Тут первым делом невольно вспоминаются замечательные, сравнительно ранние стихи Осипа Мандельштама, сочиненные во славу другого поэта - Владислава Озерова. И, сказано:" ... жалкий Сумароков Пролепетал заученную роль".Написанное пером не вырубить топором. Тем более написанное пером такого большого поэта, как О.М. Однако известно, что позже, в воронежской ссылке, лучше познакомившийся с сочинениями Сумарокова, Мандельштам сожалел о своем несправедливом выпаде...В советских учебниках, где отдавалось должное могучему плебею Ломоносову, не слишком выигрышно выглядел его соперник, родовитый дворянин.Но ведь и тот и другой, вместе с Тредиаковским, стоят у колыбели русской лирики европейского образца.
Далее подборка для антологии.
АЛЕКСАНДР СУМАРОКОВ (14(25).XI.1717 — 1(12).X.1877; Москва) — происходил из старинного дворянского рода. Отец его Петр Панкратьевич С., военный — при Петре, видный петербургский чиновник — при Анне Иоанновне, был богат, владел шестью имениями. Получивший хорошее домашнее образование, С. в 1732 г. поступил в новооткрытое учебное заведение для аристократической молодежи — Сухопутный шляхетский корпус. По окончании курса наук в 1740 г. был назначен адъютантом к вице-канцлеру гр. М.Г, Головкину. При воцарении Елизаветы Петровны С. стал адъютантом ее фаворита А.Г. Разумовского. Его успешной служебной карьере помешали литературные занятия и смелые, откровенно оппозиционные высказывания…
С. начал писать стихи еще в годы учебы в корпусе, подражая Тредиаковскому и Ломоносову, с которыми впоследствии разошелся во взглядах и рассорился. Любовные песни, сочиненные С., пелись повсеместно, расходились в списках, но автора постепенно увлекли иные жанры он обратился к сатире, увлекся театром. Многому научившийся у французов и немцев, С. стал первым русским драматургом, создателем стихотворных трагедий «Хорев», «Синав и Трувор», позже были написаны «Семира», «Димитрий Самозванец», «Мстислав». Так возникал репертуар для Российского театра, директором которого С. был в 1756–1761 гг. В 1759 г. он издает первый русский литературный журнал «Трудолюбивая пчела». В начале царствования Екатерины II С., вне всяких сомнений, самый известный русский писатель. Поддерживает его и Новиков, сделавший эпиграфом к своему сатирическому журналу «Трутень» строку из сумароковской притчи «Жуки и пчёлы»: «Они работают, а вы их хлеб ядите». Близки к С. и Фонвизин, и начинающий Кнажнин, у него учатся В. Майков и Херасков. Между тем в своих сатирических произведениях С. высмеивает не только произвол чиновников и взяточничество приказных, это было бы еще полбеды. С. посмел коснуться самых болезненных для дворянского государства тем: «Но многие одно дворянство вспоминают, Не помня, что от баб рожденным и от дам, Без исключения всем праотец Адам. На то ль дворяне мы, чтоб люди работáли, А мы бы их труды по знатности глотали? Какое барина различье с мужиком? И тот и тот — земли душевленный ком. А если не ясняй ум барский мужикова, То я различия не вижу никакого». Зверства Пугачева С., конечно, осудил, но ведь и Екатерине и ее фаворитам он предрекал посмертное бесславье и правый суд потомков: «Хотя хвала о ком неправо и ворчит, История о нем иное закричит» (притча «Мид»). Отважные сатирические стихи С. дали повод ряду позднейших стихотворцев рифмовать его фамилию со словом «пороков», ибо поэт их бесстрашно бичевал.
В 1770 г. у С., переехавшего в Москву, произошло столкновение с московским главнокомандующим П.С. Салтыковым, вызванное внутритеатральными интригами. Екатерина приняла сторону Салтыкова, а С. сгоряча ответил ей резким письмом, которое окончательно погубило его во мнении императрицы. На поэта обрушились неприятности и беды, он оказался никому не нужен, жалок и ниц: «На что писателя отличного мне честь, Коль нечего ни пить, ни есть?» Но изменила ему и слава, а ведь С. был первым русским автором, сколько-нибудь известным Европе, даже Вольтер удостоил его письмом… Тщетно взывая к справедливости императрицы, С. восклицал: «…Слезами я кроплю, Вольтер письмо твое!» С. был убежден, что полностью оценит по заслугам и его муки, и его творения: «Но пусть мои стихи презренье мне несут, И Музы кровь мою, как Фурии, сосут, Пускай похвалятся надуты оды громки; А мне хвалу сплетете Европа и потомки». Но для новых поколений он был скучным и нелепым реликтом классицизма. Пушкин (особенно в юности) высказывался об Александре Петровиче сурово. И предубеждение укоренилось. Все-таки стоит обратить внимание на более взвешенное суждение Белинского: «Сумароков был не в меру превознесен своими современниками и не в меру унижаем нашим временем. Мы находим, что как ни сильно ошибались современники Сумарокова в его гениальности и несомненности его прав на бессмертие, но они были к нему справедливее, нежели потомство. Сумароков имел у своих современников огромный успех, а без дарования, воля ваша, нельзя иметь никакого успеха ни в какое время».
Влияние С. на движение литературы было несомненным. Он разнообразен, многолик, для него характерна смена настроений. Иногда он, автор изысканных эротических стихотворений, бывал насмешливо-циничен, но порою умел говорить о любви с возвышенной печалью. Таковы мучительно-трогательные стихи об утрате возлюбленной: «Но здешняя страна наполнилася ею И оттого полна вся горестью моею…» Наследие С. огромно. Впечатляет перечень жанров: оды торжественные, оды духовные, оды разные, зачаток эпической поэмы «Димитрияды», стихотворные надписи, эпистолы, эклоги, идиллии, элегии, героиды, сонеты, баллады и рондо, стансы, мадригалы, сатиры, притчи, сказки, эпиграммы, эпитафии, песни, хоры, пародии, стихотворения, сочиненные по разным поводам, драмы в стихах (и трагедии и комедии) и, наконец, — переводы (порою превосходные).
Пора признать, что у С. случались замечательные удачи чуть ли не в каждом из перечисленных жанров, что некоторые его стихи, в том числе забытые и недооцененные, исполнены живого чувства. Он не только обогатил русскую поэзию новыми ритмами и заимствованными в Европе твердыми формами, но и предвосхитил интонации будущих поэтов. Стоит обратить внимание на великолепное, почему-то потерявшееся в сборниках и не попавшее в прежние антологии поэзии XVIII столетия, стихотворение о соперничестве охотничьих собак «Не пастух в свирель играет…» Как отзываются заключительные строки «Только что дала природа, То Фортуна отняла» с концовкой лермонтовских стихов «Время сердцу быть в покое…»: «Что природа съединила, А судьба их развела». И ведь Лермонтов заимствовал не только размер и интонацию, но и самую мысль С. Другое дело, что сумароковские строчки меланхолически-назидательные, а лермонтовские — неподдельно трагичны… Звучание сумароковской лирики воскресает в стихах и некоторых поэтов XX века (например, у Кузмина, акмеистов).
* * *
Благополучны дни
Нашими временами;
Веселы мы одни,
Хоть нет и женщин с нами:
Честности здесь уставы,
Злобе, вражде конец,
Ищем единой славы
От чистоты сердец.
Гордость, источник бед,
Распрей и нам не приводит,
Споров меж нами нет,
Брать нам и в ум не входит;
Дружба, твои успехи
Увеселяют нас;
Вот наши все утехи,
Благословен сей час.
Мы о делах чужих
Держко не рассуждаем
И во словах своих
Света не повреждаем;
Все тако человеки
Должны себя явить,
Мы золотые веки
Тщимся возобновить.
Ты нас, любовь, прости,
Нимфы твои прекрасны
Стрелы свои внести
В наши пиры не властны;
Ты утех не умножишь
В братстве у нас, любовь,
Только лишь востревожишь
Ревностью дружню кровь.
Только не верь тому,
Что мы твои злодеи:
Сродны ли те уму,
Чистым сердцам затеи?
Мы, приобщая мира
Сладости дар себе,
Только пойдем из пира
Подданы все тебе
1730-е годы
Жуки и пчелы
Прибаску
Сложу
И скажку
Скажу
Невежи Жýки
Вползли в науки
И стали патоку Пчел делать обучать.
Пчелам не век молчать,
Что их дурачат;
Великий шум во улье начат.
Спустился к ним с Парнаса Аполлон
И Жуков он
Всех выгнал вон,
Сказал: «Друзья мои, в навоз отсель подите;
Они работают, а вы их труд ядите,
Да вы же скаредством и патоку вредите!»
1752 (?)
Сонет
Когда вступил я в свет, вступив в него, вопил,
Как рос, в младенчестве, влекомый к добру нраву,
Со плачем пременял младенческу забаву.
Растя, быв отроком, наукой мучим был.
Возрос, познал себя, влюблялся и любил
И часто я вкушал любовную отраву.
Я в мужестве хотел имети честь и славу,
Но тщанием тогда я их не получил.
При старости пришли честь, слава и богатство,
Но скорбь мне сделала в довольствии препятство.
Теперь приходит смерть и дух мой гонит вон.
Но как ни горестен был век мой, а стонаю,
Что скончевается сей долгий страшный сон.
Родился, жил в слезах, в слезах и умираю.
1755
Сонет
О существа состав, без образа смешенный,
Младенчик, что мою утробу бременил,
И, не родясь еще, смерть жалостно вкусил
К закрытию стыда девичества лишенной!
О ты, несчастный плох, любовью сотворенный!
Тебя посеял грех, и грех и погубил.
Вещь бедная, что жар любви производил!
Дар чести, горестно на жертву принесенный!
Я вижу в жалобах тебя и во слезах.
Не воображайся ты толь живо мне в глазах,
Чтоб меньше беспокойств я, плачуща, имела.
То два мучителя старались учинить:
Любовь, сразивши честь, тебе дать жизнь велела,
А честь, сразив любовь, велела умертвить.
1755
* * *
Летите, мои вздохи, вы к той, кого люблю,
И горесть опишите, скажите, как терплю;
Останьтесь в ея сердце, смягчите гордый взгляд
И после прилетите опять ко мне назад;
Но только принесите приятную мне весть,
Скажите, что еще мне любить надежда есть.
Я нрав такой имею, чтоб долго не вздыхать,
Хороших в свете много, другую льзя сыскать.
1755
* * *
Негде, в маленьком леску,
При потоках речки,
Что бежала по песку,
Стереглись овечки.
Там пастушка с пастухом
На брегу была крутом,
И в струях мелких вод с ним она плескалась
Зацепила за траву,
Я не знаю точно,
Как упала в мураву,
Вправду иль нарочно.
Пастух ее подымал,
Да и сам туда ж упал,
И в траве он щекотал девку без разбору.
«Не шути так, молодец, —
Девка говорила, —
Дай мне встать пасти овец, —
Много раз твердила, —
Не шути так, молодец,
Дай мне встать пасти овец;
Не шути, не шути, дай мне пасти стадо».
«Закричу», — стращает вслух.
Дерзкий не внимает
Никаких речей пастух,
Только обнимает.
А пастушка не кричит,
Хоть стращает, да молчит.
Для чего же не кричит, я того не знаю.
И что сделалось потом,
И того не знаю,
Я не много при таком
Деле примечаю;
Только эхо по реке
Отвечало вдалеке:
Ай, ай, ай! — знать, они дралися.
1755
Эпитафия
Прохожий! Обща всем живущим часть моя:
Что ты, и я то был; тут будешь то, что я.
<1755>
Эпиграмма
Милон на многи дни с женою разлучился,
Однако к ней еще проститься возвратился.
Она не чаяла при горести своей,
Что возвратится он опять так скоро к ней,
Хотя ей три часа казались за неделю,
И от тоски взяла другого на постелю.
Увидя гостя с ней, приезжий обомлел.
Жена вскричала: «Что ты, муж, оторопел?
Будь господин страстей и овладей собою;
Я тело только с ним, душа моя с тобою».
1756
Эпиграмма
Нагнала бабушка пред свадьбой внучке скуку,
Рассказывая ей про свадебну науку.
Твердила: «Вытерпи, что ночь ни приключит.
Тебя опричь меня, мою любезну внуку,
При случае таком никто не поучит».
А внучка мыслила, целуя бабку в руку:
«Уж эту, бабушка, я вытерпела муку!»
1759
Эпиграмма
Судьи приказных дел у нас не помечали,
Дьяки сей дар писать и взятки брать нашли,
Писать и брать они дворянство обучали,
Но мы учителей далеко превзошли!
<1759>
Эпиграмма
Танцовщик! Ты богат. Профессор! Ты убог.
Конечно, голова в почтеньи меньше ног.
1759
Апреля первое число
Апреля в первый день обман,
Забава общая в народе,
На выдумки лукавить дан,
Нагая правда в нем не в моде,
На все обманом заросло
Апреля в первое число.
Одни шлют радостную весть,
Друзей к досаде утешают,
Другие лгут и чем ни есть
Друзей к досаде устрашают.
Лукавство враки принесло
Апреля в первое число.
На что сей только день один
Обмана праздником уставлен?
Без самых малых он причин
Излишне столько препрославен,
Весь год такое ремесло,
Так целый год сие число.
1759
Справка
Запрос
Потребна в протокол порядочная справка,
Имеет в оном быть казенный интерес,
Понеже выпала казенная булавка;
Какой по описи булавки оной вес,
Железо или медь в булавке той пропала,
В котором именно году она упала,
В котором месяце, которого числа.
Которым и часом, которою минутой,
Казенный был ущерб булавки помянутой?
Ответ
Я знаю только то, что ты глупяй осла.
1759
Песенка
Савушка грешен,
Савва повешен.
Савушка, Сава!
Где твоя слава?
Больше не падки
Мысли на взятки.
Савушка, Сава!
Где твоя слава?
Где делись цуки,
Деньги и крюки?
Савушка, Сава!
Где твоя слава?
Пруд в вертограде,
Сава во аде.
Савушка, Сава!
Где твоя слава?
1760
Коловратность
Собака Кошку съела,
Собаку съел Медведь,
Медведя — зевом — Лев принудил умереть,
Сразити Льва рука Охотничья умела,
Охотника ужалила Змея,
Змею загрызла Кошка.
Сия
Вкруг около дорожка,
А мысль моя,
И видно нам неоднократно,
Что всё на свете коловратно.
1762
Ода на суету мира
Среди игры, среди забавы,
Среди благополучных дней,
Среди богатства, чести, славы
И в полной радости своей,
Что все сие, как дым, преходит,
Природа к смерти нас приводит,
Воспоминай, о человек!
Умрешь, хоть смерти ненавидишь,
И все, что ты теперь ни видишь,
Исчезнет от тебя навек.
Покинешь матернюю утробу —
Твой первый глас есть горький стон,
И, исходя отсель ко гробу,
Исходишь ты, стеня, и вон;
Предписано то смертных части,
Чтоб ты прошел беды, напасти
И разны мира суеты,
Вкусил бы горесть ты и сладость,
Печаль, утеху, грусть и радость
И все бы то окончил ты.
Во всем на свете сем премена,
И все непостоянно в нем,
И все составлено из тлена:
Не зрим мы твердости ни в чем;
Пременой естество играет,
Оно дарует, отбирает;
Свет — только образ колеса.
Не грянет гром, и ветр не дохнет,
Земля падет, вода иссохнет,
И разрушатся небеса.
Зри, как животных гибнут роды,
На собственный свой род воззри,
Воззри на красоты природы
И коловратность разбери:
Зимой луга покрыты снегом,
Река спрягается со брегом,
Творя из струй крепчайший мост;
Прекрасны, благовонны розы
Едины оставляют лозы
И обнаженный только грозд.
Почтем мы жизнь и свет мечтою;
Что мы ни делаем, то сон,
Живем, родимся с суетою,
Из света с ней выходим вон,
Достигнем роскоши, забавы,
Великолепия и славы,
Пройдем печаль, досаду, страх,
Достигнем крайнего богатсова,
Преодолеем все препятства
И после превратимся в прах.
Умерим мы страстей пыланье;
О чем излишне нам тужить?
Оставим лишнее желанье;
Не вечно нам на свете жить.
От смерти убежать не можно,
Умрети смертным неотложно
И свет покинуть навсегда.
На свете жизни нет миляе.
И нет на свете смерти зляе, —
Но смерть — последняя беда.
1763
Кулашный бой
На что кулашный бой?
За что у сих людей война между собой?
За это ремесло к чему бойцы берутся?
За что они дерутся?
За что?
Великой тайны сей не ведает никто,
Ни сами рыцари, которые воюют,
Друг друга кои под бока
И в нос и в рыло суют,
Куда ни попадет рука,
Посредством кулака
Расквашивают губы
И выбивают зубы.
Каких вы, зрители, здесь ищете утех,
Где только варварство — позорища успех?
1760-е годы
Ось и Бык
В лесу воспитанная с негой,
Под тяжкой трется Ось телегой
И, неподмазанна, кричит.
А Бык, который то везет, везя молчит,
Изображает Ось господчика мне нежна,
Который держит худо счет,
По-русски — мот,
А Бык — крестьянина прилежна.
Страдает от долгов обремененный мот,
А этого не воспомянет,
Что пахарь, изливая пот,
Трудится и тягло ему на карты тянет.
1769
* * *
Если девушки метрессы,
Бросим мудрости умы;
Если девушки тигрессы,
Будем тигры так и мы.
Как любиться в жизни сладко,
Ревновать толико гадко,
Только крив ревнивых путь,
Их нетрудно обмануть.
У муринов в государстве
Жаркий обладает юг.
Жар любви во всяком царстве,
Любится земной весь круг.
?
* * *
Прости, моя любезная, мой свет, прости,
Мне сказано назавтрее в поход ийти;
Не ведомо мне то, увижусь ли с тобой,
Ин ты хотя в последний раз побудь со мной.
Покинь тоску, иль смертный рок меня унес?
Не плачь о мне, прекрасная, не трать ты слез.
Имей на мысли то к отраде ты себе,
Что я оттоль с победою приду к тебе.
Когда умру, умру я там с ружьем в руках,
Разя и защищаяся, не знав, что страх;
Услышишь ты, что я не робок в поле был,
Дрался с такой горячностью, с какой любил.
Вот трубка, пусть достанется тебе она!
Вот мой стакан, наполненный еще вина;
Для всех своих красот ты выпей из него,
И будь ко мне наследницей лишь ты его.
А если алебарду заслужу я там,
С такой явлюся радостью к твои глазам!
В подарок принесу я шиты башмаки,
Манжеты, опахало, щегольски чулки.
1770
Последний жизни час
Я тленный мой состав расстроенный днесь рушу.
Земля, устроив плоть, отъемлет плоть мою,
А, от небес прияв во тленно тело душу,
Я душу небесам обратно отдаю.
1773
* * *
Уже ушли от нас играния и смехи…
Предай минувшие забвению утехи!
Пусть буду только я крушиться в сей любви,
А ты в спокойствии и в радостях живи!
Мне кажется, как мы с тобою разлучились,
Что все противности на мя воополчились
И ото всех сторон, стесненный дух томя,
Случаи лютые стремятся здесь на мя
И множат сердца боль во неисцельной ране.
Так ветры шумные на гордом океане
Ревущею волной пресильно в судно бьют.
И воду с пеною в него из бездны льют.
1774
* * *
Не пастух в свирель играет,
Сидя при речных струях.
Не пастух овец сгоняет
На прекрасных сих лугах.
Их свирели не пронзают
Тихим гласом воздух так —
Трубят в роги и взывают
Здесь охотники собак.
Там кустами украсúлся
Берег чистого ключа;
Тут охотник устремился
Возбудить зверей, крича.
В остров гончих псов кидает,
Тщится зайца выгнать вон.
Тут-то громко испускает
Эхо о Нарциссе стон.
Вдруг не стало больше крика,
Резвый заяц поднялся.
Зачинается музыка
Гончих псов, в кустах глася.
Смельства робкий зверь прибавил
Иль от страха обомлел —
Заяц остров свой оставил,
В чисто поле полетел.
Чистым полем ноги смелы
Унести его хотят.
Псы борзые так, как стрелы,
За врагом своим летят.
Ото всех он удалился
Неприятелей своих,
Лишь Меламп за ним катился,
И Сильваж вблизи из них.
И Меламп уж остается
От Сильважа назади.
С зайцем вравне он несется,
Стал у зайца впереди.
Повратил его, с ним мчится
Изо всех обратно сил.
Как опять Меламп ни тщится,
Он Мелампа опредил.
Ввергся заяц устремленный
В весь за ним бежащий полк.
Тут надежды бы лишенный
Задрожал и лютый волк.
Тут Дриопа подхватила,
А Хелапс его поймал,
Чтоб гортань его сразила,
Коль Сильваж бы не угнал.
Бедный ты, Сильваж, трудился,
Зайца ты один сманил.
А Хелопс вдали тащился,
Да и добычь получил.
Хоть от доброго завода
Часть тебя произвела,
Только что дала природа,
То Фортуна отняла.
Опубликовано в 1781 г.
