«Время Ч». Беседа с Григорием Брускиным

У художника и скульптора Гриши Брускина биография одновременно типичная и уникальная. Типичная тем, что практически всем талантливым людям его профессии в годы сравнительно исторически недалекие приходилось на себе испытывать, что такое вырываться из рамок официально поощряемого искусства, угодного властям. Шаг вправо, шаг влево от прокрустова ложа социалистического реализма — и тебя отлучают от выставок, тебе чинят немыслимые препоны, тебя замалчивают и вообще закрывают выход в свет. Уникальная потому, что время очень жесткий, даже жестокий критик. Очень много художников, писателей, как мне кажется, проявляли в трудных обстоятельствах твердость характера и были верны своему призванию, а потом, когда пришли иные времена, когда настала полная свобода творчества, растерялись, не смогли этой свободой воспользоваться. Это очень редкая черта, думается, когда человек способен меняться, все время искать то, что вчера ему еще было недоступно и, может быть, неведомо, и постоянно удивлять и других, и себя, возможно, новым взглядом на жизнь и новым поиском. Кроме сложившейся репутации в художнике должна быть, мне думается, и еще способность удивлять. Вроде найдено свое, присущее только тебе, а потом все равно твое творчество для других в чем-то неожиданно. Встретился с таким мастером снова в выставочном зале, вроде бы, знаешь его. И все равно удивляешься. Для меня лично, человека далекого от искусства, главное в Грише Брускине вот это: неожиданность, новые грани, новые повороты, новые ракурсы. Хотя каждому почитателю его творчества, наверное, он интересен по-своему. И как художник, и как писатель. Подписывает он картины «Гриша Брускин». Это же имя на обложках его книг, очень своеобразных и ни на что не похожих. Но на этот раз речь шла только о картинах и скульп­турах.

Вот уже много лет он живет в Нью-Йорке, ездит по всему миру, его произведения можно увидеть во многих прославленных музеях мира.

Впервые я услышал о Грише Брускине во времена довольно далекие. Помню даже год — 1988-й. В Москве состоялся аукцион «Сотбис», и очень широко тогда в кулуарах художественных и журналистских обсуждался совершенно невероятный для тех времен случай. Одна из работ Гриши Брускина, «Фундаментальный лексикон», была продана за ошеломляющую для того времени сумму — более 400 тысяч долларов, а все его произведения вместе взятые — их было пять или шесть — ушли почти за миллион долларов. Согласитесь, что это впечатляет. Вот тогда и пришло к Грише первое признание.

 

Гриша Брускин: Было это в горбачевские времена. Подул свежий воздух, начались перемены. Аукционный дом «Сотбис» устроил торги в СССР впервые за всю историю страны. Продавалось искусство русского авангарда и современное искусство. Эксперты из аукциона приехали в Москву, прошлись по мастерским, изучили те редкие публикации, которые были на Западе о русском неофициальном искусстве, выбрали художников, пригласили в столицу известных коллекционеров. Все это было устроено в так называемом Хаммеровском центре. И то, что произошло, было полной неожиданностью как для устроителей выставки и художников, так и для советских бюрократов. Так как советская действительность была несовместима с произошедшим. Получилось, что я оказался в центре событий, поскольку мои картины достигли самых высоких цен на аукционе. Я чувствовал себя кем-то вроде Золушки из сказки Шарля Перро.

Михаил Бузукашвили:У вас после этого было множество выставок за многие-многие годы. Несколько слов о последних. Одна из них была в завершающие дни ушедшего 2012 года в Москве. Приблизительно в это же время вы получили престижную премию Кандинского за проект «Время Ч». Расскажите, пожалуйста, об этих событиях.

Г.Брускин: Премия Кандинского основана частным фондом «Артхроника» и действительно считается в России в изобразительном искусстве самой престижной и самой желанной. Присуждается она международным жюри, в состав которого входят известные директора музеев, кураторы, критики и историки искусства со всего мира. Каждые четыре года происходит ротация, и жюри обновляется. Среди людей, которые решают, кому дать премию, побывали очень знаменитые и уважаемые в художественном мире авторитеты. Над проектом «Время Ч», за который получил премию, я работал последние четыре года. Для меня это очень важное произведение. Эдакий магнум-опус. Работа посвящена образу врага и состоит примерно из 80 скульп­тур. Задачей было проанализировать (с художественной, а не с научной точки зрения) — как образуется миф о враге, каким образом это понятие функционирует в обществе, в нашем сознании. Враг, против которого мы воюем, враг рода человеческого Сатана, смерть как враг, время как враг, враг в нашем подсознании и так далее. Каждая скульптура представляет собой некую метафору. «Время Ч» это притча о враге во всех его смыслах.

Проект экспонировался как театр застывших декораций. Идея подобного театра родилась еще в прошлые века. Зрители приходили в театр без актеров. И взирали на то, как одни декорации сменялись другими, фантазируя при этом по поводу того, что среди этих декораций могло бы произойти. Приблизительно такой метафизический театр был выстроен мною на выставке, которая предшествовала вручению премии Кандинского. Экспозиция была в сравнительно новом музее в центре Москвы на Остоженке, который называется Мультимедиа Арт музей (бывший музей фотографии). Там были построены сцена и трибуна. Люди рассаживались, созерцали и комментировали произведения на сцене.

М.Бузукашвили:А что демонстрируется на проходящей в настоящее время вашей выставке в Вашингтоне?

Г.Брускин:В Вашингтоне в музее Американского университета я показываю три проекта. Один из них — вариант проекта «Время Ч», о котором я только что рассказывал. Другая работа называется «Коллекция археолога» и представляет собой взгляд будущего археолога на древнюю советскую цивилизацию. У третьего произведения название Aqua Sicca или «Сухая Вода». Сюжет заимствован из советского плаката по гражданской обороне. Это палатка в разрезе, внутри которой изображены солдаты, сидящие на скамейках. Я сравниваю военную палатку с Платоновой пещерой. Для Платона пещера представляет собой чувственный мир, в котором живут люди. Подобно узникам пещеры, они полагают, что благодаря органам чувств познают истинную реальность. Однако такая жизнь — всего лишь иллюзия. От истинного мира идей до них доходят только смутные тени.

Я как бы беру на себя роль мага былых времен: проникаю в суть вещей и помогаю узникам пещеры презреть человеческую часть своего естества, выйти за пределы микрокосма своего узилища и в надежде «стяжать жизнь с небес» пуститься в мистическое путешествие, чтобы, пройдя через все превратности подобного вояжа, познать в конце пути истинный свет и истинную реальность. Я использую «мутное стекло» линзы фотокамеры, чтобы отра­зить подобное, невидимое миру путешествие.

М.Бузукашвили:Ваши работы можно увидеть во множестве музеев десятков стран мира — в США, Южной Америке, Европе, в Израиле, в России. Работы ваши хранятся в частных коллекциях во многих странах. Когда-то вас в СССР не хотели признавать. Теперь во многих российских музеях находятся ваши картины и скульптуры. Помню, как тепло говорила о вас и вашем творчестве Ирина Александровна Антонова, много лет возглавляющая Московский музей изобразительных искусств имени Пушкина. Недавно она отмечала свое 90-летие. Просто потрясающая энергия у этой влюбленной в свое дело женщины, которая совершенствовала музей в течении десятилетий. Я был там последний раз несколько месяцев назад, музей преобразился, очень много сделано для того, чтобы полнее и ярче донести до посетителей достоинства совершенно замечательного собрания.

Г.Брускин: Я с огромным уважением отношусь к Ирине Александровне Антоновой и считаю, что эта женщина — народное достояние страны. Совершеннейший феномен: выглядит совсем молодой, энергичной. Когда говорит об искусстве, глаза горят. У нее великие планы. И, соответственно, уровень музея очень высок, потому что директор предан искусству. Вся жизнь Ирины Александровны — служение великому музейному делу. Государственный музей изобразительных искусств имени Пушкина — это настоящая цитадель мирового искусства в Москве.

М.Бузукашвили:Вы пытались подсчитать количество ваших выставок, которые организовывались в разных странах? Я имею в виду и персональные выставки, и тематические за многие годы вашей деятельности. Какие из экспозиций особо греют ваше сердце?

Г.Брускин:Конечно, я не подсчитывал. Есть люди, которые склонны ко всяческим подсчетам и учетам, но это не в моей натуре. Я даже никогда не задумывался над этим.

Любимые выставки? Безусловно — последняя выставка «Время Ч» в Мультимедиа Арт музее в Москве. Она была замечательно сделана. Я испытывал удовольствие и творческое удовлетворение, работая с директором Ольгой Свибловой и великолепной высоко профессиональной командой музея. Это памятная экспозиция.

Вспоминаю три свои персональные выставки в упомянутом Музее изобразительных искусств имени Пушкина. Среди них любимой была выставка гигантской шпалеры «Алефбет». Выставка состоялась в основном здании в одном из самых великолепных помещений музея: в так называемом Белом зале. В далекие времена нас детьми приводили в этот музей как в священный храм. В Белом зале демонстрировались шедевры, которые привозили в Москву из знаменитых музеев мира. Честно говоря, я испытывал даже некоторый трепет от того, что мои работы демонстрировались в этом, я бы сказал, «сакральном» пространстве.

И напоследок я упомянул бы экспозицию моего произведения Leben Uber Alles или «Жизнь превыше всего» в реконструированном Рейхстаге в Берлине.

М.Бузукашвили:Мы с вами живем в Нью-Йорке. Я не знаю, сколько в столице мира, как называют этот город, художников, но слышал, что речь идет о многих десятках тысяч. И так же много их в мировых крупных центрах искусства. Что нужно иметь за душой и за сердцем и под шляпой, какими способностями надо обладать, чтобы выделиться на фоне этой гигантской массы, обратить на себя внимание, стать известным? Какие качества надо иметь?

Г.Брускин: У меня нет рецептов. Я думаю, чтобы стать художником, надо, прежде всего, этого очень хотеть. И иметь что сказать, потому что художественное произведение это в первую очередь сообщение. Сообщение должно быть значительным. Художник обязан быть оригинален. С моей точки зрения, искусство для художника — это способ проживать жизни. Это и есть жизнь. Жизнь в искусстве.

Да, действительно, художников много, слишком много. И, вероятно, можно сказать, что художник от художника отличается так же, как, скажем, собака от слона. Все разные, у всех разные цели и разная планка. Я полагаю, что художник это человек, который без творчества не может жить, у которого другая, иная жизнь отменена ради жизни в искусстве. Это человек, который создает, назовем это старомодно «новое прекрасное», после чего и благодаря чему окружающая жизнь для людей становится богаче. Когда смотрят на окружающий нас мир и говорят: «ну это как у Эль Греко», или: «чистый Ионеско», или: «кафкианская ситуация...» Когда мы видим мир богаче и интереснее благодаря Микеланджело и Леонардо да Винчи... Я думаю, что это важнейшая функция искусства. Недаром художника называют творцом так же, как Бога. Художник тоже творит мир. Или, скажем, проявляет мир, созданный Господом.

М.Бузукашвили:Что значит быть в наше время «оригинальным»? Это слово употребляется в разных смыслах в зависимости от контекста, порою весьма иронически. Работать в манере того же Эль Греко сейчас значит вовсе не быть оригинальным. Есть ли такое направление в искусстве сейчас, которое потенциально имеет перспективы?

Г.Брускин:Предсказать что-нибудь на будущее очень трудно. Я не Сивилла, не волшебник и не колдун. Будущее мы можем попытаться как-то предвидеть, но оно неизвестно, на то оно и будущее. Самое неинтересное, серое и бездарное — это попытка сделать как у Эль Греко или как у Пикассо. Дежавю больше всего раздражает. Маяковский когда-то иронизировал по этому поводу: «Не делайте под Маяковского, а делайте под себя». Искусство изменяется вместе со временем, и художник не может войти в ту самую воду, которая уже давно протекла и растворилась в прошлом. Искусство не терпит повторения. Искусство соответствует времени и выражает это время.

М.Бузукашвили:Мы здесь упоминали Эль Греко, одного из моих самых любимых художников. На меня потрясающее впечатление произвели его гениальные работы в небольшом помещении большого замка Тавера в Толедо. Тавера — бывший госпиталь для бедных. Сейчас это хранилище шедевров. Открытого доступа туда нет, но делаются исключения. Принадлежит это очень богатой и доброй семье, которой я благодарен за то, что мне была предоставлена возможность познакомиться с шедеврами Эль Греко. И все время я испытывал чувство неловкости. Если бы эти произведения были представлены в музее Прадо, около них толпился бы народ. А здесь нас было всего двое. И стали мне в душу вкрадываться разные греховные мысли. А могут ли люди, даже добрые и хорошие, владеть такими сокровищами? Может ли им принадлежать право на Эль Греко? Я понимаю, что с точки зрения юридической, я порю абсолютную чушь. Существует частная собственность. С замками и самолетами все понятно, а насчет Эль Греко у меня возникают разные глупые и юридически крамольные вопросы. Ведь кроме законов юридических, существуют и законы этические. Этично ли отдельным людям иметь монополию на то, что принадлежит всему человечеству? Можно ли владеть произведениями Эль Греко?

Представьте себе, что кто-то из заказывающих сонату Моцарту или Бетховену слушал бы ее сам и не давал слушать другим. Я повторяю, что с точки зрения закона я неправ, но верю, что права частной собственности не могут быть беспредельными. Взять хотя бы вас. Я могу посмотреть ваши работы в музеях и на выставках. Но их очень много в частных коллекциях. Вот, скажем, у неведомой мне королевы Софии в Испании. Я весьма сомневаюсь, что королева позволит мне ходить по ее апартаментам и смотреть произведения искусства. В Америке есть замечательная традиция. В музеях почти все великие произведения — это дар богатых людей. И имя их всегда указывается вслед за именем великого мастера. Я вовсе не хочу сказать, что это проблема такая простая и что нужно национализировать произведения всех гениев, врываться к обладателям шедевров с ружьем и насильно отнимать картины. Нет, конечно, не приписывайте мне такой экстремизм. Я просто уповаю на общественное мнение. Я очень хочу, чтобы гении принадлежали всему человечеству, а не отдельным его представителям, которые рассматривают картины и скульптуры гения как средство вложения капитала.

Г.Брускин:Действительно, бывает обидно видеть шедевры, знакомые по книгам, в частных собраниях. Я знаю немало таких коллекций и на Западе, и в России. Или, наоборот, никому незнакомые шедевры. Незнакомые, именно потому, что «частные руки» их никуда и никогда не отпускали. Конечно, обидно. Но это вопрос юридический и, я бы сказал, философский. Мы с вами не будем отменять частную собственность.

Государство и государственные музеи часто бывают недальновидны или просто не обладают средствами, чтобы приобретать произведения. Самые важные мои работы находятся в частных руках. В свое время государство этим искусством не интересовалось, да и сейчас не хватает средств для приобретений. Конечно, художник может подарить одно произведение, два произведения. Но ведь мы зарабатывает на жизнь своим искусством. Марина Цветаева когда-то хорошо сказала, что просить художника подарить свою картину, это все равно, что просить рабочего подарить свою зарплату. Совершенно верно.

Частные коллекционеры не дают на выставки произведения по разным причинам. Например, привык, мол, к этой картине, люблю ее и не хочу жить без нее три месяца. У меня предполагается в следующем году ретроспективная выставка. И собрать работы из частных коллекций не простая задача.

Но бывает, что собиратели играют и важную позитивную роль в культуре. Например, в музее Зиммерли в Нью-Джерси находится крупнейшая в мире коллекция русского нонконформистского искусства, подаренная выдающимся американским собирателем Нортоном Доджем. Мало того, что человек подарил музею коллекцию, насчитывающую более двадцати тысяч произведений, но он также построил и подарил музею здание под эту коллекцию.

Или взять русское искусство девятнадцатого века. Мы знаем его таким, какое оно есть, во многом благодаря великому коллекционеру Третьякову. Это был выдающийся человек, подвижник, который не просто собирал русское искусство, он и в какой-то мере его создавал. Потому что художники специально для Третьякова писали значительные работы. Третьяков также построил музей и подарил его стране.

М.Бузукашвили:Гриша, а кто из художников прошлого и настоящего вам ближе всего по сердцу?

Г.Брускин:Мне трудно однозначно ответить на этот вопрос. Вот, например, Паоло Учелло. Один из самых загадочных художников прошлого. Во Флоренции в галерее Уффици находится одно из любимых мною произведений — часть триптиха «Битва при Сан-Романо». Я могу часами рассматривать и каждый раз по-новому интерпретировать эту картину. Благо часто бываю во Флоренции, потому что недалеко, в небольшом городе Пистойа, находится литейная мастерская, где я отливаю свои скульптуры.

М.Бузукашвили:Я тоже очень люб­лю Паоло Учелло. И еще очень люб­лю Микеланджело. Почему я это говорю? Я вижу между ними какую-то прямую, почти мистическую преемственность. Я помню, что Учелло умер в 1475 году, а Микеланджело в этом году родился. Да, случайность, но весьма символичная и многозначительная, на мой взгляд. Есть в этом какая-то преемственность.

Г.Брускин:Безусловно. Вообще вся культура Ренессанса — это искусство преемственности и развития. Ренессанс означает возрождение. Но это возрождение не просто великой языческой античной культуры, но и возрождение древнейшего язычества как такового: астрологии, египетской магии, вавилонского оккультизма, каббалы, орфизма. Идей Гермеса Трисмегиста и Платона... Без знания и понимания этого невозможно понять Боттичелли и Микеланджело... и искусство Возрождения в целом. Но это, наверное, особая тема.

М.Бузукашвили:Так же, как и особая тема ваше книжное, писательское творчество. Так что до будущих встреч и больших вам успехов.

Г.Брускин:Спасибо.