Felix_Mendelssohn-w.jpg
Я мало знал тогда о Рахманинове. Его музыку — эмигранта, «не понявшего революции», было разрешено исполнять только после того, как композитор направил денежные сборы от нескольких своих американских концертов в фонд Красной Армии во время войны. Исполнялась она не часто, а уж о том, чтобы повесить портрет Рахманинова рядом с другими композиторами-классиками, не могло быть и речи.
Перед концертом я рассматривал изображения гениев музыки справа от сцены, над ложами балкона. Моцарт в белом парике походил на женщину. Вагнер в черном берете глядел тяжело и мрачно. А вот облик Мендельсона неизменно притягивал мое внимание. Возможно потому, что в зале висела копия с портрета, автор которого сумел передать одухотворенное благородство великого маэстро. У меня и сейчас на памяти броская цитата, упомянутая мамой перед концертом: «Мендельсон — величайший музыкальный гений, явившийся миру после Моцарта». Высказывание принадлежало, как ни странно, Рихарду Вагнеру, возненавидевшему Мендельсона, как я узнал много лет спустя, за его еврейство.
Улучшенный вариант юного Моцарта
Впрочем, задолго до Вагнера сравнения с Моцартом удостоил Мендельсона величайший поэт той эпохи Иоганн Вольфганг Гёте. Ему, своему старинному другу, поведал о талантах учеников-вундеркиндов Феликса и Фанни Мендельсон их наставник Карл Зельцер, причем долгое время предпочтение отдавалось Фанни, которая была старше Феликса на несколько лет и как бы созрела для выхода на публику. Увы, музыкально одаренных женщин в ту пору серьезно не воспринимали, поэтому на праздничный «турнир талантов» к Гёте в Веймар в ноябре 1821 года Зельцер повез одного 12-летнего Феликса.
Mendelssohn_Bartholdy_1821 w.jpg
На концерте в Веймаре Феликсу предложили для начала сымпровизировать на незнакомую тему. Вундеркинд медленно повторил тему дважды, а потом в бурном темпе перешел к сложнейшим вариациям, закончив свою фантазию бравурным аккордом. Во втором туре испытания ему выпал жребий: по просьбе Гёте сыграть менуэт, и, словно угадав желание хозяина, мальчик исполнил его любимый, лёгкий и пленительный менуэт из «Дон Жуана» Моцарта. Потом его попросили передать на рояле звучание различных инструментов, и юный гений воспроизвел оркестровые эффекты из увертюры к «Свадьбе Фигаро» так, что маститый музыкальный критик Людвиг Рельштаб (Ludwig Rellstab) исторг признание: «Я получил от его игры на фортепиано больше удовольствия, чем от целого оркестра».
В третьем туре Гёте показал Феликсу две нотные рукописи. Первая принадлежала Моцарту и была четко записана гусиным пером, так что Мендельсону не составило большого труда сыграть это произведение с листа. Зато в другом автографе нотные знаки были едва различимы, будто кто-то, говоря словами Рельштаба, «писал их метелкой и стирал чернила рукавом». Этим «кто-то» являлся Бетховен, некогда сочинивший данную песню на стихи Гёте в его присутствии. Феликс зорко всматривался в каракули, будто расшифровывал иероглифы, а затем без единой запинки проиграл всю песню от начала до конца.
Кульминацией стал состоявшийся на следующий день концерт, где Феликс играл уже собственные сочинения. По его окончании Гёте произнес: «Импровизационный блеск и игра с листа сего маленького человечка граничат с чудом. Мне трудно поверить, что такое возможно в столь нежном возрасте». «Но ведь вы слышали семилетнего Моцарта во Франкфурте?!» — воскликнул Зельцер. «В том-то и дело, — ответил престарелый поэт. — Мне в ту пору едва исполнилось двенадцать, и меня, как и всех присутствовавших, поразили его дарования. Только ведь показанные вашим учеником исполнительские навыки имеют такое же отношение к Моцарту тех лет, как речь высокообразованного мужа к лепету ребенка».
Музыкальные критики согласились, что сочиненный Феликсом Мендельсоном Фортепианный квартет ре-минор содержит «больше оригинальных идей, нежели написанная в том же возрасте музыка Моцарта». А когда Зельцер поручился, что Феликс сочинил квартет самостоятельно, без всякой посторонней помощи, они вынесли вердикт: «Феликс Мендельсон есть улучшенный вариант юного Моцарта».
Отметим попутно, что мальчик был не только феноменально талантлив, но и неотразимо красив. Об этом свидетельствует запись в дневнике Вильгельма Кюхельбекера, побывавшего в 1820 году на концерте в Берлине, где 11-летний Феликс пел вместе с другими солистами «Реквием» Моцарта. Никогда ранее, записал лицейский друг Пушкина, ему не доводилось видеть столь красивого юношу, с сияющими глазами, словно предвещающими будущие победы, и с голосом, в котором резонировала его душа, чувствующая и знающая много больше, чем души его сверстников. К счастью, сохранился портрет Мендельсона-подростка, написанный Карлом Бегасом в 1821 году, он явно объясняет восторги Кюхельбекера.
Тут я легко предвижу возражение читателя: что ж, в 12-летнем возрасте Мендельсон, пожалуй, и превзошёл Моцарта ранней зрелостью таланта, зато по сумме всех творческих достижений далеко ему уступает. Согласен, пусть не особо далеко, но уступает. На то есть причина — это невероятная разносторонность талантов Мендельсона. Если Моцарт предстаёт в искусстве однолюбом, плененным музыкой без остатка, Феликс Мендельсон являлся поистине человеком эпохи Возрождения, пленником многих искусств и наук — поэтом, художником, математиком, лингвистом. Он знал в совершенстве пять европейских языков, свободно читал по латыни и переводил стихи с древнегреческого, да еще писал трактаты по философии и теологии. Надо ли говорить, что при такой разносторонности его нередко заносило в сторону от сочинения музыки. В Швейцарии, например, пораженный Альпами, он почти не подходил к роялю, зато днями напролёт писал пейзажи с натуры. Один из его рисунков приведен ниже.
Мастер на все руки
Да и в музыке он преуспел как мастер на все руки: виртуозно играл на рояле, скрипке, альте, органе, считался лучшим дирижером своего времени, сумевшим возродить и осовременить — в смысле инструментовки — забытые произведения Баха и Шуберта. И прежде всего величайшее из творений Баха — «Страсти по Матфею», до него не исполнявшееся в течение ста лет. По этому случаю двадцатилетний Феликс с иронией отмечал в письме к Фанни: «Подумать только, что молодой еврей смог возвратить народу величайшую христианскую музыку!» Здесь необходимо отметить, что так же, как и его отец, состоятельный банкир Авраам Мендельсон, вынужденно взявший вторую фамилию — Бартольди, Феликс был крещен в детстве и принял лютеранство в 16-летнем возрасте, что не помешало ему проявлять живой интерес к трудам своего деда, великого еврейского философа. Наконец, Мендельсон прославился как выдающийся организатор, основавший первую в Германии консерваторию, и педагог, воспитавший множество талантливых учеников. Притом что прожил он на свете всего 38 лет — лишь немногим дольше Моцарта.
В детстве и юности композитор писал невероятно легко и быстро. Шутка ли — за три года, с 11 до 14 лет, он написал около ста произведений, среди них 12 симфоний для струнных инструментов, шесть фортепианных сонат и опера. Первейшим ценителем его сочинений, прежде всех педагогов и критиков, оказывалась сестра Фанни, его Минерва (Минерва, напомню, — богиня мудрости у римлян). Всю жизнь Феликс и Фанни резонировали на одной творческой волне, и при всяком существенном событии, будь то день рождения, помолвка, пусть даже болезнь, посвящали друг другу вновь написанную музыкальную пьесу, стих или рисунок.
Долгое время Фанни противилась идее брата представить ее сочинения публике, а когда, наконец, решилась и дала Феликсу согласие издать несколько ее песен, но под его именем, приключился конфуз, нашумевший в прессе. Тем вечером Феликс выступал в Букингемском дворце, и надо же было так случиться, что королева Виктория пожелала лично исполнить полюбившуюся ей песню под аккомпанемент именитого автора. Исполнение прошло отменно, придворные устроили овацию, монархиня умилилась, как вдруг Феликс объявил, что на самом деле песню написала его сестра Фанни.
И еще о Фанни: немецкое общество того времени безусловно вознегодовало бы, если бы она, дочь состоятельного банкира, концертировала бы за плату. Но Фанни садилась за рояль исключительно «для своих», для посетителей ею же основанного в особняке Мендельсонов музыкального салона, и всего лишь раз — на благотворительном концерте.
Феликс же в зрелые годы помногу выступал как пианист, органист, скрипач и дирижер в лучших концертных залах Европы. Из-за выступлений музыку приходилось писать урывками. Сходным образом он прерывал сочинительство, будучи одолеваем сомнениями и всевозможными заботами, в том числе семейными. Особо в этом смысле примечателен его знаменитый Скрипичный концерт ми-минор, мое любимейшее сочинение, о котором поэтому хочется поговорить чуть подробнее. И для начала сослаться на одного из лучших скрипачей в истории музыки, австрийца Йозефа Иоахима: «У немцев есть четыре великих скрипичных концерта: Бетховена, Мендельсона, Брамса и Брука... Но для моей души истинным перлом, что называется, жемчужиной сердца является концерт Мендельсона».
Скрипичный концерт и Фердинанд Давид
В 1838 году Феликс писал скрипачу Фердинанду Давиду: «Хочу посвятить тебе скрипичный концерт. Он уже звучит у меня в голове в ми-миноре. Вводная тема не дает мне покоя!» Только представьте себе — эта божественная тема преследовала, изводила его долгие шесть лет, вплоть до завершения, наконец, всего произведения, вскоре ставшего скрипичной классикой.
С Давидом они дружили с раннего детства — родились в одном и том же гамбургском доме с разницей в один год. И особенно плодотворно продолжили сотворчество в Лейпциге, где Феликс руководил оркестром, назначив Давида концертмейстером.
Скрипичный концерт стал плодом их содружества, полного слияния композитора и скрипача, пожалуй, первого в своем роде в истории скрипичных концертов. Впоследствии другие композиторы, памятуя о грандиозном успехе Мендельсона, стали при написании концертов тесно сотрудничать со скрипачами. Чайковский, например, признавал, что без помощи скрипача Иосифа Котека, с которым он сошелся в Швейцарии, вряд ли когда закончил бы свой великолепный концерт. Кстати, Петр Ильич очень любил музыку Мендельсона и писал о «безупречно чистом стиле» его симфонических произведений.
Уезжая на гастроли или путешествуя по свету, Феликс неизменно переписывался с Давидом, испрашивая его советы о неотступно преследовавшем его концерте-наваждении. Замысел был создать произведение новаторское, непохожее ни на один из известных концертов. Скажем, все известные в то время скрипичные концерты начинались со вступления оркестра — tutti, а у Мендельсона с первого такта вступает скрипач с той самой дивной, приковывающей внимание мелодией. Во всех предыдущих концертах композиторы давали возможность солистам импровизировать во время каденции, ставя ее в конце части, перед кодой. У Мендельсона солисты обязывались играть каденцию, им самим написанную и помещенную в середине части. Наконец, Мендельсон, от нелюбви к несвоевременным аплодисментам, впервые отменил паузы между частями, соединив их органичными переходами: от быстрой первой части к медленной второй, по красоте, не уступающей его лучшим «песням без слов», и от нее — к финалу. Его примеру последовали в дальнейшем и Чайковский, и Сибелиус, и другие композиторы.
Давид, будучи и сам хорошим композитором, автором около ста произведений для скрипки, был щедр на ценные советы. Но как бы он ни подбадривал Феликса, тот медлил, тянул, откладывал работу над концертом, а между тем писал симфонии, оратории, фортепианные пьесы... По-видимому, ему никак не удавалось сохранить в заданном напряжении тот страстный эмоциональный порыв, что звучит в начальной теме. Кто знает, может быть, в конце концов, сам Бог, само Провидение разрешило его проблему, послав Мендельсону запретную большую любовь. Казалось бы, ему дано было счастье в семейной жизни, в котором судьба отказала большинству его друзей и сверстников — Шопену, Берлиозу, Листу. Возможно даже, что он никогда не изменял Сесилии, матери своих пятерых детей. Но факт остаётся: в последние годы жизни он без ума влюбился в Дженни Линд, белокурую красавицу, певицу, которую называли «шведским соловьем». Она покорила Берлин, исполняя знаменитую партию Нормы в опере Беллини, дирижировал которой Феликс.
Любовь и роковая болезнь
О силе этой любви мы можем судить по игре страстей в романсах, которые Феликс ей посвятил, в частности, в том, где пелось: «Любовью напоенные сердца / Без меры полнятся при расставании / Тоской и горечью, которым нет конца». Феликс писал Дженни: «Каждый день я думаю о тебе, и нравится тебе или нет, я мысленно разделяю с тобой все счастливые моменты. Но ты ведь того желаешь, я уверен, и ты знаешь, что у меня так будет всегда». (23 декабря 1845 г.) В начале того же года, после их совместных выступлений в Берлине, Мендельсон возобновил работу над концертом и быстро закончил его.
Из-за болезни он не смог присутствовать на премьере, о триумфальном успехе которой тотчас сообщил ему верный Давид. Обрадованный сверх всякой меры, Феликс тут же принялся за оперу «Лорелея», в которой главную партию должна была петь Дженни Линд. Надо сказать, что с операми Феликсу не везло. Первую его оперу по мотивам Дон Кихота раскритиковали за неудачное либретто. Феликс тяжело переживал эту неудачу и посвятил много времени поискам подходящих литературных произведений и либретистов. Как правило, он отвергал предлагавшиеся ему варианты, а на основе наиболее удачных текстов писал оратории. Но вот, наконец, все, вроде бы, сошлось: и либретто его вполне удовлетворило, и Дженни как нельзя лучше подходила для главной партии, и вновь на него снизошло вдохновение...
И вдруг — катастрофа, следствие рокового вмешательства лютовавшего в семейных недрах гена-убийцы... Начиная с деда Феликса, Моисея Мендельсона, «еврейского Сократа», которого и в наши дни считают одним из наиболее выдающихся еврейских мыслителей всех времен, над семейством Мендельсонов нависало проклятие. Гену таланта и даже гениальности, как это нередко бывает, в нём сопутствовал ген редкой болезни, вызывавшей скоропостижное кровоизлияние в мозг. Именно так ушли из жизни в расцвете сил и Моисей, и Фанни, и Феликс.
Он умер на вершине славы, утопая в почитании и обожании современников, и буквально весь Лейпциг, все, кто дорожил его репутацией щедро восприимчивого «города искусств», вышли хоронить Феликса Мендельсона. Если бы тем, кто, склонив головы, шагал в тот день в траурной процессии, сказали, что спустя 90 лет их потомки будут сжигать на кострах произведения Мендельсона, а сооруженный ему памятник напротив им же основанной консерватории будет варварски снесен, и на его месте новые вандалы разобьют аккуратненькую цветочную клумбу, — это показалось бы им дьявольским вымыслом, бредом сумасшедшего.
Забвение и второе рождение
Но так было. Подлую антисемитскую кампанию против Мендельсона вскоре после его смерти развязал Рихард Вагнер — лицемер Вагнер, заискивающе подписывавший письма Феликсу словами «Ваш самый искренний почитатель». И в насквозь расистском эссе «Иудаизм в музыке» он написал в своё оправдание: «Мендельсон показал нам, что еврей может обладать богатыми специфическими талантами, самой рафинированной и разнообразной культурой, острым чувством юмора, ранимым сознанием чести, но, несмотря на все эти преимущества, не в состоянии вызвать в нас тот глубинный, душой и сердцем искомый эффект, который мы ожидаем от музыки». Именно эта парадоксальная тирада Вагнера, ставшего культовым композитором-любимцем Адольфа Гитлера, явилась поводом к преданию произведений Мендельсона анафеме на его родине в тридцатые годы XX века.
Позже гонения на Мендельсона распространились и за пределы Германии. В годы антисемитских кампаний в СССР, например, раздавались голоса, что ему не место в «зале славы русского музыкального искусства». И в самом деле, в 1953 году, то есть в год смерти Сталина, портрет Мендельсона исчез из ансамбля портретов великих композиторов, где он находился с самого основания Московской Консерватории. А взамен ценители музыки получили Даргомыжского.1
К счастью для человечества, после краха гитлеризма и нескольких десятилетий вымученного забвения, интерес к творчеству и личности Феликса Мендельсона возгорелся снова, чтобы не угаснуть уже никогда. Возрожден его памятник в Лейпциге, вернулся и портрет в Московскую консерваторию, якобы, по недоразумению затерянный в ее подвалах, правда, не на прежнее почетное место, а в фойе, перед партером; опубликованы многие его забытые и посмертно восстановленные сочинения, широко востребованы исполнителями его произведения и прежде всего — неувядаемый, божественный скрипичный концерт.
Причём, не только произведения Феликса, но и Фанни, ныне причисленной к сонму выдающихся женщин-композиторов. Фанни вышла замуж за известного художника Вильгельма Гензеля, создавшего целую галерею ее портретов. Прославились со временем и двое её внуков — философ Пауль и математик Курт Гензели.
Среди подлинных вершин Феликса Мендельсона особо отметим ораторию «Илья» — по популярности ее можно поставить в один ряд с «Мессией» Генделя. Сам автор так писал о своем герое: «Мне Илья представляется истинным пророком — из тех, что так пригодились бы нам сейчас, — сильным, страстным, гневным, печальным, даже недобрым, когда вступает в схватку с придворным сбродом и всем нашим порочным миром».
Это видение, облеченное в страстную, непокорную музыку Мендельсона, успешно противостояло в те же 1930-е годы выпадам фашистского отребья, прихватившего «к ноге» почти всю Западную Европу. Яркий, запоминающийся пример несгибаемого сопротивления потоку агрессивной пошлости — его «Сон в летнюю ночь», среди перлов которого есть и «Свадебный марш»: он наверняка звучал при вашем, читатель, венчании или регистрации брака. Так вот, шекспировская постановка в обрамлении музыкальных номеров Мендельсона пользовалась в Берлине 1934-го года таким шумным успехом, что фюреры от музыки не решились снять её с репертуара. Прибегнув к обходному маневру, они просили Рихарда Штрауса и других ещё оставшихся в Германии крупных композиторов написать для неё новое сопровождение взамен музыки Мендельсона. И нарвались на решительный отказ — возможно, немецкие композиторы побоялись мистического гнева автора «Ильи».
Да, в музыке Мендельсона, как и в музыке Моцарта, есть трагедийные, мрачные, обреченно-«пророческие» мотивы. Но давайте же, как призывал Александр Блок, «простим угрюмство — разве это / сокрытый двигатель его? / Он весь — дитя добра и света, / он весь — свободы торжество!» И миллионы людей помнят Феликса Мендельсона прежде всего за его светлую музыку, вызывающую добрые чувства.
1 Артур Штильман «О Еврействе в музыке», сетевой журнал «Заметки по еврейской истории», декабрь 2006 г.
Добавить комментарий