Амур

Татьяна первой вошла в номер, да так и замерла с чемоданами в руках:

— Вот это да... Ты взгляни, какой вид! Вот это да...

Стейси тоже посмотрела в окно, но восторга не выразила:

— Ты на какой кровати спать будешь?

И тут же принялась распаковывать свой багаж. А Татьяна не могла отвести взгляд от окна, завороженная видом этой огромной, мощной реки, несущей на себе подтаявшие льдины — остатки недавнего ледохода. Противоположный низкий берег терялся в тумане, и речная ширь, казалось, уходит за горизонт.

— Мам, чего ты стоишь? Давай переоденемся и поедем.

Татьяна с трудом оторвала взгляд от реки:

— Когда мы с папой здесь останавливались четырнадцать лет назад, река была подо льдом. Середина зимы. По льду была проложена дорога...

— Ты слышишь, что я говорю? Давай поедем!

— Куда спешить? Её ещё дома нет, с работы не вернулась.

— Откуда ты знаешь? Может, она вообще не работает.

Татьяна усмехнулась наивности дочери:

— А как же, по-твоему, она живёт? Здесь ведь нет пособий для бездельников. И потом — может, она по этому адресу больше не живет. Нам обязательно нужно застать кого-нибудь дома, чтобы объяснил. Давай лучше так сделаем: спустимся сейчас в ресторан, поедим, вернёмся в номер, переоденемся и тогда поедем. Как раз будет около шести, она скорей всего вернётся с работы. Или кого-нибудь другого застанем в квартире...

Водитель попался пожилой, угрюмого вида.

— Нам на Матвеевское шоссе, — сказала Татьяна.

— Ну, — буркнул таксист и завёл мотор.

Ехали через центр города — оживлённый, нарядный. Татьяна с прошлого приезда помнила эти просторные прямые улицы, вырывающиеся в конце на речной простор. Огромные церкви с сияющими куполами...

— А эту я что-то не помню. Новая, должно быть?

— Лет пять назад построили, — проворчал водитель. — Лучше бы мост через реку, людям бы польза была...

Татьяна перевела для Стейси на английский комментарии водителя, но та явно не слушала — напряжённая, молчаливая, вся поглощённая предстоящей встречей. Последний год эта встреча стала у Стейси навязчивой идеей. "Я должна её увидеть", — повторяла она всё чаще. Зачем? Толком она объяснить не могла. "Я тогда многое пойму", — отвечала. Но что именно? Ответа не было...

Вообще за последний год характер у девочки заметно изменился: она стала замкнутая, раздражительная. Особенно это чувствовалось в её отношении к младшей сестре. Она то и дело упрекала родителей, что той разрешается всё, что ей, Стейси. запрещено. "Понятно: она вам ближе". Так Стейси ещё не говорила, но эти слова, что называется, висели в воздухе. И всё это в сопровождении постоянных просьб-жалоб-упрёков: "Я должна там побывать, я должна её увидеть, я хочу узнать...".

Татьяна и Стив, её муж, растерялись, не знали, что делать. Они были хорошие американские родители, которые читали и всерьёз принимали откровения бесчисленных педагогов, детских психиатров, социальных работников, философов, общественных деятелей, наставлявших бережно относиться к личности ребёнка, уважать его желания и требования. Иначе может произойти самое ужасное: ребёнок подумает, что его недостаточно любят... А их случай был особенно трудным: ведь Стейси усыновлённый ребёнок. И она об этом знала с самого раннего детства — опять же по совету психологов, педагогов, философов и т.д., которые категорически запрещали обманывать ребёнка и требовали говорить ему всю правду.

В конце концов, после долгих обсуждений и совещаний с психологами и специалистами по усыновлению было принято решение: в очередные весенние каникулы отвезти Стейси в Россию, в город, где она родилась и где находился детский дом, откуда её взяли Татьяна и Стив. Расчёт был простой: пусть взглянет на эту жизнь — сразу захочет домой, в Америку...

Из документов на усыновление было известно, что имя биологической матери — Черных, Галина Ивановна. Она не замужем, имя отца ребёнка указано не было, но отчество значилось Сергеевна. Новорождённую назвали Зинаидой — Зинаида Сергеевна Черных. Правильно выговорить это Стейси не могла...

Центр города остался позади, миновали аэропорт, замелькали приземистые бревенчатые дома и среди них панельные пятиэтажки. Около одной машина остановилась. "Приехали", — сказал водитель.

На третий этаж они поднялись бегом, несмотря на тяжёлые сумки с подарками. Позвонили в квартиру. Пауза казалась бесконечной. Наконец, женский голос из-за двери спросил:

— Кто там?

— Здесь живёт Галина Ивановна Черных? — Татьяна задыхалась то ли от волнения, то ли от крутой лестницы.

Дверь приоткрылась на ширину цепочки:

— Ну, я Галина Ивановна. А вы кто?

— Нам нужно поговорить с вами по делу. Очень серьёзное дело, семейное.

Внимательный глаз из-за двери оглядел пришедших, после чего дверь приоткрылась шире:

— Какое такое семейное дело? Ну, заходите.

Татьяна и Стейси оказались в маленькой квартирке. Всё сияло чистотой: пол, кружевные занавески, вышитая крестом скатерть. На кухне что-то булькало, распространяя запах покоя, уюта и благопристойности. У Татьяны несколько отлегло от сердца: в глубине души она всё время боялась увидеть какую-нибудь пьяную оторву, беспутную алкоголичку, которая рожает каждый год неизвестно от кого и рассовывает своих детей по приютам. Но Галина Ивановна явно не относилась к подобной разновидности, здесь угадывалась гораздо более сложная история...

— Надо было, наверное, снять туфли в прихожей? — спросила Татьяна.

— Ничего, ничего, я сегодня ещё пол не мыла. Так что за дело?

Она тревожно поглядывала то на одну, то на другую. Сесть им не предложила.

Много раз, ещё дома в Америке, а потом в самолёте, Татьяна обдумывала этот разговор, тщательно выверяя каждое слово, но теперь не могла вспомнить первую фразу.

— Да, важное дело... вы помните... Конечно, вы помните, пятнадцать лет назад... — пролепетала она. — Вы родили девочку... Зинаидой назвали... Отдали на усыновление в Первый детдом Индустриального района. Так вот, эта девочка, которую вы...

Татьяне показалась, что Галина Ивановна сейчас упадёт: она смертельно побледнела, зашаталась и схватилась за спинку стула. Некоторое время она беззвучно шевелила губами, потом из её нутра вырвался крик, похожий на стон:

— Зина... Зиночка моя... Господи! Зина... Я о тебе ночи напролёт думаю... Зина... Услышал Господь мои молитвы... — Она неожиданно грохнулась на колени и запричитела: — Прости меня ради Христа! Дура я была, не ведала, что делаю. Ох, как виновата... Прости ты меня, дуру проклятую! Зиночка!!!

Стейси не понимала, что всё это значит, но видеть незнакомую женщину на коленях перед собой было невыносимо, и она бросилась поднимать её на ноги. Галина Ивановна приподнялась и прильнула к девочке. И тут у Татьяны мелькнула мысль — нет ли здесь ошибки? — уж очень они непохожи, ну ничего общего. Полная, темноволосая Галина Ивановна едва доставала до плеча сухопарой, белокурой Стейси.

— А ты-то как про меня узнала? Скажи хоть слово, что молчишь? — И с тревогой посмотрела на Татьяну — Она что — немая?

— Да нет, она прекрасно говорит. Но только по-английски.

— Непонима русски — с усилием выговорила Стейси.

Галина Ивановна не отводила от неё глаз:

— Какая выросла... Красавица... не сглазить бы. Вся в него...

— В кого? — тут же вмешалась Татьяна. Галина тяжко вздохнула:

— Известно в кого. В своего отца. — Она опять вздохнула. — Вам я всё расскажу. Я должна вам рассказать. Авось, не осудите... Только чего ж мы стоим? Садитесь к столу. У меня вон обед готов.

— Нет, спасибо, мы только что из ресторана.

— Ну, тогда чаю...

В начале девяностых годов разруха докатилась и до сибирской деревни. Семья Черных и так жила небогато, а тут уж совсем... Гале исполнилось шестнадцать, когда умер отец, а она среди детей старшая. Тогда и решили, что поедет она в город, устроится на какую-нибудь работу и сколько сможет, поможет семье: у матери еще две девочки — двенадцать лет и десять.

В городе к тому времени жила Галина — тётка, мамина незамужняя сестра. Кассиршей работала в магазине — заработки небольшие, но магазин продовольственный, значит, голод не угрожает. Пустила к себе Галю жить и устроила на работу в тот же магазин уборщицей. Спасибо ей.

Восемь классов школы — не шибко богатое образование. И тут Галя по совету тётки сделала очень верную вещь: кончила экстерном среднюю школу и поступила на курсы бухгалтеров. Спрос на бухгалтеров был огромный: начинался разворот частной торговли. Так что после курсов Галя сразу же устроилась на бухгалтерскую должность в частный ресторан некоего Рамиза, тёткиного знакомого. К этому времени ей уже было восемнадцать. Два года трудной жизни, когда строго учитывалась каждая копейка, не истощили её, и даже наоборот: на молоке и булках, бывшими основой её питания всё это время, она округлилась и поздоровела, так что знакомые и полузнакомые мужчины уделяли ей повышенное внимание (специфического свойства).

Примерно тогда и произошла её встреча с Сергеем Угловых. Он был Галиного возраста, недавно окончил физкультурный техникум и определился на работу тренера в местный пединститут. Светловолосый и светлоглазый, высокого роста (волейболист), весёлый и беззаботный — не влюбиться в такого просто невозможно, и Галя влюбилась — без памяти, без оглядки, первый раз в жизни...

Через полгода она забеременела. Ну, и началось... Что делать? Мама и тётя были против аборта, они его панически боялись и без конца рассказывали одну и ту же историю, как их соседка, "изба в избу с нашей", молодая здоровая женщина по имени Антонина, умерла от аборта. Мама предложила: "Роди и пришли мне — я буду растить, а ты из города помогать продуктами". Но у тёти был другой план:

— Тебе замуж надо выйти. Но только не за Серёжку — какой из него муж? Нет у него ничегошеньки, одна мужская красота и ветер в голове.

Но кто же возьмёт с чужим ребёнком?

— А найдётся, не сомневаюсь, — говорила тётя. — Какой-нибудь постарше, на молодую пышность твою польстится. Вон хоть ресторанщик этот, Рамиз. Он ведь как тебя завидит, слюни роняет...

Но тёткин оптимизм оказался неоправданным: чужого ребёнка никто не хотел. Рамиз поначалу проявил интерес, но когда узнал о "нагрузке", явно заскучал:

— Нет-нет, мне это ни к чему — чужой ребёнок.

— Да ты его видеть не будешь, мы его в деревню к матери отправим.

Он разводил руками:

— Понимаешь, она девушка в порядке, ничего не скажешь. И работает хорошо. Наверное, хозяйкой хорошей будет, сразу видно. Но с ребёнком не хочу. Он ведь мою фамилию получит, а какой он, на хер, Галибов?

Можно было, конечно, надавить на Серёжку, но зачем? Какая с ним семейная жизнь, если он большую часть года где-то на соревнованиях. Под его водительством женская волейбольная команда пединститута выиграла первенство края. А потом ему поручили тренировать сборную города, засветили поездки в Корею и Японию — какая тут семейная жизнь?

— Он будет со своим волейбольным гаремом по заграницам разъезжать, а ты с ребёнком дома перебиваться... Не нужен тебе такой муж.

Тётка и мать были единодушны в своём неприятии Сергея. И всё-таки неизвестно, послушала ли Галя их — уж очень сильно влюблена была в Серёжу. Но как раз в эту пору случилось несчастье: умерла в деревне мама. Она давно уже страдала от диабета, а тут произошло обострение, и в один месяц её не стало. Так и получилось, что у Гали в неполные двадцать лет на руках оказались две сестры и новорождённая дочка Зина.

Вообще говоря, Рамиз Галибов скупым не был. Даже наоборот — он готов был материально поддерживать Галиных сестер сколько понадобиться — до окончания образования и даже дольше. Но рождённый вне брака от какого-то спортсмена ребёнок — это совсем другое дело! Тут душа джигита восставала. "Мне выблядок не нада!" Его условия были жёсткими: ребёнка немедленно сдать в детский дом на усыновление, и никогда о нём (то есть о ней) не вспоминать. Кроме того: Галя увольняется с работы, сидит дома, ни с кем без ведома мужа не встречается.

— Жить будешь, как королева. Что захочешь — куплю, отказа ни в чём не получишь. Но запомни: если хоть раз увидишься с этим засранным чемпионом — плохо будет. Очень пожалеешь...

Они стояли друг против друга — отец и дочь — и разглядывали друг друга, не в силах произнести ни слова. Разный пол, разный возраст, но абсолютно один и тот же человек. Гены, хромосомы, наследственность... как это там называется? Та же поджарая, чуть сутуловатая фигура, те же приподнятые плечи, то же скуластое сибирское лицо, те же прямые светлые волосы и серо-голубые глаза цвета амурской волны...

— Смотри: даже ладони одинаковые, — прошептала Галина Ивановна.

— Это для волейбола, — отозвался Сергей и засмеялся, разряжая напряжение. И к дочке: — Ты в волейбол играешь?

— Серёжа, она по-русски не говорит, она американка, наша дочка.

— No problem, — сказал Сергей, — I can speak English. A little bit...

— Oh, you speak English beautifully! — обрадовалась Стейси.

— Well, I travel abroad a lot. English is spoken everywhere.

И он повторил по-английски свой вопрос о волейболе. Они заговорили о спорте. Нет, в волейбол она не пробовала, она играет в футбол — вратарём. Однажды в игре на первенство округа случилось так, что она...

Беседа потекла легко, непринуждённо. В отличие от Галины, Сергей не склонялся ни к каким драматическим сценам, бурным эмоциям — просто приятная встреча, приятное новое знакомство, приятный разговор. Девочке он явно нравился. И он, и его холостяцкая квартирка, заваленная спортивными трофеями в виде бронзовых фигурок, блестящих хромированных мячиков на подставках, дипломов в тонких рамочках. На стенах красовались плакаты по-японски и по-корейски (а может быть по-китайски) и фотографии команд-победительниц, состоящих из таких же девочек, как Стейси — постарше, конечно, но похожих. Обеденного стола не было, вместо него посреди комнаты покоилась штанга с множеством лепёшек-разновесов вокруг.

Полными слёз глазами Галина смотрела на их общение. О чём она думала? О своей исковерканной жизни? О том, что в решающий момент не проявила достаточно твёрдости, позволила себя уговорить? Татьяна видела, как время от времени её лицо искажается судорогой, словно от боли. Тем не менее, когда время подошло к шести, Галина заторопилась:

— Пора, пора. Лучше мы завтра опять приедем, а сейчас пора. А то, не дай Бог, он раньше домой придёт...

— Ну, ещё немного, Галина Ивановна, — попросила Татьяна, — им так интересно друг с другом.

— Верно, Галя, — подал голос Сергей. — Я хотел показать ей китайские статуэтки. Это недолго.

— Но ты-то знаешь, что может случиться?.. — Галина выразительно посмотрела не него.

— Да ладно тебе, не преувеличивай. Не такой уж он страшный. — Однако настаивать не стал: — Завтра приходите пораньше. С утра у меня тренировка, а после часа я дома. Приходите, жду.

Такси они поймали без труда. Завезли Галину Ивановну домой, и часам к семи были уже у себя в гостинице. Убедившись, что Стейси занята своим лэптопом, Татьяна ушла в спальню, где был телефон. Она, конечно, знала, что в Вашингтоне глубокая ночь, но всё же набрала свой домашний номер:

— Прости, Стив, что разбудила. Мне необходимо поговорить.

— Правильно сделала, что позвонила. Я всё равно не могу уснуть. Что там у вас?

Татьяна прислушалась к звукам из соседней комнаты. Что-то пишет на компьютере, кажется.

— Сегодня Галина возила нас к Сергею... ну, к отцу. Ты не представляешь себе, как они похожи... прямо портрет... Она сразу почувствовала к нему расположение, я видела. Он весёлый, общительный, говорит по-английски. Не очень здорово, но говорит. О чём? О спорте, главным образом, он тренер волейбольной команды. Первый вопрос, который он ей задал: ты в волейбол играешь? Какие-то истории рассказывал, свои коллекции ей показывал. Она слушала, раскрыв рот... Подожди, я сейчас!..

Татьяна подошла к двери и заглянула в соседнюю комнату. Стейси была поглощена компьютером. Татьяна вернулась к телефону.

— Я себя чувствовала ужасно, — голос её дрогнул. — Такое ощущение, будто я тебя предаю... Нет, папой она его не называет, только этого не хватало... А завтра он снова ждать нас будет в час дня. Как ты считаешь — поехать или нет?

Татьяна вытерла глаза краем простыни. Руки у неё дрожали.

— Да, милый, ты прав: если мы не поедем, у неё останется чувство, что мы лишили её близкого человека. Это обернётся против нас. Ты прав. Что? Как Галина Ивановна реагирует? Я убеждена, она по-прежнему его любит. Она смотрит на них двоих и думает: это должна была быть моя семья. И плачет. Сердце разрывается смотреть на неё... Нет, невозможно: она смертельно боится своего мужа. Говорит, он способен на всё. Впрочем, кроме одного: сделать ей ребёнка. Они почти пятнадцать лет вместе живут, и никак...

На следующий день, в половине первого Татьяна и Стейси поднялись на третий этаж и позвонили в квартиру Галины Ивановны. Подождали. Никто не отозвался. Тогда Татьяна постучала. За дверью тихо. Она стали барабанить в дверь и звонить. Никого. Что бы это значило? Холодная и скользкая тревога, как маленькая змейка, вползала в её сознание...

— Нету их дома, — неожиданно раздался хриплый женский голос, они даже не поняли откуда. — Он на работе, а её вчера в больницу увезли на скорой.

Они осмотрелись: голос доносился из соседней квартиры, хотя дверь была закрыта.

— Как это в больницу? — громко спросила Татьяна, обращаясь к закрытой двери. — Мы вчера вечером её видели, она была здорова.

— Не знаю, я ничего не знаю. Я в их дела не лезу. Я говорю, что видела: скорая приехала за ней, было часов десять, я уже легла.

— В какую больницу?

— Почём я знаю? Я в чужие дела не лезу.

— Но что случилось? Может, вы выйдете сюда и скажете? Мы друзья Галины Ивановны.

— Ничего не знаю. Я человек сторонний.

И они услышали шаркающие шаги, удалявшиеся от двери вглубь квартиры.

В полной растерянности Татьяна и Стейси вернулись в гостиницу. Спасибо, администратор согласился помочь: стал обзванивать подряд все больницы — не поступала ли вчера вечером такая-то? И примерно с третьего-четвёртого звонка нашли: да, ответили в 7-й городской имени Пирогова, Галина Ивановна Галибова поступила вчера с диагнозом сотрясение мозга и ушибы головы. Состояние не опасное. Приёмные часы с 5-ти до 8-ми. Приносить можно соки и лёгкую пищу.

В палате находилось шесть коек, и узнать Галину Ивановну они не смогли, пока она сама их не окликнула. Татьяна ахнула и подбежала к ней:

— Что случилось?!

Голова и лицо были забинтованы, сквозь повязку проглядывал один глаз, вокруг него растекался багровый синяк.

— Да ничего страшного, просто на лестнице упала. В подъезде темно было, я зацепилась ногой и упала.

Она говорила слишком громко и с какой-то преувеличенной беззаботностью. Татьяна удивленно посмотрела на неё и уловила сигнал — что-то вроде подмигивания единственным видимым глазом. Она присела на край кровати и приблизила лицо к её бинтам.

— Он всё знает... ну, что вы с Зиной в городе, и что мы ездили к Серёже. Не догадаюсь, от кого — должно быть соседей взял за горло...

— Так это он вас? Ваш муж?

— Тише, ради Бога... Он сказал, если я жаловаться буду, он покалечит Серёжу.

Она в ужасе замолчала, её единственный глаз наполнился слезами.

— Слушайте, Галя, я всё-таки не понимаю. Есть же в городе какая-то власть, милиция, или как это сейчас называется?..

— Что ты, милая?! Какая там милиция? Начальник городской милиции с прокурором пьянствуют у него в ресторане каждую неделю. Бесплатно, конечно. Милиция, скажешь тоже...

Она замолчала, пытаясь унять рыдания. Потом опять подала Татьяне знак наклониться.

— Я чего больше всего боюсь? — заговорила она горячим шёпотом. — За Серёжу опасаюсь. Ведь если ему руки или ноги повредят, он свою профессию потеряет. Они что угодно могут сотворить. Могут и убить, запросто... Кто они? Да все эти... кто там у него в ресторане работают: разные грузчики, подсобные рабочие, шоферня... вся эта пьянь. Они все от хозяина зависят, что угодно для него сделают. Их там много, ресторан-то большой. Не видели? От вашей гостиницы недалеко, "Амур" называется.

Она опять замолчала, словно собираясь с мыслями, потом сказала Татьяне твёрдым голосом:

— Я вот что считаю. Уезжайте отсюда в свою Америку от греха подальше. Как можете скорей. Он ведь и вам может устроить... — И сквозь слезы высоким голоском: — Хоть разок дал мне Господь увидеть Зинку, дочку мою, спасибо Ему...

Она замолчала, стараясь подавить рыдания. Перед расставанием она сказала:

— Одно мне утешение, что попала она к хорошим людям. Люби её, Татьяна. За нас двоих люби, пусть у неё будут две матери... И прошу тебя: когда замуж она будет выходить, пришли мне фотокарточки со свадьбы. Порадуюсь... если ещё жива буду... Ну давай я обниму её напоследок.

По дороге домой в самолёте Стейси упорно молчала. Татьяна пыталась поговорить с ней, но девочка поджала ноги и задремала, свернувшись калачиком в кресле. Даже во сне лицо её оставалось напряжённым. Вдруг, не раскрывая глаз, она сказала:

— Это всё из-за меня. Да, я знаю: из-за меня. Если бы я не приехала, Галину бы не избили. Сергею бы не надо было опасаться...

Татьяна попыталась её разубедить. Она говорила, что "этот зверь", Галин муж, ненавидит Сергея из ревности. Он подозревает, что Галя до сих пор любит Сергея и хочет уйти к нему...

— Да, но пока я не появилась, он Галю не избивал. Это из-за меня, мне не надо было приезжать.

Она надолго замолчала, и уже где-то над Атлантическим океаном спросила:

— Мам, а верно, что по-французски "амур" значит любовь?

— Верно, но к реке это отношения не имеет. Амур на языке тунгусов значит просто "большая река".