учат жить. И требуют покорности там и в том, где нужна свобода”.
Он рисовал женщин с поразительных сходством. Но! Ни на кого не похожа его царевна Лебедь.
За обедом у Мамонтова мог сказать Репину, что тот “рисовать не умеет”, а вечером на вопрос Коровина: “Миша, тебе не нравится Репин?”, — поразить друга столь же искренними словами: “Что ты, Костя, Репин вплел в русское искусство цветок лучшей правды”.
То же самое Врубель мог бы сказать и про себя. Его прекрасный полет в русском искусстве был трагичен. Но то был полет в будущее.
Добавить комментарий